Приближался поворот на ферму.
– Лэмб? – позвала Хэдли.
Вжик!
– Ааааа! – закричала Лэмб.
И свернула грузовик с дороги на одноколейку, что вела в лес.
43. Бури
Пузыри лопались на молочной плёнке. Роксбург быстро помешал жидкость, думая о глухом мальчике и его друзьях. Единственное, что можно было сделать, это прогнать их прочь, иначе им не выжить – в их группе не было тепла, настоящей любви; не было ничего, что могло бы подавить гнев ящика, как это удалось его собственным друзьям много лет назад.
Но дети явно попались упрямые. А если они вернутся, когда его не будет… Егерь кивнул самому себе, затем сжал зубы и выругался.
Ему придётся отслеживать подношения и уничтожать их. Только так он сумеет контролировать ситуацию. Где-то в лесу будет ждать марионетка – и Роксбург должен подготовиться к встрече.
Ветер толкал хижину, как нос какого-то настойчивого зверя, каждый порыв будто вращал огромный винт, закручивая воздух внутри до тех пор, пока кожа не стала слишком тесной, а голова – слишком тугой.
Роксбург сидел и курил в лучах уходящего солнца; он втиснулся в грязное кресло, вполуха слушая бормотание радио и наблюдая, как его болезненный отсвет ползёт вверх по стенам. А ещё выпил изрядное количество виски.
Но нога всё равно болела. Брюки прилипали к коже.
Егерь налил себе какао, отпил и обжёг губы.
– Чёрт побери, – пробормотал он, вздрогнув от звука собственного голоса.
Ланди заскулила и забилась глубже под раковину. Маленький терьер весь день грыз лапы и отказывался покидать свою корзину.
– Всё в порядке, милая, – утешил Роксбург. Его горло болело от трубочного дыма, и он мучительно закашлялся от неожиданного движения связок. – Я похоронил Бискай. Ей больше не больно.
Ланди заскулила, услышав имя подруги, и потрогала пустую половину корзины.
– Ты не можешь прятаться там вечно, – продолжал егерь, почти жалея, что животное не способно ответить. – Тебе нужно пописать.
Ланди уставилась на хозяина. Её глаза блестели в бледном свете радио.
– Мы не будем сегодня охотиться, не волнуйся. Пойдём утром, когда рассветёт.
Солнце скрылось за облаками, и пришёл вечерний мрак, вылизывая лачугу и струясь под дверной косяк.
Роксбург выглянул в окно. Звуки леса изменились, как будто их приглушили тканью.
Он снова потянулся к своей кружке и замер, увидев, что рука дрожит в воздухе.
– Чёрт побери, – повторил егерь, сжимая кулак.
Он полез под раковину, чтобы ухватить собаку за ошейник.
Выключив радио, Том открыл дверь и подтолкнул Ланди к листьям, а сам встал в дверном проёме и осмотрел лес. Тусклая лампа в его маленьком окошке отбрасывала на землю водянистое пятно. Лес замер, освещённый неверной тенью угасающего дня.
Лампа погасла.
Роксбург резко повернулся, будто его ужалили. В лачуге было тихо.
– Чёртова электрика, – пробормотал он.
Ланди сделала несколько шагов – затем застыла, прижалась к земле; её шерсть встала дыбом, и она оглянулась на дом. Низкое рычание вырвалось из её живота.
– Не будь дурочкой. Ну же… – начал Роксбург и осёкся. В лесу голос звучал тише, как если бы егерь говорил из запертого шкафа. – Давай уже, – повторил он сквозь зубы.
Ланди помочилась прямо где стояла. Журчание воды было единственным звуком на многие мили вокруг. Роксбург увидел, что собака описала собственные лапы.
– Чёрт побери, – выплюнул он, бросил какао на землю и потянулся за дверь за лопатой.
Ланди захныкала.
– Когда я говорю поторапливаться… – снова завёл Роксбург, беря её свободной рукой и прижимаясь губами к дрожащей голове. Тело собачки буквально одеревенело, её шерсть стала жёсткой.
Вне хижины, даже стоя на земле, по которой ступал тысячу раз, старый егерь чувствовал себя неуверенно, как моряк, угодивший за борт. Он вскинул лопату в руке и повернулся к двери.
Что-то двигалось в доме.
Том пытался совладать со страхом, пытался заставить себя идти вперёд – но не смог.
– Эй? – позвал он в темноте.
В чёрной яме его маленькой хижины само по себе включилось радио.
У Роксбурга мурашки побежали по коже. Он стоял совершенно неподвижно, а музыкальная заставка прогноза для судоходства струилась в мир, хриплая, как старая граммофонная пластинка.
Ланди задрожала.
– Давай, милая, давай… – выдавил он, заставляя себя подняться по ступенькам дома и взвешивая лопату в руке.
Бросив Ланди на её подстилку и подняв оружие, егерь почувствовал вихрь энергии, который исходит от нарушенной тишины, – когда кто-то только что прошёл по комнате.
«Предупреждаем о штормах в Викинге, Сороковых, Кромарти и Тайне»[7], – произнесло радио тонким голосом, как будто работало где-то за много миль отсюда.
Роксбург почувствовал вкус крови и понял, что закусил губу.
«…Ожидается новый опасный минимум прилива в тридцати милях к западу, восточный циклонический ветер…»
Он подошёл к радио, посасывая горячую, отдающую медью рану.
«…Пятьдесят миль в час, хотя местами и больше…»
– Это мой лес, – сказал Том слабым голосом.
Повернулся, чтобы посмотреть на собаку, увидел своё отражение в окне…
И пару блестящих зелёных глаз за спиной.
Он развернулся, взмахнул лопатой и разбил лампу. Задняя дверь распахнулась.
Тело Бискай юркнуло в хижину, зелёные глаза пылали, кожа потрескалась от гниения, вспоротый живот вонял червями. Ланди прижалась к стене, завывая и лая.
И Роксбург почувствовал этот жар – настоящего, неконтролируемого ужаса.
Он закричал и упал, цепляясь руками за гниющую кожу мёртвой собаки, а потом ему на спину запрыгнуло что-то ещё: крошечные руки, тонкая верёвка, пахнущая мокрой грязью, и хриплый смех, который, как думал Том, он забыл. «Ну воть, – подумал он, когда нить врезалась в трахею, перекрывая дыхание. – Ну воть».
«…Вероятны сильные штормы. Рекомендуется соблюдать крайнюю осторожность».
44. Помутнение
– Просто успокойся, Аркл, – уговаривал Сеп. – Не о чем волноваться – мы почти у цели.
– Ага, – кивнул Аркл с зубной нитью во рту. – Да, наверное, волноваться не о чем; мы просто в жутком-опасном-смертельном лесу ищем человека с дробовиком. О, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, я схожу с ума. Мак, у тебя есть что пожевать? Мне нужно немного сахара, чтобы успокоиться.
Мак похлопал себя по карманам. Грузовик проехал мимо ограды загона.
– Нет, я…
– Серьёзно? Именно сейчас у тебя ничего нет? А можно поставить музыку или что-то вроде того? Тишина невыносима.
Мак наклонился к стереосистеме и повернул кнопку. Пронзительная музыка наполнила тёмную кабину, и ребята замерли.
– Это что, долбаный саундтрек из «Изгоняющего дьявола»? Какого чёрта, Лэмб! – завопил Аркл. – Выключите, выключите!
– Это по радио! – крикнула она в ответ. – Прекрати!
Мак в панике изо всех сил нажимал кнопки. Кассета Хэдли вылетела, и по полу рассыпались щупальца коричневой ленты.
– Блин… карандаш у кого-нибудь есть?
– Да плюнь ты на кассету! – не выдержала Лэмб.
– Ну… – начала Хэдли.
Вокруг расцветала ночь. Лэмб включила фары, и два бледных круга появились на дороге. Вроде бы они должны были осветить мир, но отчего-то вечер стал ещё темнее.
– У меня есть карандаш, – сказал Сеп, залезая в карман. – Давайте все успокоимся.
– Чёрт возьми, – сказал Аркл, опустив голову между колен, пока Мак сматывал ленту обратно в кассету. – Твою мать. У меня что-то с мозгом творится.
– Ты о чём? – спросил Сеп.
Аркл сел, быстро моргая.
– Словно течь в голове. В моём мозгу полно дыр.
– У тебя глаз подёргивается, – заметила Хэдли.
– Ну, может, кто-нибудь поставит какую-нибудь приятную, весёлую музыку, чтобы мы могли подпевать, пока едем навстречу верной смерти?
– Мы не умрём, Роксбург…
– Весёлую музыку!
– Хорошо… как насчёт «Бананарамы»? – сказал Хэдли.
– Фигня, – скривился Аркл.
Она нашла другую кассету.
– Wham!?
– Вдвойне фигня, поэтому и разбежались. Ну же, люди!
– Хорошо, – сказал Сеп, открывая свой плеер. – The Smiths?
Аркл выбил кассету из его рук и схватил Сепа за ворот.
– Я тут с ума схожу, Септембер! – Широко раскрытые глаза бедняги и правда подёргивались. – Реально думаешь, что творчество вегетарианцев мне поможет?
– Всё равно почти приехали, – отозвалась Лэмб. – Угомонись и перестань вести себя как придурок.
Аркл принялся растирать руки, словно замёрз и пытался согреться. Затем достал ещё кусок нити и стал возить ею меж зубами, поглядывая на Сепа.
– А ты пошему такой шпокойный? Ражве не штрашно?
Вжик!
– Страшно, – признался Сеп и невольно ухватился за плеер. Нажал воспроизведение и услышал в наушниках на шее металлический вокал Моррисси. В ухе настойчиво стучал пульс ящика.
Лэмб вывернула руль, машина резко остановилась.
– На месте, – сообщила она, выключая фары.
– Мне нехорошо, – пожаловалась Хэдли, откидываясь на сиденье.
Теперь, без солнечного света, краски поблёкли, вечер укутал мир изменчивой серебряной плёнкой. Похоже, ни одна из теней не была там, где должно. Пока они шли, Сеп то и дело спотыкался, ставя ноги на несуществующие камни и хватаясь за ветки, которые оказывались всего лишь пучками растений.
Ребята двигались молча, погружённые в собственные мысли.
С тех пор как Барнаби вскочил на машину, шум ящика не покидал ухо Сепа, а боль навсегда угнездилась в его зубе.
Он оглянулся на город. Гроза приближалась, закипая в скороварке летнего зноя. Сеп почти чувствовал, как она скапливается у него во рту, словно кровь из прикушенного языка.
Аркл придвинулся к нему ближе.
– Знаешь, в машине ты назвал меня Арклом, – сказал он. Его глаз перестал дёргаться, но зрачки были стеклянными и расширенными.
– Я знаю, – ответил Сеп. – Подумал, раз мне не нравится, когда меня называют Септиком, наверное, на Даррене тоже лучше не настаивать.