имического оружия. Тогда оно еще не было под запретом, за это давали государственные премии и прочие блага… Из-за этой химии умерла моя мать, ты не знал? Родители и познакомились, работая вместе, папа, светлая ему память, ни шиша, кроме своих формул вокруг и не видел. Потому и не женился во второй раз.
– Несчастный случай? – посочувствовал Липенко.
– Нет, онкология. Иметь дело с такими веществами небезопасно даже при соблюдении всех правил.
– Небезопасно, – согласился химик. – Об этом я и хотел поговорить.
Белявский не замечал в темноте туннеля, насколько напряженно приятель ловит каждое слово, как спешит направить разговор в нужное ему русло, он просто вспоминал.
– Мы с Сотниковым тогда минут десять друг на друга орали. Он сказал, что наконец-то раскопал информацию поважнее, чем неразведанный склад боеприпасов, я заинтересовался… Да он бы еще ядерную боеголовку сюда притащить решил! Ты же помнишь, мы тогда поняли, что на поверхность смогут вернуться только наши дети, и то придется еще поискать незараженные места. Примерно знали уже, какие объекты ГО сохранились и с чем нам предстоит иметь дело. Наши руководители приняли решение о сохранении как можно большего числа людей, нужен был генофонд, хотя все это выглядело цинично и достаточно жестоко… А Владимир снова предлагал искать оружие массового уничтожения! Я просто отобрал у него документ, кажется, еще и руку вывихнул. Но готов был уже оторвать дурную голову, в которую лезут такие бредовые мысли. Бумаги все сжег, кроме того огрызка, с которым Володька и убежал, хотя и его успел просмотреть. Химия смертельно опасна даже на открытом воздухе, и странно, как же специалист этого не понимал. Ты-то понимаешь?
– Еще как! И что там было?
– Было слишком много написано, чтобы оставлять документ в архиве…
– Но Сотников что-то вырвал у тебя из рук, значит, уничтожено не все? – с надеждой на крупицу информации спросил Липенко.
– Только кусок письма, которое лежало поверх приложений. Все остальные материалы я сжег при тебе. Там могли содержаться формулы или еще что-то, позволяющее изготовить заново это вещество. Понятно, что в метро на коленке сложный состав не воспроизведешь, но не хотел рисковать. А письмо…
– Ты помнишь его?
– Видел, но информацию в нем трудно понять без приложений, для постороннего – обычная абракадабра. Разберется только специалист, и очень надеюсь, ни к одному из них этот обрывок не попадет, чтобы не готовить отраву здесь, а разыскивать образец на объекте.
– И тот объект уцелел?
Белявский поднял голову и посмотрел прямо в лихорадочно горящие нетерпением глаза Липенко. Света керосиновой лампы хватало, чтобы заметить вмиг напрягшиеся скулы подполковника и грозно сходящиеся брови, когда он заговорил, ничто в этом громыхнувшем железом голосе уже не напоминало ни уставшего философа, ни отца семейства. Ни друга…
– Ты пришел только за этим? Можешь уходить. Слишком много я тебе рассказал! Валер, ты понимаешь, что произойдет, если образец попадет в метро? В замкнутое пространство? Ты тоже хочешь его использовать?! Да что вы за люди такие, мало было ядерной войны, а вы хотите подтолкнуть к самому краю, торопитесь, чтоб побыстрее. Чтоб одни мутанты на земле… Я для сына хочу хоть что-то чистым оставить, ему жить. И если я узнаю, что ты разыскиваешь эту лабораторию, то найду тебя и… обеспечу сохранение государственной тайны, навсегда.
За холодной сдержанностью таилась нешуточная угроза, и Валерию показалось сейчас, что Китай-город давно наложил на Белявского свой отпечаток. Страх, которого хватало по пути мимо вооруженных блокпостов и безбашенной братвы, снова ледяным комком обвалился где-то в животе. А последняя надежда рассыпались прахом! Надежда приблизиться к власти, покинув наконец-то этот опостылевший архив, уцепиться за правящий Совет. Новый клан набирал силу, и Валерий оказался на самом его дне, никому не нужный. Как же он рассчитывал на помощь Белявского! Что и тот захочет разделить с ним успех, что они вместе преподнесут Арбатской Конфедерации мощнейшее оружие, которое позволит ей захватить больше станций, расширить свои владения и стать самым сильным союзом в метро!
Голова кружилась от появившегося вдруг ощущения свободного падения, Валерий будто наяву чувствовал, что летит вниз все быстрее, цепляясь руками за пустоту, затошнило, перед глазами плыл освещенный полукруг входа на станцию и силуэт Анатолия на его фоне. Казалось, не Белявский уходит, а сам неподвижно стоящий сгорбившийся и придавленный отчаянием Валерий со страшной скоростью удаляется от него. И Липенко бросился вперед, чтобы вырваться из этой засасывающей его темноты. Нет! Ему было страшно, он снова безотчетно схватился за рукоятку ножа, чтобы хоть так почувствовать себя сильнее, по пути сюда это обычно помогало. А путь закончился ничем, яростный протест полыхнул внутри и придал сил, он бы крикнул сейчас, не думая о том, что услышат на станции, но из сжатого ужасом и ненавистью горла вырвался только хрип. Ноги сами несли вперед, рука с ножом ударилась обо что-то плотное и теплое, еще раз, и еще…
Кровь оказалась густой и липкой, склеивала пальцы. Может, потому что успела свернуться, пока он тут стоит над телом Белявского? Лампа не разбилась, упав рядом со шпалой, стояла, наклонившись, возле нее, чуть в стороне от Липенко, он зачем-то тупо смотрел на светлое пятно из полной темноты. Потом в голове немного прояснилось. Страх не покинул его… Но изменился! Теперь Валерий боялся людей, которые обнаружат его рядом с трупом, боялся разоблачения. И боялся себя. Этот новый страх уже стал союзником и помог начать действовать. Сняв пиджак, Липенко попробовал завязать до сих пор кровоточившие раны подполковника, чтобы не оставлять за собой следов, поплотнее затянул в узел рукава. Потом уцепился за ноги тяжелого и неповоротливого тела и потащил его в темноту межлинейника. За лампой еще придется вернуться, пригодится керосин, чтобы облить труп и поджечь. Где-то рядом громко пищали крысы.
Архивариус отвел ладони от лица. Тьма того самого туннеля жила только в его собственной голове. Ее он видел каждый раз, закрывая глаза. Разве можно различить тьму? Но эту он почему-то безошибочно узнавал, она приходила вместе с легким запахом керосина и горящей плоти. Собрав рассыпавшиеся бумаги, он достал следующую стопку, просматривая, не промелькнут ли где в старом документе знакомые пять цифр номера войсковой части. Местонахождение их не было таким секретом, как в СССР, и у каждого юридического лица обязательно имеется какой-то почтовый адрес. При мысли о почте озарила догадка, Липенко вскочил… И снова опустился на пол. Одному ему не справиться. Не справиться и двоим. Но в этот раз нельзя упустить свой шанс! Сама судьба привела младшего Белявского сюда, значит, все же решила исправить несправедливость давнего прошлого.
Глава 7Генеральный штаб
Как бы ни называли Полис, превращая его то в последний оплот цивилизации, то в последнюю надежду на порядок, который должны были наводить его войска в грядущих войнах… Но водопровод так и не поменяли, и душевые комнаты Максим нашел безошибочно, на прежнем месте. Сам он из экономии только ополоснулся под краном, раздевшись до пояса, и натянул чистую футболку. А вот девочка горестно вздыхала, что после противогаза волосы свалялись в жгуты, кое-как расплела косички, но не могла привести в порядок этот комок рыжей пакли.
– Посиди пока.
Опять брат думать должен! Максим, отодвинув протестующего банщика, заглянул в женское отделение, огороженное тонкой стенкой из пластика.
– Бабы, я не смотрю! – но визг на два голоса все равно резанул уши. – Расческа у кого есть?
– А ты что себе чесать собрался, черт бритый?! Там, что ль? – быстро пришла в себя перезрелая девица, прикрывшая телеса мокрым полотенцем. Похоже, Полис действительно благоденствовал, потому что полинявшая тряпочка прятала ее фигуру примерно так же, как носовой платок укрыл бы танк.
Вторая пока помалкивала, тоже растянув перед собой простынку, догадавшись не тащить ее под струи воды, выглядывала осторожно за край на незваного гостя.
– Да не мне, сестре моей надо. Я верну, честно.
Если не сломается в перепутанных вихрах Симки, конечно…
– Там на стуле возьми! – послышалось из-за простыни. – И не надолго. Если не отдашь, как домоюсь, руки поотрываю.
– Ну, это вряд ли.
Максим оглядел пластмассовые стулья, на которых лежали две кучки одежды. Та, которая побольше, явно принадлежала упитанной хамке. На соседнем стуле лежала свернутая камуфляжная форма, трикотажная черная майка, а поверх них – расческа с парой цветных карандашей. Под стулом, как по линейке, стояли берцы небольшого размера.
– Я же говорила: руки поотрываю! – хихикнула девушка, сверкнув из-за простыни голым плечом с татуировкой кшатриев.
Серафима упрямо распутывала волосы, выдрав пару клоков и сопя от усилий. Видно, очень хотелось очаровать сталкера. И покажись она сейчас ему на глаза, впечатление вышло бы поистине неизгладимым: крученые из-за косичек прядки еще и стояли дыбом, как будто девчонку током шарахнуло! Девушка-кшатрий уже успела домыться и одеться. Жаль. Не отказался бы посмотреть и раздетую, форма скрывала больше, чем надо, после китайгородских кокеток понравилось бы такое разнообразие. Хотя сейчас стало видно, что сталкерша с мокрыми волосами не так уж молода, самому Максиму ровесница. Все равно хороша, зараза! Парень отвернулся, глядя на сестру.
– Готова? Иди, вон место тебе освободилось. Расческу отдай, потом уж пальцами разберешь как-нибудь.
– А ничего, я подожду, – кшатрий с сиськами уверенно плюхнулась на скамейку предбанника. – Чего стесняешься, садись тоже.
Максим сел, но разговор не клеился. Отвечал невпопад, больше отмалчивался. Но рассказал кое-как лейтенанту Мироновой, зачем пришел в Полис, отца она, конечно, знать не могла. Но из имен комсостава, которыми сыпала, некоторые он уже когда-то слышал. Как положено у военных, отец просил подозвать сослуживца к телефону, называя имя и звание, даже из дома. Вот и запомнилось. Лейтенанта почему-то веселила его растерянность. Или еще что-то. Максим тер макушку, не понимая, почему одетая женщина его больше напрягает, чем раздетая с орлом на плече. И едва дождался Симку. Та вышла сияющая, как начищенный «калаш», и подозрительно посмотрела на соседку брата. Девушка выдержала взгляд спокойно, дожидаясь, пока хорошо промытые рыжие волосы не заблестят под ее расческой светлой медью.