еского художника, изображающего Венеру брюнеткой, — писал он. — Ангелы в церковной живописи светловолосые, в то время как обитатели ада более темные. Изображая распятие, ни один художник даже не задумывается и делает обоих воров брюнетами, в отличие от светлого Спасителя». Иисус из Назарета, по-видимому, представлял нордическую расу.
Люди этой расы были охотниками, моряками, исследователями, художниками, солдатами и правителями, то есть лучшими представителями человеческого вида. Согласно Гранту, к ним же относились Александр Македонский, Данте, Рафаэль, Тициан, Микеланджело, да Винчи, Софокл, Аристотель и даже царь Давид (ввиду того, что в библейских источниках говорится о его «честности»).
Американцы полюбили книгу Мэдисона Гранта; она получила высокую оценку в обзорах журналов Yale Review, American Historical Review, New York Herald, Nation, New York Sun и Science. Президентов Герберта Гувера и Теодора Рузвельта впечатлили жестокость и проницательность Гранта. Рузвельт даже написал ему письмо. «Ваша книга — книга с большой буквы, — писал он. — Цель, видение, понимание фактов — именно это наш народ больше всего должен осознать». Калвин Кулидж, которого также поразила книга, заявил, что Америка должна перестать становиться «свалкой для наступающих орд чужеземцев».
Теория Гранта звучала в поэмах, картинах, научных и женских журналах. Маргарет Сэнгер цитировала ее в своих речах. В 1924 году, когда Кларенс Дарроу встал на защиту Натана Леопольда и Ричарда Лоэба — двух еврейских студентов Чикагского университета, которые похитили и убили 14-летнего мальчика, — Мэдисон утверждал, что ответственность за их преступления лежит на плохих генах. В то же время Хайрам Уэсли Эванс, имперский волшебник ку-клукс-клана, включил цитаты из книги Гранта в свои брошюры о превосходстве белой расы.
В работе Гранта был и четвертый научный «факт»: только благодаря евгенике можно сохранить нордическую расу. «Это практическое, мягкое и неизбежное решение всей проблемы, — писал он, — и его можно применить к постоянно растущему кругу социальных отбросов… и, возможно, в конечном счете к бесполезным типам рас». Грант использовал слова «практический», «мягкий» и «неизбежный» при описании своего варианта выхода из ситуации. В нацистской Германии позже тоже появилась фраза «окончательное решение».
Книга Гранта заканчивалась мольбой к своей стране: «Мы, американцы, должны понять, что альтруистические идеалы, контролировавшие наше социальное развитие в прошлом веке, и жалость и сентиментальность, которые сделали Америку „убежищем для угнетенных“, сметают нацию к расовой пропасти. Если плавильный котел[32] будет кипеть бесконтрольно и мы продолжим следовать нашему национальному девизу и намеренно ослепим себя всеми „различиями расы, вероисповеданиями или цветом кожи“, коренные американцы колониального происхождения станут таким же редким видом, как афиняне в эпоху Перикла и викинги во времена Роллона». Сожаления Гранта прямо противоречили стихотворению Эммы Лазарус, американской еврейки, высеченному на статуе Свободы:
Отдайте мне всех тех, кого гнетет
жестокость вашего крутого нрава, —
изгоев, страстно жаждущих свобод.
Стань маяком величия и славы,
светильник мой у золотых ворот![33]
Несмотря на то что книга Мэдисона Гранта увлекла практически всю нацию, далеко не все поддались описанным в ней заблуждениям. Генетик Томас Морган, который позже получил Нобелевскую премию за открытия, связанные с хромосомами, отметил, что нет никакой нордической или арийской расы. С точки зрения биологии все люди были продуктом смешения разных генетических сред. Существовала только одна раса — человеческая.
Экономист из колледжа Уэллсли Эмили Болч, также впоследствии лауреат Нобелевской премии, считала евгенику еще одним печальным примером, где сильный эксплуатировал слабого: «Человека, который так легко переходит от рассуждений о форме черепа к обширным, но недоказуемым социологическим и историческим обобщениям, можно назвать опрометчивым. Неплохо бы надеяться, что лженаука, [которая] делает функцией сильного человека очищение мира от слабых, уже устарела».
Генри Менкену, сатирику, эссеисту и редактору журнала American Mercury, также было неприятно от надменности и превосходства родившихся в нужном месте в нужное время и считавших, что они попали в яблочко: «Мое впечатление, хотя я сам блондин и отношусь к нордической расе, что истинный член великой расы, по крайней мере в современном мире, часто неотличим от таракана».
Но, пожалуй, самые резкие суждения, идущие вразрез с общепринятыми, вышли из-под пера британского писателя и поэта Гилберта Честертона. Говоря об иммиграционных законах, он четко разделял науку Грегора Менделя и лженауку Мэдисона Гранта: «Не нужно отрицать наследственность, чтобы противостоять такому законодательству, но нужно отрицать духовный мир, чтобы противостоять эпидемии сожжения ведьм». К сожалению, слов Моргана, Болч, Менкена и Честертона никто не услышал в шуме голосов в поддержку Мэдисона Гранта и его теории.
В конце концов эти домыслы были опровергнуты историей. Грант предсказывал, что для ассимиляции иммигрантов в американскую культуру «потребуются столетия». Но это произошло за одно поколение. Европейские иммигранты быстро теряли акцент, получали ученые степени и занимали видные должности в бизнесе, медицине и юриспруденции. Как оказалось, среда имела значение.
После публикации «Заката великой расы» Мэдисон Грант стал главным теоретиком по расовым проблемам в Америке, где все уже были готовы поверить, будто этот вопрос самый важный. В течение следующего десятилетия Грант с помощью своих полномочий повлиял на правительство, чтобы оно приняло четыре иммиграционных закона, пытающихся сделать США более американскими. Один ученый того времени называл их «самой амбициозной программой биологической инженерии Америки».
В 1917-м, через год после того, как Мэдисон Грант опубликовал свою книгу, конгресс принял закон, запрещающий въезжать в страну «всем идиотам, имбецилам, слабоумным, эпилептикам, сумасшедшим [и] психопатически неполноценным людям». Согласно этому закону все должны были в обязательном порядке пройти тест на грамотность. В ходе обсуждений один из конгрессменов зачитал отрывок из «Заката великой расы». Во исполнение этого закона около 1500 иммигрантов в год не получали разрешения на въезд. Ситуация менялась. Счастливее всех в это время был Чарльз Дэвенпорт, который в письме Гранту призывал его продвигать иммиграционные ограничения: «Давайте воздвигнем высокую стену вокруг этой страны, чтобы не допустить представителей низших рас; или это будет слабая плотина, и пусть наши потомки оставят страну чернокожим, краснокожим и желтокожим». Сто лет спустя Дональд Трамп сказал: «Людские потоки льются через наши границы, что ужасно. Мы должны построить стену. Я строю величайшие здания в мире, и мне легко построить стену. Это будет стена. Настоящая стена, а не та, через которую можно перелезть».
В 1921 году конгресс принял чрезвычайный Закон о квотах, который еще больше ограничил число иммигрантов. Один конгрессмен, поддерживающий законопроект, сказал: «Вопрос… очень простой: должны ли мы сохранить эту страну, переданную нам благородными и прославленными предками, для американцев и передать ее потомкам, как думали наши предки? Или мы позволим захватить ее и исчезнуть под натиском разнородного и многоязычного скопления иностранцев, большинство из которых просто накипь, субпродукты и налет Земли». За год до введения Закона о квотах в США въехали около 800 000 иммигрантов; через год после его принятия это число сократилось до 300 000.
В 1924 году конгресс принял закон «Об ограничении иммиграции», который ввел более суровые квоты. Перед Первой мировой войной в США ежегодно въезжали до миллиона иммигрантов. После 1924 года их число сократилось до 20 000 — небольшая горстка, с которой мирились даже самые ярые сторонники евгеники.
В 1929 году конгресс принял закон «О национальном происхождении», еще более ужесточивший правила иммиграции. Евгеники добились именно того, чего хотели. За четверть века в страну переехало меньше народу, чем в одном только 1907 году. Мэдисон Грант был в восторге. «Это один из величайших шагов вперед в истории нашего государства, — сказал он. — Мы закрыли двери как раз вовремя, чтобы нордическую популяцию не захватили низшие расы». Директор острова Эллис, самого крупного пункта приема большинства европейских иммигрантов, прокомментировал ситуацию, сказав, что иммигранты теперь начинают больше походить на американцев.
Возможно, самым циничным делом Мэдисона Гранта был союз с афроамериканцем Маркусом Гарви. Тот хотел, чтобы чернокожие гордились своей расой, достижениями ее представителей; он не желал, чтобы они ассимилировали в обществе. Гарви осуждал межрасовые браки, проповедовал расовую чистоту и тосковал по родине — Африке. К 1920 году, когда чернокожих вовсю линчевали на юге, кампания Маркуса «Назад в Африку» насчитывала два миллиона членов. Там, где он видел возвращение на родину тех, с кем плохо обращались из-за цвета кожи, Грант наблюдал депортацию тех, кого считал подвидом людей, отравляющих генофонд. Движение евгеники не знало более печального партнерства, чем это.
В 1925 году «Закат великой расы» Мэдисона Гранта перевели на немецкий язык, и его прочел сердитый ефрейтор, которого незадолго до этого отправили в тюрьму за участие в бунте[34] против правительства в Баварии, — Адольф Гитлер. Тридцатишестилетний революционер отправил письмо Гранту. «Эта книга — моя Библия», — уверял он. За девять месяцев заключения Гитлер изучил несколько книг американских евгеников, назвав пребывание в неволе «своим университетом». Вскоре он запустит национальное движение, которое навлечет проклятие на евгенику и опустит ее в самые низовья ада. Но, несмотря на распространенное мнение, то, что потом произошло в Германии, началось не на митинговой трибуне в Мюнхене, а в адвокатской конторе Нью-Йорка.