За спиной у меня внешняя, толстая стена… Клык на поясе, где обычно… Танто в рукаве… Морталь не тревожится, — значит, он-то ничего не чует.
Что же не так?
А! Ест он без упоения.
Что-то случилось, и случилось с самим соглядатаем. Если бы возникло промедление или трудность в хозяйском поручении, Морталь бы не с ужина начал. Мне жаль его: годы не мои, а беготни куда больше, да и женщины на него не падки. Есть ли у Морталя дети? Греет ли его хоть что-нибудь, кроме еды да вечно засунутого в чью-то судьбу носа?
Разливаем мед и пьем. Морталь все еще молчит. Мед постепенно забирает: кажется, что встать легко, но что-то не очень хочется. А говорить хочется очень. Сотрапезник молчит? Сам скажу.
— Слушай, Морталь, чего я на торгу узнал.
При слове «узнал» глаза Морталя оживают. Скажи я «услыхал», небось, не пошевелился бы. А тут он даже поднимает голову от кружки.
— К одной горожанке явился сердечный друг. И было у них все ладно, да только в ворота внезапно постучали. Ну, кто может стучать в такой час, кроме законного супруга? И куда девать дружка?
Морталь слушает. Я говорю дальше.
— Однако здесь не только мужи в торге сильны. Красотка, недолго думавши, засунула гостя в бочонок, но ноги, как то и бывает, не вошли. Муж, ясное дело, возжелал узнать, кто это тут обретается.
— И что? — тускло спрашивает Морталь.
— А то! Молодка, не дожидаясь вопроса, мужу и речет: человек-де желает полбочку у нас купить, да до того дотошен, что изнутри высматривает, нет ли щелочек. И аманту тут же: ежели все высмотрел, то излезь и торгуй у господина.
Морталь хмыкает:
— Излез?
— Так знаешь, что самое-то оно? Муж ему не только полбочку продал, но и отнести помог.
— Так что ходи к любушке с калитушкой, — Морталь широко улыбается, а потом вдруг свободно и весело смеется. — Мои новости хочешь?
— А то!
— Золотоглазая, невеста твоя реченая, нам так помогла, как мы сами не сумели бы. Два дня тому, когда ты — Мэннор — ее на совете в Сарте звал под крыло Ясеня идти и рельм старшинам отдать, Керин-то твоя тебя бубликом завернула.
Я ошеломленно вникаю: какая же это женщина моему брату отказала хоть в чем-то?
Морталь опять разливает мед. Обычно он больше на еду налегает, а тут выглотал уже добрую треть кувшина. Что же его гнетет такое?
— Да чего ты вскинулся, господин Мэннор?
— Да думаю вот, какая же это такому, как я, откажет.
Морталь удивляет меня: вместо ехидного ответа, что де высоко я себя ставлю, он грустно опускает взгляд.
— Нашлась вот… Даже жалко, недолго тебе женихаться.
— А что, рыцарь Горт велит убить Мэннора? Или ее?
— Мальчишка! — криво цедит сквозь зубы Морталь, — Если Горт ее хоть раз увидит, то полюбит сильнее и обережет крепче, чем этот… Мэннор, Ясень и Ситан, вместе взятые.
Я каменею: Морталь проболтался или ставит мне ловушку? Просто на всякий случай, как он умеет.
— А чем тебе Мэннор нехорош?
Морталь, забыв о своих годах, поручении и даже о кружке, разом встает. И тотчас садится вновь на лавку: мед крепко ударил под колени.
— Да такую-то и дракону отдать! Ну не хотела она бежать с ним, так валенком по голове и в охапку! Небось, когда на сено валил, руки не дрожали. Да он же оружейник! Мог добыть меч не хуже Брезанова. И боец он знатный.
Я сразу вспоминаю, сколько денег отец извел на наставников Мэннору. Мне не перепало и четверти. Я все больше высмотром учился. Может быть, оттого и пошел я в воины, что хотел досадить брату: тебя учили, а я все равно лучше! Хотел переломить судьбу…
— А повел себя как последний дурак: мало что к дракону заслонить ее не вышел, так еще и потом с нею на Сарт не отправился. Старшинами отговорился. Да я бы…
Морталь резко двигает рукой, кувшин кувыркается со стола и красивым цветком разбивается о пол. Запах меда накрывает нас, как ночь. Или это у меня уже в глазах темно?
Кто же она такая, эта Керин? Я больше не сомневаюсь, что Морталь потерял разум из-за нее. Неужели…
— Да!! — говорит Морталь, глядя на руки. — Да я бы…
— Ты сильно пьян, — вставляю я, лишь бы что-то сказать, но Морталь не слушает.
— …На руках до самого Сарта… — бормочет он. — Впереди ее коня бежать. А этот дурень с заячьим сердцем — а! Что там!
Я впервые вижу Морталя в такой черной тоске. Думаю, что и никто другой его таким не видел.
— Сын — балбес… Нанялся к Фросту в дружину, — Морталь роняет голову, но глаза горят исподлобья зло, а не жалобно. — А зачем я такой умный? Кому надо это все? — он разводит кисти, словно рыбак, закидывающий сеть.
И я вижу в его руках людей. Мужчин, которым Морталь посулил славу, женщин и деньги. Женщин, которым Морталь обещал любовь рыцарей и здоровье детей. Крепок мед, чего только не увидишь… А Морталь выдыхает последнее:
— Тебе о мечах да о бабах хоть есть с кем язык почесать… А я так и сдохну куклой на веревочке…
В окно что-то резко влетает. Клык бьет в скат потолка. Над столом рассыпаются перья. Морталь утирает от брызнувшей крови лицо. Вместе с брызгами Морталь стирает и опьянение. Глядя на разрубленного мной почтового голубя, он становится прежним. Этот переход к спокойствию пугает меня гораздо больше, чем все, что я только что услышал. Теперь я знаю глубину подо льдом.
— Жалко, — говорит Морталь. — Голубь куда лучше сокола: не надо кормить мясом, и летит быстро и прямо. Сокол всякую птицу берет сверху, тем и славен. А голубь летит, не сворачивая и не отклоняясь на еду. А главное, точнее голубя никто не выходит к дому…
Морталь выбирает из полутушки трубочку письма. Читает. То ли солнце совсем село, то ли мед все еще бродит: я вижу, как чернеет лицо Морталя.
— Каша заварена, господин Мэннор, извольте пробовать. Нам с тобой велено начать… Так ты иди, а стол я приберу. Я слуга… Мне положено…
Спускаясь, я боюсь оказаться к нему спиной.
Только здесь, на Ясеньских улицах, чувствую я себя легко и свободно: брожу, куда вздумается, заговариваю с людьми и иногда даже забываю, что живу заемной жизнью, что на мне одежда брата, запах и даже имя. И что Золотоглазой, чьим женихом мне пора прикидываться, я не знал никогда.
Оно и лучше. Лучше не знать человека, против которого приходится играть согласно приказу.
Морталь ослеп: рыцарь Горт соблюдет свою выгоду вернее, чем свою ненависть или свою любовь. Разве что жертв Незримым не станет класть.
Ясень тоже вот. Но я не нанялся Ясеню — здесь слишком близко бывает брат.
Брат! Ну что, казалось бы, мне до брата? Не мальчишка уже, двадцать шесть почти. У других к этому времени семьи, дети, богатство… А у меня своего — что на мне, меч, кольчуга да серебряная полушка…
Был бы и я не холост. Если б Мэннор дорожку не переступил. И самое смешное, у него ведь тоже не спрашивали! Ему, брату, тогда десяти не было. Я годом младше. А ей, Наири, года два? Ножки крепкие, как у кшиши — жила у нас ручная, — глазенки со страху ежевичинами (это потом я разглядел, что серые), лицо круглое, а в черных волосах ленточка. Тогда вроде и не смотрел — чего мне до девчачьих нарядов. А теперь помню: синяя. С серебром. Канитель обтерлась и завилась. Волосы Наири скоро состригли, и ленту спрятали. Сильно она тогда убивалась…
Я замечаю, что иду следом за какой-то девочкой. Вовсе на Наири не похожа. Худенькая, беловолосая, синее платье треплется в ногах, а два больших, не по силенкам, ведра пусто брякают на коромысле. Ладные башмачки шуршат по деревянной мостовой. Не из бедных.
Я оглядываю глухие заборы. Место кажется мне знакомым. В Ясене до этого случалось бывать нечасто, но Морталь и водил меня, и так подробно описывал и показывал на знаменье улицы, что я могу пройти по ним, кажется, с закрытыми глазами. Это похоже на сон: и не знаешь, вроде, где очутился, и вроде бы здесь когда-то был…
О-па! Это же сюда привел Керин легкомысленный Тума, ученик оружейника Брезана. Да, вон резьба на воротах: бородатый Сварог с посохом и горшком. Конец посоха, упертый в землю, и угли в горшке раскрашены киноварью. Я сверяю еще приметы.
— Дубравка!
Девочка поворачивает очень нежное лицо, завиваются над бровями льняные колечки. Губки вздрагивают, а из глаз плещут узнавание и радость.
— Здравствуйте, дядя Мэннор.
Не иначе, брат одаривал сластями или даже бусами. Жаль, с собой у меня ничего нет.
— Дай, пособлю.
Девочка краснеет. А я прячу глаза, чтобы не поняла вблизи, что обозналась. Забираю у Дубравки ведра. Приноравливаюсь к ее шагам.
Должен, должен быть на богатом Брезановом дворе свой колодец. Но какая с того радость? Не пробежишься, с подружками не поболтаешь. Оно и славно. Мне же в дом путь заказан, мастер брата как облупленного знает, вокруг пальца не обвести.
— Слушай, меня, девочка, слушай внимательно.
Светлые глаза обращаются ко мне в ожидании немыслимых чудес. Во рту пересохло отчего-то.
— Дядя Мэннор, а вы с… Золотоглазой были, да? А она меня помнит? Я ей воду подносила… Когда Гарт ее драться учил.
Дубравка чертит носком в пыли, лицо пламенеет до корней волос.
— А Тума? Он меня пом-нит?..
Вон оно как. Я торопливо заверяю, что ее помнят и тот, и та, кланяться велели. Девочка, кажется, даже дышать перестает.
— Скажи отцу. Пусть в своей постели нынче не ночует. Забирает тебя и уходит. Если не из дома, так из одрины, понятно? Сказывай, дядя Мэннор предупредил.
Лицо Дубравки внимательно и серьезно. А губы кривятся.
— Повтори.
Дубравка старательно повторяет. С первого раза запомнила слово в слово. Ее бы к Морталю на выучку… ох, не надо ей такой судьбы. Вырастет, детей нарожает.
Наири… Она Золотоглазой советчица. Почти сестра. Сколько лет минуло? Я ее, видно, и не узнаю. Помнит ли Раннора? Едва ли. По чести, я тоже вспоминал ее не слишком часто. Только последние дни, во сне. Пальцы, что оставили синяки на восковой коже. Да крик: "Он живой!!"
Оторвать ее от меня не получилось. Только поэтому я теперь живу…