Снайпер игрался с ним весь день напролёт – то расщепит кору прямо над головой, то поднимет фонтанчик пыли под ногами. Роксбург казался себе муравьём под лупой; он едва не варился заживо, потрескавшиеся губы жгло. Дождавшись, когда огромное оранжевое солнце скроется за деревьями, разведчик уполз прочь на животе, прячась от лунного света в ямах, где шевелились ядовитые змеи.
В казарме командир выдал ему новые ботинки, флягу с водой и отправил обратно – по тому же маршруту, в ту же канаву. И по дороге туда Роксбург понял, что означает страх – не когда ты вздрагиваешь от внезапного шума, а настоящий, первобытный страх, – когда инстинкт жёлтыми зубами пережёвывает твой разум.
До сих пор, сорок лет спустя, он иногда вскакивал с кровати, пройдя во сне тот путь. Будто страх, что тогда поселился в молодых костях, никуда не делся, даже когда плоть увяла.
И вот Роксбург опять ощутил тот первобытный страх. Что-то наблюдало за ним с хладнокровным вниманием снайпера, тем же невозмутимым терпением – и теми же смертоносными намерениями. Вдруг пришло воспоминание – даже до джунглей, ещё из детства. Том почти забыл, каково это – когда в летнем воздухе висит осязаемая тяжесть.
Старый егерь свистнул собакам, но гробовая тишина перехватила резкую ноту и превратила её в тихий и полный отчаяния крик со дна колодца.
Ланди и Бискай неохотно выбрались из кустов. Терьеры жалобно хныкали, и Роксбург заметил на боку Ланди порез – розовый и тонкий, похожий на влажные надутые губы. Егерь присел и раздвинул шерсть. Собака вздрогнула.
– Что ж ты с собой натворила, девочка? – тихо спросил Том.
Он достал из кармана полосу красного мяса и осторожно вложил в пасть Ланди. Та поспешно прожевала угощение, а потом облизала грязную руку хозяина, покрыв ту блестящей слюной. Егерь же пока осматривал рану. Её нанёс не зуб или коготь – что-то куда длиннее. Словно Ланди продиралась мимо чего-то вроде зацепившейся за шкуру проволоки.
Собака поранила себя сама. Даже в охотничьем угаре она не подвергала себя такой опасности, не терпела такую боль.
Значит, от чего-то убегала. Бежала, спасая свою жизнь.
Роксбург вынул из пасти Ланди перо и поднял его повыше, рассматривая в лунном свете.
Чёрное. Воронье.
Он проверил маленькие латунные глазки на патронах дробовика, закрыл ружьё и зажал его сгибом локтя. Сделал шаг к поляне, остановился – затем, к своему ужасу, медленно двинулся обратно к тропе, проглотив ком, что словно застрял в горле.
– Это мои земли, – крикнул егерь, стараясь не выдать дрожь в голосе. – И ежель не хочешь, чтоб я тебе зад дробью нашпиговал, проваливай подобру-поздорову.
Ответа не последовало. Том его и не ждал. Солёный ветер толкнул в спину, но деревья вокруг остались безмолвными и неподвижными.
Собаки прижались ближе к хозяину.
И в тот момент с издревле присущим всем охотникам чутьём Роксбург понял – что случись, никто не придёт на выручку, даже если вопить во всё горло. Он в лесу один, рядом только собаки, а вокруг маревом висит чей-то гнев – невидимый, но осязаемый.
Егерь шагнул назад, почувствовал, как под ногой хрустнули кости, и испуганно обернулся. Сердце колотилось в груди. На земле лежала горстка чёрных перьев, и отливал синевой острый как лезвие клюв.
Терьеры зарычали и заскулили, нервно облизывая пасти.
Роксбург пошевелил перья стволом ружья, увидел хрупкие рёбрышки и хотел было уже отнести трупик в кусты.
Но комок перьев и костей внезапно дрогнул от прикосновения, захлопал разорванными крыльями – и упорхнул во тьму.
Роксбург резко выпрямился.
Грудная клетка птицы была вскрыта, и мешочки лёгких не двигались. Ворона определённо не дышала.
И однако улетела.
Егерь развернулся и побежал назад в свою хижину на опушке леса, мечтая лишь об одном – скорей добраться до Эйлин.
За спиной ревел ветер, деревья на поляне тряслись.
Кто-то опять нарушил правила.
16. Мак
Мак подвинулся так, чтобы на страницу падал свет от уличного фонаря. Картинка изображала знаменитый замах Дэррила Строберри. И пусть сам Мак в жизни не держал в руках бейсбольную биту, чтение странным образом его успокаивало. Он в сотый раз штудировал статистику, пропуская всякие непонятные термины – выходы на биту, страйк-аут, процент занятия базы.
Внизу опять стоял крик: отец орал на сломавшийся телевизор и, судя по грохоту, запустил антенной в стену. Что-то попыталась промямлить мать, а потом хлопнул холодильник.
Мак перечитал статистику серии «Кардиналс» против «Ройялс» в восемьдесят пятом, двигая страницу в полоске уличного света, как лист в пишущей машинке.
Внизу зазвенело стекло, и мама испуганно вскрикнула.
Интересно, родители хоть заметили перемены в сыне? Как ярче стали сиять его глаза, как расправились плечи?
Мак снова поёрзал – на сей раз чтобы облегчить боль в мочевом пузыре. Если пойти в туалет, отец может услышать шаги и прицепиться. Но ничего не поделаешь – придётся вылезти из комнаты.
Мак встал на голый дощатый пол. Каждую скрипучую половицу он знал назубок – выучил, пока бегал пить воду после предрассветных тренировок. Путь мимо опасных мест чем-то напоминал игру в классики.
Приоткрыв дверь спальни, Мак бесшумно проскользнул через лестничную площадку в ванную, не стал запирать замок и постарался попадать на стенки унитаза, а не в воду. Он посмотрел на своё отражение в зеркальном шкафу – усталое лицо, покрасневшие от недосыпа глаза, но в целом вид счастливый. Определённо счастливый.
Чтобы раньше времени не привлечь внимание взбешённого отца, Мак сперва вымыл руки, а уж потом спустил воду. Поспешно вернувшись в спальню, положил альманах на грудь и растянулся в темноте, слушая размеренное тиканье часов.
И уже почти задремал под этот убаюкивающий звук, как услышал другой – кто-то шёпотом позвал его с улицы.
17. Визит
Масляные тени сгустились вокруг. Сеп вцепился в подушку. Модели самолётов кружились над литыми фигурами, постеры хлопали на ветру, и повсюду – на полу, на столе и наверху шкафа – бледно-жёлтыми башнями громоздились книги в мягкой обложке.
Сеп закрыл глаза, мечтая провалиться в сон без сновидений, чтобы темнота вновь стала пустой и безопасной.
Но вороны последовали за ним и за грань сознания – явились ему во сне.
Влажный мох холодил пальцы босых ног. Сеп практически слышал, как под ним растёт трава, почти чувствовал прикосновение звёздного света к коже.
Он повернулся к морю. Материк казался таким близким; окна домов мерцали, словно осколки бриллиантов.
Сеп потянулся туда – но что-то пошевелилось во тьме.
Он вгляделся сквозь колышущиеся листья и увидел небольшой кусочек ночного неба и ветку. По ней прыгала ворона, издавая похожие на скрежет звуки и высовывая яркий язык.
– Кыш! – крикнул ей Сеп. – Пошла отсюда!
Он хотел кинуть в неё камнем. Но к этой вороне вдруг подсела ещё одна, и ещё, и ещё… Их подсвеченные луной перья слились в единое чёрно-сине-пурпурное месиво, что полностью затмило собой материк. Бритвенно-острые клювы щёлкали и щёлкали, пока сам воздух не затвердел от криков, которые не могли издавать живые существа. Звуки наслаивались друг на друга, множились эхом, шли разом отовсюду и ниоткуда.
Сеп вдруг понял, что блестящие вороньи глаза, бесчисленные, точно звёзды, смотрят на него.
– Пошли отсюда! – повторил он, шагнул назад и споткнулся, ощутив под ногой что-то мягкое и тёплое. Вроде бы похоже на какую-то одежду – но Сеп нутром чуял, что это такое. Он посмотрел вниз.
На траве распростёрлась человеческая кожа – женская кожа – пустая и мягкая, словно одеяло. Голову венчали длинные мышиного цвета волосы.
Сеп охнул и протянул руку…
Вороны разразились криками.
Шумным облаком они спустились вниз, принялись бить Сепа крыльями по лицу, наполняли его лёгкие тёплым дыханием и кислой вонью. Их когти царапали голову, жуткие клювы целились по рукам и лицу.
Одна птица приземлилась на пустую кожу и принялась ввинчиваться в неё через рот.
– Нет! – закричал Сеп, пинаясь, отпихивая ворон. По лбу стекала кровь. – Прекрати! Так нельзя!
Ещё одна птица пролезла в кожу, затем ещё и ещё, пока пустая оболочка не натянулась и не поднялась с земли.
Труп открыл глаза – большие, блестящие, чёрные.
Сеп почувствовал, что сдаётся, но тут чей-то голос позвал его издалека, оттуда, где нет темноты, и тепло связи с живым человеком согрело заледеневшие вены…
Сеп вздрогнул – и проснулся. Сердце билось как безумное, голова уткнулась в подушку, холодный пот покрывал грудь и лицо.
В спальне царила тишина.
Вдруг раздался тихий стук. Поначалу Сеп было решил, что где-то в доме подтекает труба… только вот звучал этот стук странно – не доносился откуда-то извне, а возникал прямо в черепе, тяжёлый и настойчивый. Зуб заныл, словно вокруг него обернули влажную тряпку.
А потом жгучая ослепительная боль пронзила голову, точно лезвием. Сеп повернул глаза к окну.
На занавеску падала тень – какой-то силуэт, подсвеченный сзади уличным фонарём. Фигура стояла по ту сторону стекла, на сей раз не ворона, а что-то небольшое и округлое, шар на шаре и негнущиеся конечности по бокам.
И небольшие круглые ушки.
Барнаби.
Фигура повернула голову. Яркие, точно раскалённые угли, зелёные глаза уставились на Сепа сквозь ткань.
Барнаби. Игрушечный медвежонок, которого принесли в жертву, вернулся из ларца – и пришёл к хозяину на коротких набитых ножках.
«Сегодня мой черёд», – подумал Сеп.
Он затаил дыхание и тряхнул головой, стараясь прогнать назойливый стук… и тут понял две вещи.
Во-первых, ничего не капало. То был едва уловимый клёкот, словно мокрота застряла в горле.
И, во-вторых, что куда хуже…
Сеп слышал этот клёкот своим глухим ухом. Звук сопровождало странное потрескивание, словно кто-то решил включить старое, покрытое пылью радио.