Лэмб фыркнула.
– А ты взвесь приоритеты, придурок, – будешь сидеть и убивать время на английском или попытаешься не дать своему медведю тебя убить?
Сеп выдержал её взгляд.
– Пожалуй, разберусь с медведем.
– Увидимся завтра, – подытожила Лэмб, натянула на голову капюшон и зашагала в темноту.
– И я с тобой завтра увижусь, – подхватил Аркл. – Ой, ну разве не здорово? Мы снова банда! Сможем ходить в походы, устраивать пикники и…
– Заткнись! – крикнула Лэмб из-за изгороди.
– Спокойной ночи, Сеп, – прошептала Хэдли и ускользнула. Мак следовал за ней по пятам.
Сеп стоял под дождём и смотрел, как они уходят; их фигуры таяли в бледном пятне кухонного света, шум шагов быстро покинул пределы досягаемости его ушей.
– Спокойной ночи, – сказал Сеп.
Он снова остался один, в тишине синего сада. Ночь лизнула кожу холодным языком.
А может, друзья и вовсе не приходили? Может, всё это – их слова, озарённые луной лица – ему только привиделось? Сеп посмотрел вниз.
Четыре пары следов отпечатались в грязи, носками в его сторону, – а пространство между ними размером и формой напоминало ящик для жертвоприношений.
Сеп вернулся домой, прошёл мимо комнаты мамы, слушая её похрапывание, и, прежде чем залезть в свою кровать, взял с собой плеер. Долгое время просто лежал в темноте, стискивал ноющий зуб и наблюдал, как на шторах пляшут тени.
-1. Выбор: 1982
– Это ты, Сеп?
Из гостиной выглянула мама. Её волосы ещё не совсем отросли, но с каждым днём становились всё пушистее. Сепу нравилось их гладить. Они окружали мамину голову золотым ореолом, и она улыбнулась ему, туже затягивая халат на талии.
– Ага. Я тебя разбудил?
Она сначала отмахнулась, мол, глупости какие, а потом всё-таки зевнула.
– Прости, мам.
– Всё в порядке. Химиотерапия так выматывает. Всё время засыпаю. Где ты сегодня был? Опять в лесу?
– Сначала пошли на пляж, а теперь идём в лес.
– Уже почти время обеда, – напомнила она, приподняв тонкую бровь.
– Знаю, мы ненадолго. Я просто сказал остальным, что…
– «Остальным», – повторила мама. – Тебе нравятся эти ребята, да? Даррен кажется хорошим мальчиком, пусть он и немного… – она поискала подходящее слово, – пожароопасный.
– Ему нравится сжигать вещи, – объяснил Сеп. – А мне – нет, – быстро добавил он.
– Что ж, однажды я вернусь на работу, и если когда-нибудь увижу, что он опять играется с аэрозолем, то надену на него наручники – так ему и передай.
Сеп остановился на полпути вверх по лестнице. Снаружи пошёл «слепой» дождь, и хлыст воды ударил в окно.
– Ты собираешься вернуться на работу? – переспросил он.
– Только когда закончу лечение. Сеп, мы уже это обсуждали – нужно выплачивать ипотеку. И я сама хочу назад; так давно не арестовывала пьяных драчунов, что успела соскучиться.
– Но я же работаю.
Она засмеялась и прислонилась к перилам.
– И я это ценю. Но упаковывать чипсы по субботам мало, мой отважный мальчик.
Мама вдруг схватилась за бок и медленно моргнула.
– Пойду снова прилягу, – осторожно сказала она. – Если буду спать, когда вернёшься, то можешь…
– Я себе что-нибудь сделаю.
– Хорошо, – улыбнулась она ему. – Зачем ты вернулся, если опять идёшь в лес?
– Мне нужно кое-что найти. Что-то… важное для меня. Своего рода залог дружбы.
Мама снова улыбнулась, ушла обратно в гостиную, и её шаги постепенно заглушил шум идущего по телевизору фильма.
И если Сеп полез под свою кровать за вещью, которую сразу определил как жертву – вещью, которую принёс маме перед тем, как она вернулась домой из больницы, вещью, что сидела рядом с мамой, когда дыхание с хрипом вырывалось из её груди, – другие беспорядочно перекапывали сокровища своего детства, распахивали шкафы и вытаскивали ящики.
Время медленно кружилось вокруг ребят.
Хэдли пролистала страницы дневника, который больше не хотела видеть, – книжицы, наполненной печальными секретами. Она повернула маленький ключик, которым скреплялись твёрдые кожаные чехлы, проследила, как он кружится в сливе унитаза, закрыла глаза и пожелала, чтобы его съели крабы.
Аркл с шипением выдохнул сквозь стиснутые зубы, держа в руках обугленных стрекоз. Как раз перед тем, как их найти, он сжёг табель успеваемости. Арклу до сих пор было ужасно стыдно: пламя развернуло табель, выставив напоказ доказательства глупости хозяина, – и другие ребята отвели глаза, чтобы избавить друга от смущения.
Лэмб расчесала волосы, вспоминая, как мать смотрелась в зеркало на комоде. В спальне всё ещё пахло ею: её духами, её одеждой, кожей её туфель и сумок, набитых в слишком маленький шкаф. Лэмб посмотрела на себя, провела рукой по линии подбородка, затем подошла к нижнему ящику комода, схватила платок, повязала его вокруг гипса и достала небольшое черепаховое зеркальце, которое мама обещала ей отдать. Оно так нравилось Лэмб в детстве.
Мак сидел на краю своей кровати, наблюдая, как секундная стрелка часов медленно ползёт по кругу, и желая, чтобы та остановилась: чтобы конец лета никогда не наступил, чтобы они всегда оставались такими, как сейчас.
Рука Сепа нащупала что-то мягкое и пушистое со шнурком посередине.
Он вытащил Барнаби из клочьев пыли за комиксами и настольными играми, посмотрел на неизменно улыбающуюся мордочку и сжал медвежонка, пока не заболели пальцы.
19. Истина
Дэниелс, чей ирокез давно потерял форму из-за пота, сидел на краю кровати, и страх горел внутри его, точно раскалённая жаровня. Он методично чистил винтовку промасленной тряпкой и пытался отвлечься от рези в животе, слушая песню ткани о сталь.
Его разорванное ухо болезненно пульсировало, жар проникал в голову и блокировал звуки, а мозг словно нагрелся и зудел. Наверное, если сейчас приложить лёд, тот просто растает на коже. А если просверлить череп, то пар с шипением вырвется наружу.
Перед глазами плясало лицо Сепа.
Дэниелс почесал ухо и продолжил чистить ружьё, стараясь не обращать внимания на ворона у окна. Но тот упрямо постучал по стеклу. В глазнице твари застряла дробина.
Дэниелс услышал в своей голове голос, что безжалостно шептал самые страшные, самые ядовитые слова.
Правду о нём. О том, кто он есть.
Дэниелс заплакал. Сначала неохотно, а потом истерично, уткнувшись лицом в подушку, пока стыд наполнял тело, точно грязное масло.
Птица взъерошила сверкающие перья, и хулиган обмочился на матрас.
– Дэниелс не промахивается, – прошептал он, и слёзы текли из его плотно закрытых глаз. – Дэниелс не промахивается.
20. Магуайр
Эйлин Магуайр рассеянно слушала радио, его гул окутывал её бесформенным одеялом. Хотя было далеко за полночь, она ещё не легла спать. Вместо этого Эйлин неподвижно сидела в гостиной, а рядом стоял стул её мужа – пустой, если бы не бледная тень, которая маячила где-то на краю зрения.
Маленькая комнатка была аккуратной и тёплой, расписанной чахоточными цветами, потемневшими от времени, точно старая кровь. Пустой стакан согрелся в руке Магуайр. Она крутила его, наблюдая, как сползают по стеклу сиропообразные струйки алкоголя, и гадала, сможет ли перестать доливать его до того, как в конце концов придёт сон.
Если придёт.
Дождь хлестал в окно. Магуайр глубоко вздохнула и почувствовала – как часто бывало в этой маленькой комнате – странную боль, словно кожа высохла и обтянула кости. Она подумала о школе и драке в коридоре – подумала о Сепе и его сходстве с упрямой умной девушкой, которая училась в школе Хилл Форд более сорока лет назад и так оттуда и не ушла.
Подумала о Шелли Вебстер – уже мёртвой, как Лиззи и Морган. Дочь Шелли немного рассказала по телефону, мол, мать любила задерживаться допоздна и всегда носила длинные волосы. «Это было ужасно», – повторила она ещё раз, прежде чем положить трубку.
Магуайр позволила мыслям течь самим по себе.
Волосы Шелли.
Она крепче сжала стакан.
Из пяти человек, что поклялись у ящика, трое были мертвы: Морган, рак лёгких в 1968 году; Лиззи, сердечный приступ в 1976 году – и всякий раз холодное дыхание смерти овевало затылок Эйлин. И с каждой смертью добавлялась новая ворона. Старая пара уже прилетала прошлой ночью – наблюдала за ней острым, безошибочным взглядом.
Этим утром появилась третья – прямо перед телефонным звонком из Бруклина.
Шелли всегда мечтала об Америке. А теперь умерла – погибла в нью-йоркской подземке.
Магуайр сжала губы, пригладила волосы, встала.
И замерла.
В другом конце гостиной раздался шум. Он доносился из старого кабинета – словно кто-то крошечный царапался и полз по камню.
Эйлин вгляделась в полумрак за лампой.
Снова царапанье.
– Опять птица в дымоходе, – тихо сказала она.
– Возьми кастрюлю, – посоветовала тень её мужа. – Я ловил их кастрюлей.
Скрежет на мгновение прекратился, и Эйлин поймала себя на том, что пятится прочь от двери. Потом невидимый гость заскрёбся снова, быстрее и настойчивее.
Стакан скрипнул в руке.
– Птица может умереть. Вспомни, как там чайка застряла.
– Я помню, – согласилась тень. – Позаботься о ней, милая.
– Чёртовы птицы, – пробормотала Эйлин.
Она пошла на кухню, взяла с подставки небольшую кастрюлю и двинулась по коридору; каждый шаг эхом отдавался в тишине.
Стоило коснуться двери кабинета, и шум стих. Эйлин помедлила, прислушиваясь к голосам дома: стонам камня на ветру, журчанию водостока и стуку дождя. Затем всё же взялась за ручку.
Кабинет когда-то принадлежал её мужу. Она годами туда не заглядывала, дверь распухла и осела в проёме.
Замок поддался.
Магуайр ввалилась в комнату и замерла, слушая темноту. Подняла кастрюлю, щёлкнула выключателем…
Ничего. Лишь безмятежность помещения, что стояло нетронутым под слоем пыли и времени, – однако в животе вдруг поселился острый животный страх.
Лампочка взорвалась дождём стеклянных брызг, и Эйлин вскрикнула.