Он прошёл мимо папоротника, сшибая палкой новые ростки. Его терьеры, Ланди и Бискай, безмолвно преследовали хищников где-то в зарослях, сосредоточившись на запахе. Он всегда держал паттердейлов, но эти псы храбростью превосходили всех остальных. Неделю назад Бискай загнал в угол барсук, и Ланди мгновенно бросилась на выручку подруге. Терьеры разорвали бы зверя на части, если бы егерь не отогнал их лопатой.
Водя языком по пустым дёснам, он всё выглядывал собак. В просвете в листве мелькнула Бискай, сжимая что-то в пасти. Глаза покалывали иголки закатного солнца, что пронизывало зелёный навес; егерь прищурился, но не смог рассмотреть, что же добыла собака.
Он набил себе под губу ещё немного табака, высосал из него густой сок и сплюнул. Вот же засада, потом придётся выковыривать кровавое месиво из зубов терьеров, пока по радио бубнят прогноз погоды.
Посмотрев вниз, он увидел, что земля под ногами взбита оленьими копытами, и переложил ружьё в другую руку.
Егерь мечтал обойтись без стрельбы, но знал, что надеется зря: в воздухе стоял свежий животный запах, от которого по коже бежали мурашки, – так, как на морозе пахнет горячей кровью.
И пока собаки крались среди теней, старый егерь продолжил шагать, дыша в ритме леса, прямиком к охотничьим угодьям и секрету, который защищал все эти годы.
14. Ворон
Марио отпустил Сепа пораньше. Магазинчик к вечеру притих, да и с уборкой они уже почти закончили.
– Конечно, иди, – сказал здоровяк, придерживая ставни, чтобы Сеп мог под них поднырнуть. – Очень странно, что все холодильники разом перестали работать, но я и сам тут управлюсь. А ты иди. И помни, мой Сеп: дружить всегда трудно; иногда нужно немного усмирить свою гордость.
Сеп ничего не ответил. Марио потрепал его по голове и рассмеялся.
– Придёшь завтра днём, поможешь вымыть холодильный склад?
– Не знаю. Мне ещё заявление дописывать…
– Ну ничего, – покачал головой Марио. – Сам сделаю.
– Нет-нет, я приду, извини. Заявление подождёт.
Марио просиял.
– Спасибо, мой Сеп. Ты хороший парень. Помнишь, какой код у склада?
– Э… ну…
– Особый день для Марио и Греции, – захохотал ветеринар. – Ты помнишь что угодно, но не это! А теперь поспеши, надвигается шторм – и постарайся не столкнуться по пути с жирдяем. Если пристанет, бей первым.
Грек отпустил ставни, и те с грохотом опустились вниз.
Сеп закатил глаза, но оставил наушники в сумке и не снял доску со спины. Музыка и скрежет колёс наполняли голову звуками, «ослепляли» здоровое ухо, а он не хотел попасть впросак, если Дэниелс его правда где-то поджидает.
Вдобавок теперь, на улице, не на шутку разнылся зуб.
Сеп посмотрел на небо. Облака были слишком густыми и заслоняли звёзды, не говоря уже о комете. Всё-таки интересно, не она ли наполняла его голову космической агонией?
Уличные фонари на материке сияли, словно разбросанные по тёмному бархату драгоценности. Сепу хотелось в колледж, на свободу, и дурацкий пункт в заявлении, эта… чушь собачья, не сможет ему помешать. Он свернул на узкую полоску пляжа, подальше от главной улицы и обычных промысловых мест Дэниелса, с каждым шагом всё глубже уходя в собственное сознание.
Желчь разлилась в животе.
Остальные так запросто явились к нему, расселись в его магазине, стали упрекать – в чём? В своей глупой паранойе? Надо завтра найти Аркла, пусть передаст им, чтобы шли подальше, – пусть сами за привидениями гоняются, раз делать нечего.
Сеп миновал небольшие червячные компостеры, что походили на связки спагетти, разбросанные среди торчащих рёбер старого прибоя. Соль медленно с шипением сползала по скалам, залив полнился звоном качающихся снастей на мачтах, песок отливал серебром, по мере того как земля постепенно отворачивала свой лик от солнца.
Сеп вспомнил свою мать – как мало она ест, как спит в кресле, какая у неё серая восковая кожа. В прошлый раз мама так выглядела, когда лечилась на материке. Образы застучали по мозгу, как градины по железной крыше. Сеп тряхнул головой и покрутил поролон на наушниках.
Он подумал о ящике для жертвоприношений, как похоронил внутри свои угрызения совести. Столько лет прошло, но стоило Лэмб произнести заветные слова, как живо вспыхнули яркие воспоминания, накатили те же эмоции.
– Нет, – вслух сказал Сеп. – Она больше не заболеет. Больше нет.
Внезапно запульсировал зуб, боль прокатилась через всю голову к глухому уху. Запах сырости и земли тревожил память, как подошвы обуви – дорожную пыль. Сеп принюхался.
Вдруг камень подле его ноги зашевелился.
Сеп отшатнулся и навзничь упал в ручей. Джинсы мгновенно промокли. Краб, похожий на валун с острыми конечностями и шипастой кожей, медленно развернулся; его жвала вращались, он балансировал на кончиках огромных ног, предупреждающе выставив вперёд клешни.
Сеп застыл.
Откуда краб тут взялся? Сейчас лето, слишком жарко. Это зимой они копошатся тут, точно крысы, а летом им положено держаться под водой. Даже по ночам.
Тварь замерла на краю прибоя, белая пена бурлила вокруг её лап.
В прошлом году крабы изрядно кого-то потрепали. Местные ребятишки едва начинали ходить, как их уже учили – не попадайся крабам в клешни, не отпустят. А вот туристы вечно подбирались слишком близко, желая поймать хороший кадр или просто повыпендриваться перед друзьями. За год до рождения Сепа крабы убили маленького мальчика, который упал с пирса.
Чудище мучительно медленно уползло в воду, и Сеп рванул прочь. Сердце колотилось в груди, наушники хлопали по шее. Он пронёсся вверх по холму и по безмолвным улицам до самого дома, где с грохотом захлопнул за собой дверь. Тело буквально сводило от ужаса.
Сеп выдохнул, пощёлкал кнопки плеера и позволил запахам родного дома прогнать страх. Мир снова стал нормальным, безопасным.
На тумбочке шипел телевизор, мама, по-прежнему в униформе, спала на диване, а на полу стояла тарелка с нетронутой курицей. Сеп подсунул подушку под голову матери и выкинул ужин. Затем налил стакан воды и поставил рядом с креслом. Укрыл маму одеялом, взял пульт и попытался переключить канал.
Увы, везде было одно и то же: шипение статики и «снег» на экране, что наполнял темноту призрачным светом. Сеп выдернул шнур из розетки.
У себя в спальне он пробрался по захламлённому полу и развернул телескоп к окну. Пелена облаков закрывала небо пуховым одеялом, и Сеп так ничего и не разглядел.
Ещё долго после того, как храп мамы утих, он лежал без сна и смотрел, как растут тени в синеве его спальни. В доме было тихо, если не считать привычных щелчков и звона труб в оседающем здании. Сквозь щель в занавесках прямо на ноги сочился молочный свет. Сеп передвинул ноги. Перевернул подушку. Повернулся на другой бок.
Перед глазами всё стояло встревоженное зубастое лицо Аркла. Интересно, вспомнили ли остальные, что это и был их любимый столик у Марио? Сели ребята туда случайно или намеренно? Сам-то Сеп вспомнил то лето, как они все вместе торчали в магазинчике и ели фирменную пиццу, остывая после гонок на велосипедах.
Ребята, похоже, искренне тревожились. И так странно, что мама именно сегодня впервые за четыре года упомянула Аркла и Лэмб – и они в тот же день появились на пороге.
Сеп тряхнул головой и подумал о заявлении в колледж – шансе на долгожданный побег из Хилл Форда. Но неожиданно пришёл образ: мама в больничном халате, её везут на коляске в театр, а роба очерчивает исхудавшие колени. Сеп зажмурился, но картинка упорно не желала исчезать.
Сеп всё лежал, то включал, то выключал плеер, а мысли путались на липкой кромке сна. Вдруг одна минута задержалась дольше остальных. Мир замедлил ход, кровь прилила к здоровому уху. Сеп открыл глаза и увидел, что тени стали гуще. Проехала машина, разрезая светом фар темноту комнаты.
Отголосок старого позабытого страха разлился по венам, и Сеп резко сел в кровати. Он будто вернулся в детство; так же вглядывался в черноту, так же мысленно ощупывал углы дома, словно пробуя зуб языком. Где-то на грани тишины пульсировал звук, похожий на биение его собственного сердца.
Он тут не один.
Что-то притаилось по ту сторону окна, хладнокровно и терпеливо наблюдало за Сепом – так, как ящерица выслеживает муху.
По занавескам скользнула тень.
– Это не может быть шкатулка, – вслух заявил Сеп, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле, затем встал и резко отдёрнул шторы.
На него уставилось три пары чёрных блестящих глаз.
Сеп рассмотрел ворон. Ужасные клювы касались стекла, крылья топорщились, лунный свет отливал на перьях чёрным, синим и пурпурным, а когда вороны встретили взгляд Сепа, его словно окатило ледяной волной. Он стиснул зубы, щёлкнул задвижкой и с силой распахнул окно. Птицы беззвучно взлетели в ночь.
15. Кости
Едва войдя в загон, Роксбург понял: что-то неладно. И не потому, что исчезли олени. Исчезло вообще всё живое.
Тому, кто десятилетиями дружит с лесом, скрип и треск шевелящейся кожи мира знаком не хуже собственного голоса. Но сегодня вокруг царила тишина: безжизненная земля, застывшие деревья, пустой холодный воздух без единого звука птичьих песен. Так что егерь сидел неподвижно, пока не наступила ночь, смотрел, как солнце покидает небо, – и ждал.
Вдруг его глаза вспыхнули в темноте. Что-то появилось на поляне. Ощущение было, как будто он попал в луч фонарика. Егерь сплюнул из щелей в зубах густую слюну с табаком и ощутил вкус собственного страха.
В молодости Роксбургу довелось сражаться на войне, смысла которой он не понимал. Как разведчику ему приходилось ползать сквозь насекомых и пауков по малайским джунглям, пока вода с листьев капала на шлем, следить в треснувший бинокль, как по-кошачьи беззвучно подкрадывается Армия освобождения. Однажды он присел на корточки, веря, что зелёный полог его скроет. Но вдруг пуля чиркнула по пятке ботинка, и Роксбург нырнул в воронку от снаряда прежде, чем успел вздохнуть, тело двигалось быстрее мыслей.