— Процедурное излишество,— сказал Турецкий. Это все, конечно, шпана, и Амелин и Красниковский, и тем более Чуркин. Если правда товарищ Крючков возглавляет эту штуку, то в наших рядах сам генеральный прокурор России. Выловим всех поодиночке...
— Я боюсь, товарищи, у нас нет времени вылавливать поодиночке. Я сейчас же связываюсь со своим президентом. Ей-Богу, не думал, что все так реально. Ведь о заговоре разговоры давно идут, доперестроечная машина без боя не сдастся, это только всесоюзному президенту не ясно. Набрал себе окружение из дерьма, простите, его нерешительность — а я так думаю, что и нежелание,— в проведении реформ создала благодатную почву для консолидации старой гвардии. Я не уверен, за кем пойдет народ, народ хочет порядка, страна вступила в полосу кризиса во всех областях жизни... Да что там говорить!
Генеральный» снова налил воды в хрустальный стакан, встал из-за стола:
— Товарищи, я сейчас еду в Белый дом к российскому президенту. Я думаю, мы выработаем с ним программу действий в масштабе республики. Я должен всех вас поблагодарить за огромную работу, за верность демократии, за доверие, наконец. Занимайтесь своими делами, оставьте заговорщиков на моей совести. Сегодня воскресенье, отдыхайте, а завтра вы приступите к своим обязанностям, у вас работы по горло. Грязнов с этим... как его...
— Гончаренко.
— Вот-вот. Проникайте к этому Бесу, следите за Красниковским... Не мне вас учить. У вас нет возможностей охватить армию, КГБ и другие политические сферы. Я сделаю все от меня зависящее...
На Кузнецком мосту шла перебранка двух водителей о том, кто должен платить за сломанный бампер машины одного и разбитую фару другого. Толпа зевак с удовольствием наблюдала развлекательную картину.
— Между прочим, у нашей девочки, Славиной, сидит министр экономики Шахов, там у них любовь возникла неописуемая. Может, встретимся с ним, Константин, а? Спросим, что по этому поводу думает Кабинет министров?
— По-моему, он правильный мужик, Александра Ивановна,— обрадовался Турецкий: у Ники кроме Шахова находилась Ирина, которую он еще не видел во второй своей жизни.
— Ну что ж,— согласился Меркулов,— действительно сегодня воскресенье, вряд ли мы можем что-то еще сделать.
— Я, наверно, лишний, Константин Дмитриевич,— проговорил Моисеев.
— Не строй из себя бедного родственника, Семен,— ответила за Меркулова начальница МУРа,— если хочешь отвалить домой, так никто тебя не осудит.
— Нет, Семен Семеныч, ты уж давай с нами,— запротестовал Меркулов,— ты хороший физиономист, а мы Шахова в общем-то не знаем. Вот только ввалимся мы к ним такой компанией, хоть бы бутылочку вина где достать.
— Я сегодня с утра отоварилась на Петровке, какой-то буфет небывалый прямо был, пиво голландское — я целый ящик прихватила. Давай, Александр, садись за руль моей машины, дуй в Матвеевку.
— Кто-нибудь может мне одолжить денег? — спросил Турецкий и тут.же спохватился: — Я, правда, не знаю, когда смогу отдать, поскольку я отчислен из состава прокуратуры в связи со своей кончиной.
— Не говори глупостей, Александр. У меня есть четвертной. Держи. И вот еще пятерка.
Меркулов долго рылся в карманах, пока не наскреб восемнадцать рублей. Моисеев постоял в раздумье, открыл бумажник, достал толстую пачку новеньких кредиток.
— Ну, ты даешь, Семен,— только и сказала Романова.
— Ребята мои оставили мне кучу денег, две тысячи. Берите, Саша, сколько надо.
— Спасибо большое. Если можно, заскочим на десять минут на Неглинку?
— Чего ты там забыл, Александр?
— Мне надо в музыкальный магазин. Это недолго, ей-Богу.
— Для Ирки своей ноты какие хочешь купить наверно?
— Нет-нет, мне для Кешки одну вещь надо посмотреть.
Какие же они были разные — улыбчивая синеглазая Ирина с пепельными волосами до плеч и меланхоличная Вероника с короткой стрижкой каштановых волос и глазами цвета морской пучины. И какие же они были одинаковые — как будто две сестры, одна из которых унаследовала черты отца, другая — матери. Но главное было не в этом. Они были настоящие. Они были такими, какими должны быть женщины нашей планеты и каких почти не встречал на своем пути Виктор Степанович Шахов.
В комнате спал крепким сном Иннокентий Славин, отмытый после тяжкой дорога и накормленный черной икрой. Иногда он вскрикивал во сне, и тогда Ника с Ириной срывались с места и бежали из кухни в комнату, но Кепгкино лицо снова было безмятежным, и уголки губ подергивались в сонной улыбке. Ника подходила к окну и подолгу смотрела по сторонам, как будто ожидала, что оттуда, с улицы, может снова придти опасность.
Шофер Митя спал в кресле, свесив набок голову, скрестив на груди огромные руки.
— Да вы не беспокойтесь, товарищ Славина,— просыпался он при каждом появлении Ники,— тут стена отвесная, балконов в доме нет, у вас шестой этаж, никто не полезет.
Старший лейтенант Горелик, сменивший муровских сержантов, нес службу у подъезда.
Виктор Степанович снова и снова перечитывал правительственные шифрограммы, датированные семнадцатым и восемнадцатым августа 1991 года:
«Совершенно секретно. Входящая шифрограмма. Членам Кабинета Министров СССР. Лично.
В связи с чрезвычайной обстановкой, сложившейся в стране, и соскальзыванием советской экономики к распаду, на 17 августа с. г. в 17 часов назначено внеочередное заседание Кабинета Министров СССР. Ваша явка обязательна. Премьер-министр СССР Павлов В. С.»
«Прошу объяснить причины неявки 17 августа...»
«Прошу явиться 18 августа с. г. на экстренное заседание... в связи с возможным введением чрезвычайного положения... лично проинформировать меня о состоянии дел в Вашем министерстве...»
«Согласно своему постановлению от 17 августа, Кабинет Министров СССР собирает сведения и готовит списки злостных экстремистов и саботажников из числа ведущих специалистов министерств и ведомств, мешающих проведению экономических реформ и подлежащих возможной. изоляции. Прошу подготовить подобный список по Министерству экономики СССР в количестве 20— 30 человек.
Премьер-министр СССР Павлов В. С.»
Затем шла личная записка Павлова:
«Уважаемый Виктор Степанович! Что стряслось, не заболели ли Вы? Почему не явились на экстренные заседания? Мы обсуждали Вашу докладную записку о кризисе в народном хозяйстве. Товарищи Янаев, Бакланов, Крючков и я с вниманием отнеслись к Вашему предложению об улучшении благосостояния народа, в частности, о проведении земельной реформы, о предоставлении всем желающим городским жителям земельных участков для садово-огородных работ в размере до 0,15 га. Я Вам звонил, но Вас не было ни на работе, ни дома. Жду Вас у себя в Кремле. Вы даже не представляете, как близки сейчас Ваши планы к осуществлению. Перестройке конец. Мы берем власть в руки. Предстоят горячие дни. Крепко жму руку. Ваш Павлов».
Дьявольщина какая-то! Наваждение. Кошмарный сон. Что задумал этот козел Павлов? Они, эти Павловы, янаевы, Крючковы не только не в состоянии сделать жизнь народа лучше, у них продовольствия только на десять дней! Это-то он, министр экономики, знал точно по долгу службы. И этот Павлов берет на себя такую ответственность... Но впрочем, он сам, Шахов, уже бывший министр. Он уже давно не испытывал такого унижающего бессилия. Хотелось схватить автомат, винтовку, берданку какую-нибудь и палить в павловых, пуго, крючковых...
Шахов подошел к иконному календарю, подаренному Нике одной эмигранткой-туристкой. Завтра День Преображения Господня! В этот день Иисус вызвал своих учеников и показал им Царство своих страданий...
Эти люди из триады — партии, КГБ, военно-промышленного ведомства — задумали что-то страшное. Может быть даже военный переворот?! «Конец перестройке! Горячие денечки!» Нет, победы у этих людей не будет. Он хорошо знает их, они — авантюристы, но очень нерешительные авантюристы. Не умеют правильно разобраться в ситуации, не знают собственного народа. А наши люди уже не те, что были при Сталине, при Брежневе...
На лестничной площадке послышались оживленные голоса и компания во главе с начальником МУРа полковником Романовой заполнила собой малогабаритную квартиру Славиных. Объем ее еще более сократился, когда Турецкий внес большую коробку с загадочным содержимым, Моисеев взгромоздил на кухонный стол ящик с голландским пивом, а Меркулов — сумку с продуктами. Обитатели квартиры с недоумением наблюдали, как на столе появлялись яства, не понимая, по какому случаю предполагается пиршество. И только Кеша правильно оценил обстановку, направился прямо к принесенной дядей Сашей коробке и спросил с замиранием сердца:
— Это мне?..
— Точно, тебе. Давай я развяжу,— сказал Турецкий.
— Я сам! — крикнул Кешка, а Турецкий, оставив мальчика наедине с подарком, подошел к Ирине.
— Ириша... Ты даже на меня не смотришь. Ты на меня сердишься? Или тебе очень противно видеть мою страшную рожу?
Он растерянно провел рукой по бритой голове.
— Нет. Я просто боюсь, что буду очень громко смеяться,— сказала Ирина и действительно расхохоталась.— У тебя только нос прежний, а все остальное как у пациентов доктора Франкенштейна!
Она схватила его за нос и притянула к себе, им хотелось сказать друг другу все не сказанные раньше слова, но тут раздался оглушительный рёв, словно стадо слонов шло на водопой. Иннокентий Славин дул что есть мочи в огромную, отливающую золотом трубу.
— Я должен немедленно звонить Президенту в Фо-рос, в Крым, где он сейчас отдыхает — сказал Виктор Степанович и направился к телефону.— Я надеюсь, что он не имеет никакого отношения ко всей этой гадости. Триста пятьдесят тысяч наручников! Вы понимаете, товарищи, что из всего здесь нами сказанного это самая страшная информация! Это возврат к Гулагу... Телефон не срабатывает. Странно. Очень странно. Я бы сказал — катастрофически всё странно... Константин Дмитрич, Александра Ивановна, дело в том, что я больше не государственное лицо. Этой ночью я подал в отставку, я вышел из партии и, следовательно, из её ЦК. У меня нет никаких властных полномочий...