Но я при этом наталкиваюсь еще на следующее сомнение. Эта последовательность, которую описывает наукоучитель, состоит из разделенных и особенных определений сознания. Но и в действительном обычном сознании, которым без всякого наукоучения обладает каждый, существуют обособленные многообразия сознания. Если первые являются теми же самыми, – разделены и обособлены таким же способом, как и последние, – то элементы в последовательности наукоучения известны также и из действительного сознания; и нет необходимости именно в созерцании, для того чтобы узнать их.
Автор. Вполне достаточно в данном месте сказать тебе вкратце и беря дело лишь в историческом аспекте, что разграничения наукоучения и действительного сознания совсем не те же самые, но совершенно различные друг от друга. Правда, разграничения сознания встречаются также и в наукоучении, но только в качестве последнего вывода. Но на пути их выведения в философской конструкции и в созерцании находятся совершенно другие элементы, благодаря соединению которых только вообще и возникает обособленное целое действительного сознания.
Привести пример этого? «Я» действительного сознания есть, во всяком случае, особенное и отделенное; оно также представляет собой личность среди многих личностей, из которых каждая для себя, в свою очередь, называет себя «я» – и именно до сознания этой личности наукоучение доводит свое выведение. Нечто совершенно другое представляет собой то «я», из которого исходит нау-коучение; оно лишь не что иное, как тождество сознающего и сознаваемого, и до этого отвлечения можно возвыситься лишь посредством абстракции от всего остального в личности. Те, кто при этом уверяют, что в понятии они не могут отделить «я» от индивидуальности, совершенно правы, если они говорят, имея в виду обычное сознание; ибо здесь, в восприятии, это тождество, на которое они обычно совсем не обращают внимания, и эта индивидуальность, на которую они не только наравне с другими, но почти исключительно обращают внимание, соединены неразрывно. Но если они вообще не в состоянии отвлечься от действительного сознания и от его фактов, то наукоучению делать с ними нечего.
В предшествующих философских системах, которые все, только сами не сознавая этого, вполне отчетливо стремились к описанию той же последовательности, которую описывает наукоучение, и частью даже делали это очень удачно, – встречается часть этих разграничений и их названий, например, субстанция, акциденция и т. д. Но отчасти и их никто не понимает без созерцания, получая лишь пустое слово вместо вещи, плоские философы действительно ведь считают их за существующие вещи; отчасти же наукоучение, так как оно возвышается до более высокой абстракции, чем все эти системы, составляет эти обособленные части из гораздо более простых элементов, т. е. совершенно иначе; и, наконец, существовавшие в предшествовавших системах искусственные понятия частично даже и неверны.
Таким образом, все то, о чем говорит эта наука, для того, кто действительно конструирует эту последовательность, безусловно существует лишь в созерцании и для него, а вне этого условия оно вовсе не существует, и без этой конструкции все положения наукоучения не имеют никакого смысла и значения.
Читатель. Говоришь ли ты это вполне серьезно, и должен ли я это принимать в самом строгом смысле и без скидки на преувеличение?
Автор. Во всяком случае ты должен принимать это в самом строгом смысле. Я желал бы, чтобы пусть хоть относительно этого пункта нам, наконец, поверили бы.
Читатель. Но тогда по отношению к наукоучению было бы возможно только одно из двух: или понимание или полное непонимание, видеть правильное в нем или ничего не видеть. Но лишь очень немногие заявляют, что они вас совсем не понимают: они полагают, что очень хорошо понимают вас и находят только, что вы неправы; вы же заявляете, что они ложно понимают вас. Они должны, следовательно, находить какой-то смысл в ваших заявлениях, но только неправильный, не тот, какой вы имели в виду. Как это возможно после только что сделанных тобой заявлений?
Автор. Благодаря тому, что наукоучению пришлось начать свое изложение, пользуясь наличным запасом слов. Если бы оно могло начать сразу – чем оно, конечно, закончит – тем, что создало бы для себя совершенно своеобразную систему знаков, знаки которой обозначали бы лишь его созерцание и отношения их между собой и ничего больше, кроме этого, то оно, конечно, не могло бы быть понято ложно, но тогда оно не было бы также и вообще понято и не могло бы перейти из ума своего первого творца в другие умы. Теперь же ему приходится осуществить трудное предприятие: из запутанности слов – их даже хотели возвысить недавно до степени судей над разумом, хотя они только мысли в зародыш – довести других до созерцания. До сих пор у всякого любое слово вызывает ту или иную мысль, и, когда он его слышит, он вспоминает, что он при этом до сих пор думал, и он, конечно, должен делать это также согласно и нашим взглядам. Но если он не может преодолеть этих слов, являющихся вспомогательными линиями, и всего их предшествующего значения и не может возвыситься до самого дела, до созерцания, то он по необходимости ложно понимает даже и там, где он понимает лучше всего, ибо то, о чем идет речь, не было до сих пор сказано и не было обозначено словом, и оно также не может быть сказано, но только созерцаемо. Самое высшее, чего можно достигнуть посредством разъяснения слов, – это определенное понятие, но именно поэтому это совершенно ложно в наукоучении.
Эта наука описывает беспрерывную последовательность созерцаний. Каждое новое звено примыкает к предшествующему и определено посредством него, т. е. эта именно связь объясняет его и принадлежит к его характеристике; и его созерцают правильно только если его созерцают в этой связи. Опять-таки третье определено вторым, а так как последнее определено первым, то оно посредственно определено также и первым; и так далее до конца. Таким образом, все предшествующее объясняет последующее; и с другой стороны (в органической системе, члены которой связаны не только последовательно, но также посредством взаимоопределения, это и не может быть иначе), каждое последующее определяет опять-таки все предшествующее.
Можно ли поэтому правильно понять какое-либо звено в наукоучении, если сначала не поняли правильно все предшествующие и если при понимании последнего не имеют их перед собой?
Читатель. Нет.
Автор. Можно ли понять какое-либо звено полностью и совершенно прежде, чем закончили всю систему?
Читатель. Ни в коем случае, согласно тому, что ты только что сказал.
Относительно каждого пункта можно судить, лишь исходя из его связи; но так как каждый связан с целым, то ни об одном пункте нельзя судить полностью, не понимая целого.
Автор. Разумеется, ни об одном пункте, который выхвачен из действительной науки. Ибо о голом понятии этой науки, о ее сущности, цели, образе действий можно судить, не обладая самой наукой, так как понятие это взято из области обычного сознания и выведено из него. Познакомиться с этим понятием и судить о нем я и приглашал тебя, читатель не-специалист: но я бы поостерегся сделать это относительно какого-либо внутреннего пункта системы.
Точно так же и завершение системы, ее последний результат, попадает в сферу обычного сознания, и относительно него каждый может также судить не о том, правильно ли оно выведено, относительно чего он ничего не понимает, но о том, встречается ли оно в подобном же виде в обычном сознании.
Таким образом, составные части и положения этой системы не входят в сферу обычного сознания и в пределы того суждения, какого можно справедливым образом ожидать от всякого. Их создают только при помощи свободы и посредством абстракции, и они определены своей связью, и о предметах этого рода не может произнести ни малейшего суждения ни один человек, не проделавший этой абстракции и конструкции, не доведший ее до конца и не удерживающий целое всегда перед собой без колебаний.
Читатель. Да, конечно, это так, это мне, пожалуй, вполне ясно. Каждый, следовательно, кто хочет участвовать в обсуждении, должен был бы сам изобрести всю систему.
Автор. Конечно. Однако, так как оказалось, что человечество философствовало тысячелетия и, как это может быть показано с ясностью, не раз бывало на волосок от основного пункта, не находя все же действительного наукоучения, и так как поэтому можно ожидать, что, если бы последнее теперь снова пропало, его нельзя было бы найти так скоро опять, – то случайным образом найденное, наконец, изобретение следовало бы пустить в ход, приняв его предварительно для себя, как уже найденное, и вновь изобрести его, следуя за его творцом и его обладателями, так, как, например, относятся к геометрии, изобретение которой, конечно, также потребовало много времени: следовательно, нужно изучать систему и изучать ее до тех пор, пока сделают ее своим собственным изобретением.
Таким образом всякий, кто или не доказал делом, что он сам изобрел наукоучение, или, если он не находится в подобном положении, не сознает, что изучал его до тех пор, пока вполне не сделал его своим собственным изобретением, или, ибо это здесь единственно возможная альтернатива, не может предъявить другую систему интеллектуального созерцания, противоположную наукоучению, – не должен высказывать суждение ни о каком положении этой науки или вообще о каком-либо философском положении в том случае, если она должна быть единственно возможной философией, как она, во всяком случае, утверждает.
Читатель. Как ни изворачивайся, невозможно отрицать, что дело обстоит именно таким образом.
Но, с другой стороны, я не могу ставить в вину также и другим философам, что они недружелюбно относятся к вашим притязаниям, чтобы они все снова пошли в учебу. Они сознают, что они все так же хорошо изучали свою науку, как и вы; и частью даже считались в ней мастерами, в то время когда вы сами еще только изучали первые элементы ее. Они предполагают, – и вы сами признаете это, – что лишь благодаря им ваш ум проснулся от своего сна. И теперь им, – а некоторые из них уже с седыми бородами, – нужно опять пойти к вам на выучку или примириться с вашим запрещением высказываться.