яет сам по себе» (отсылка к рассказам Редьярда Киплинга).
В попытках переплюнуть знаменитого деда Фримен перешел все границы. Он хотел написать хрестоматию по невропатологии и, чтобы найти на это время, просыпался в четыре утра, три часа писал учебник, а затем ехал в больницу святой Елизаветы, где работал до 17:00, после чего до 20:00 занимался частной практикой. Когда он приезжал домой и пытался немного поспать, постоянно пробуждался из-за жены, «которая, казалось, кашляла всю ночь», и «трамваев, грохочущих по Коннектикут-авеню колесами, которые не могли починить со времен Великой депрессии». Фримен стал унылым и раздражительным. Потом произошли три события, которые окончательно довели его: Уолтера сбила машина, и он был вынужден диктовать последнюю главу книги, лежа в кровати. Затем умер от инсульта дед, Уильям Кин. А вскоре мир покинула и его мать.
После череды трагедий Фримен решил, что тоже вот-вот умрет. Уверенный, что болен раком, он впал в глубокую депрессию. Уолтер не мог ни писать, ни работать, ни водить машину, поэтому в 1935 году отправился в круиз, чтобы заодно посетить неврологическую конференцию в Лондоне — ту самую, где Джон Фултон и Карлайл Джейкобсен представили свой эксперимент с обезьянами Бекки и Люси. Так получилось, что на конференции стенд Фримена, где он выставил описание своей работы, располагался по соседству со стендом Эгаша Мониша, и два исследователя подружились. Через семь месяцев Уолтер назвал «эпохальной работой» монографию Мониша, где тот описывал первых 20 пациентов, перенесших лоботомию.
В мае 1936 года Фримен написал письмо Монишу: «Мне особенно понравилась ваша недавняя работа по уменьшению психиатрических симптомов в результате операции на лобных долях. И я собираюсь рекомендовать опробовать эту процедуру в некоторых случаях, находящихся в моем ведении». Он узнал, кто изготовил Эгашу ножи для лоботомии, и заказал себе два таких же. В июле 1936 года Уолтер открыл пакет с доставленным заказом, а в это время по всей территории США сотни тысяч пациентов находились в психиатрических отделениях государственных больниц. И число их росло. Нужно было что-то делать, и Фримен верил, что ситуацию спасет именно он.
В использовании предложенной Монишем лоботомии он увидел свой шанс наконец-то войти в пантеон знаменитых врачей. «Я понял, что не сделал ничего важного ни в объяснении психических расстройств, ни в их лечении», — написал он Эгашу. Лоботомия вскоре сделает Уолтера Фримена одним из самых известных врачей в США и мире. «Говорят, если мы неправильно мыслим, нам не хватает мозгов, — рассуждал он. — Может быть, произойдет так, что пациенты с психическими заболеваниями начнут более ясно и конструктивно мыслить, имея меньший объем мозга благодаря этой операции».
Первой пациенткой Уолтера Фримена стала 63-летняя домохозяйка из Канзаса Элис Хаммат, которая жаловалась на «нервозное состояние, бессонницу, депрессию, тревожность и страхи», а также часто «истерически смеялась или рыдала». По словам Фримена, она была самолюбивой, боялась стареть, слишком беспокоилась о том, что у нее редеют волосы; кроме того, женщина была упряма, не уверена в себе, эмоциональна и суетлива; наличествовали клаустрофобия и суицидальные наклонности, а также Элис была «мастером поныть» и постоянно гнобить своего мужа за то, что он «влачит жалкое существование». Супруг Элис хотел, чтобы ей сделали лоботомию, тогда как сама она отказывалась.
14 сентября 1936 года Уолтер Фримен привез Элис Хаммат на каталке в свою операционную. Перед этим пациентка не соглашалась на операцию: она боялась, что отрежут волосы. Фримен убедил ее, что никто не будет трогать волосы, то есть дезинформировал относительно того, что произойдет на самом деле. Как и Мониш, Уолтер был не хирургом, а невропатологом, поэтому ему пришлось найти хирурга, который согласился сделать операцию. Это был Джеймс Уоттс — нейрохирург больницы Университета Джорджа Вашингтона. Первое образование он получил в медицинской школе Вирджинского университета, а затем учился хирургическому делу в Йельском и Чикагском университетах, совершенствовался в Бреслау (где исследовал мозг Ленина). Там, где Фримен проявлял себя нетерпеливым балаганщиком и очень быстро говорил, Уоттс был медлителен, мягок и сдержан.
После того как Элис Хаммат против своей воли оказалась в операционной, Уоттс сбрил ей волосы, протер кожу головы генцианвиолетом[40], сделал два надреза по два с половиной сантиметра по обеим сторонам головы, специальным буром просверлил отверстия в черепе и с каждой стороны взял по шесть небольших «проб». Операция заняла четыре часа.
Хаммат очнулась с «безмятежным взглядом» и уже вечером сказала, что не испытывает ни страха, ни тревожности. Когда спросили, что именно ее беспокоило, женщина ответила: «Кажется, я не помню. Похоже, это неважно». Но теперь Элис вела себя так, как никогда ранее: брала бумажный носовой платок и ритмично терла лицо и руки, будто вытиралась. При этом — во всяком случае, по словам Фримена — была активной и бодрой, читала журналы, хорошо спала и ела. «Я знаю, что, как только провел операцию на человеке с психическим заболеванием, когда полез с ножом в нормальный с физической точки зрения мозг, некоторые сразу сочли меня слишком дерзким», — сказал Фримен, будучи тем не менее доволен результатом. «Мы радуемся и поздравляем друг друга с блестящим достижением», — восторженно добавил он.
Через шесть дней после операции Элис Хаммат перестала ориентироваться во времени и пространстве, начала запинаться, делать ошибки в словах, не могла разборчиво писать и поддерживать разговор, но по-прежнему продолжала зачем-то растирать себя платком. При этом была спокойна, засыпала без снотворных и не требовала помощи медсестры. Несмотря на то что большую часть ее обязанностей теперь выполняли муж и домработница, женщина довольно откровенно общалась с друзьями, ее тревожность ушла. Элис Хаммат умерла через пять лет от воспаления легких. Муж назвал последние годы ее жизни самыми счастливыми.
Спустя 17 дней после операции Фримен сделал доклад о случае с Элис Хаммат в медицинском обществе округа Колумбии. «Через десять дней женщину вылечили, и она отправилась домой», — поведал он. Слово «вылечили» вызвало недовольство аудитории. Доктор Декстер Буллард, психиатр и руководитель частной психиатрической больницы в Роквилле, встал, чтобы возразить: «Уолтер, нельзя так говорить!» Другие присутствующие закивали в знак согласия. Раздались неодобрительные возгласы. Прошло несколько месяцев после операции, и у Элис случился затяжной приступ, во время которого она упала и сломала запястье.
Фримен и Уоттс опубликовали результаты операции Хаммат в журнале Southern Medical Journal. Статья называлась «Префронтальная лоботомия в случае смешанного аффективного расстройства: отчет об операции». Тогда впервые слово «лоботомия» появилось в печатном издании (Мониш и Лима всегда пользовались термином «лейкотомия»).
Перед предстоящим собранием Южной медицинской ассоциации в Балтиморе Фримен и Уоттс взялись сделать еще пять лоботомий. У Уолтера появился второй шанс показать американским коллегам, насколько замечательными могут быть результаты этой операции. Но на этот раз он хотел добиться лучшего приема врачебного сообщества и для этого предложил репортеру газеты Washington Star Томасу Генри эксклюзивное интервью. За несколько дней до собрания ассоциации в газете появилась хвалебная статья с отчетом о работе Фримена. Генри писал, что «лоботомия, по всей видимости, станет одной из величайших хирургических инноваций этого поколения… Кажется невероятным, что с помощью бура и ножа можно заменить неконтролируемое чувство печали обычным смирением». Еще до того, как Уолтер обнародовал свои выводы, он стал героем, по крайней мере на бумаге. «Как и ожидалось, к моменту, когда я прибыл в Балтимор, мною уже сильно интересовались журналисты», — заявлял он с большим воодушевлением.
18 ноября 1936 года Фримен предстал перед потрясенными неврологами и психиатрами и описал результаты процедуры. Он пояснил, что состояние всех шести пациентов после лоботомии улучшилось: они больше не страдали от дезориентации, фобий, путаного мышления, галлюцинаций и бреда. Исчезли беспокойство, страхи, тревожность, бессонница и нервное напряжение. Пациенты теперь были спокойны, довольны жизнью и гораздо более управляемы. «Мы видим, что ни один не умер и никому не стало хуже, — сказал Уолтер. — Все прооперированные вернулись домой, а некоторые уже не нуждаются в сестринском уходе».
Профессор Спаффорд Акерли встал на защиту результатов работы Фримена. «Это невероятная статья, — сказал он. — Я уверен, что она войдет в историю медицины как значимый описанный пример мужества врачей». Но, равно как и в случае с докладом об Элис Хаммат в Вашингтоне, в Балтиморе далеко не все присутствующие поддержали новатора. Психиатр с Манхэттена Джозеф Уортис утверждал, что «лоботомия просто пугала пациентов, доводя их таким образом до определенной степени нормальности». «Я наблюдал, как таким же больным становилось лучше после перелома ноги», — сказал Уортис. Затем выступил американский психиатр, декан и профессор неврологии в престижной больнице Джона Хопкинса Адольф Мейер: «Я не противник этой работы и, напротив, нахожу ее интересной, — сказал он. — У такой операции больше возможностей, чем представляется». Этот человек был очень влиятельным, и, выскажись он более критически, количество лоботомий, проведенных в США, могло бы ограничиться шестью. Но Мейер засомневался. Фримен и Уоттс с новыми силами вернулись к работе с намерением выполнить 20 лоботомий к концу 1936 года. Они хотели, чтобы как можно больше случаев было представлено на главном съезде врачей в Чикаго. Вероятно, у Адольфа Мейера было бы другое отношение к лоботомии, если бы Уолтер был честен в обнародовании результатов лечения первых шести пациентов. Пятая женщина, которая явно перенесла произошедшее по невнимательности тяжелое, необратимое повреждение головного мозга после разрыва мозговой артерии, страдала эпилепсией и недержанием всю оставшуюся жизнь.