Скоро его сердце превратится в один сплошной шрам, и никто в этом не виноват, кроме него самого. Уэйд почувствовал, как кровь закипает от обиды и черной злобы. Он быстро оделся в темноте. Ярость должна излиться вовне, иначе она его взорвет.
Было бы лучше, удобнее, разумнее снять номер в гостинице. Было бы вполне естественно также воспользоваться гостеприимством дяди и спать в одной из убранных с чрезмерной пышностью спален, которые тетя Бутс всегда держит наготове. В детстве она часто мечтала о том, чтобы иметь возможность ночевать в таком совершенном доме на совершенной улице, где, в ее представлении, все пахнет духами и полиролем.
Но вместо этого Тори постелила одеяло на голом полу и теперь лежала, не смыкая глаз, в темноте. Что это – гордость, упрямство, желание утвердиться в собственном мнении? Она и сама не знала, что заставляет ее провести первую ночь в Прогрессе в пустом доме ее детства. Но, как говорит пословица, сама постелила себе постель, самой в ней и спать. Утром предстоит множество дел. Она уже составила целый список и сейчас мысленно добавила к нему с десяток пунктов. Надо купить кровать и телефон. Новые полотенца и занавес для душа. Нужны лампа и стол, на который ее поставить. Ночевать как придется – это уже не для нее, и при всей своей неприхотливости и простоте вкусов в самых элементарных удобствах она нуждается.
Тори пересчитывала необходимые вещи и складывала их в уме, как кирпичики, которые должны лечь в основу повседневной жизни. Надо поехать на рынок и заполнить продуктами кухонные полки. Если не сделать этого сразу, она снова привыкнет есть от случая к случаю. Когда небрежно обращаешься с собственным телом, становится труднее контролировать мозг.
Надо поехать в банк и открыть счета, личный и деловой, и обязательно наведаться в газету «Прогресс уикли». Рекламное объявление она уже набросала. А главное, пока она будет налаживать дело с магазином, ей необходимо быть у всех на виду. И внушить к себе расположение сограждан, а самой вести себя солидно и достойно. Нормально. Понадобится время, чтобы улеглись пересуды, иссякли вопросы и исчезли испытующие взгляды. Она к ним готова. И ко времени открытия магазина люди к ней попривыкнут. А главное, что гораздо важнее, они станут относиться к ней так, как она того хочет. Постепенно она обретет прочное место в городе. А потом приступит к розыску. Она станет искать ответы на вопросы. А когда их найдет, то сможет сказать Хоуп: «Прощай».
Закрыв глаза, Тори вслушивалась в ночные звуки, к хору невидимых насекомых, такому радостно монотонному, к уханью совы, вылетевшей на охоту, едва слышному покряхтыванию старого дома, тихому шуршанию мышей за стеной. «Надо поставить мышеловки», – решила она, уже засыпая. Неприятно, конечно, но постояльцы ей не требуются. А под порог надо положить шарики от моли, чтобы отвадить змей, и подвесить кусочек мыла для отпугивания оленей, чтобы защитить собственность, которую они привыкли считать своей.
А если кролики прибегут в огород, надо положить там обрезки шланга, пусть думают, что это змеи, которых… я уже отпугнула с помощью антимоля. А иначе придет папа и застрелит их из своего ружья. А потом ей придется есть этих кроликов на ужин, хотя тошно будет при воспоминании, как они забавно шевелили длинными ушами. Однако придется есть то, что бог послал, или расплачиваться за отказ. Тошнота все же лучше битья…
«Нет, не надо об этом думать», – приказала она себе и заворочалась на жестком полу. Больше никто не заставит ее есть то, чего она не хочет, никогда в жизни. И никто не замахнется на нее ремнем или пустит в ход кулаки.
Теперь она хозяйка в доме.
Ей снилось, что она сидит у потрескивающего, дымного костерка и поджаривает сахарный тростник до черноты. Она любила грызть его, обугленный снаружи и белый внутри. Выхватив его из огня, она подула, чтобы погасить пламя, и облизнула нёбо. Сначала обожжет, но затем рот наполнит восхитительная карамельная сладость.
– Как будто ешь уголь, – сказала Хоуп, поворачивая на огне кусок тростника, пока он не покрылся золотистыми пузырьками. – Так ведь гораздо вкуснее.
– А мне нравится, как я это делаю. – И Тори насадила еще кусок тростника на ветку и сунула его в огонь.
– Ты как Лайла, которая говорит: «Каждому свое, – сказала леди, – и поцеловала корову».
Хоуп, улыбаясь, деликатно полизывала свой кусок.
– Я рада, что ты вернулась, Тори.
– Я всегда этого хотела, но, наверное, боялась. Думаю, что и сейчас боюсь.
– Но ты же здесь. Ты приехала, и мы снова вместе.
– Но я не пришла в ту ночь. – И Тори отвернулась от костра, чтобы взглянуть в глаза детства.
– Наверное, тебе это было не суждено.
– Но ведь я обещала прийти. В десять тридцать. Но я не пришла. Я даже не пыталась.
– Попытайся теперь, потому что были и другие. И будут еще, пока ты не положишь этому конец.
На Тори вдруг навалилась страшная тяжесть, заставившая напрячься изо всех сил.
– Почему ты говоришь «будут еще»?
– Будут такие, как я. Точно такие.
И серьезные синие глаза стали как два бездонных колодца. Они смотрели сквозь пелену дыма прямо в глаза Тори.
– Ты должна исполнить то, что тебе предназначено, Тори. Ты должна вести себя осторожно и ловко, Виктория Боден, девочка-шпион.
– Хоуп, я уже не девочка, – возразила Тори.
– Вот почему пришло время.
Огонь ярко вспыхнул, и в синих глазах заплясали искры.
– Ты должна положить этому конец.
– Как?
Но Хоуп, покачав головой, прошептала:
– Что-то в темноте…
Тори распахнула глаза. Сердце гулко стучало в груди, а во рту стоял привкус жженого сахара.
«Что-то в темноте…» В ушах отдавался голос Хоуп и шорох, словно ветер пошевелил листья на деревьях, прямо под окном. И она увидела, как кто-то вступил на лунную дорожку. Ребенок, которым она оставалась все это время, жаждал свернуться в комочек, сделаться невидимкой. Она была одна и совершенно беззащитна. Тот, кто снаружи, сейчас за ней следит. И ждет. Она чувствовала это даже сквозь страх. Тори попыталась взять себя в руки, опомниться, но ее охватил ужас. И не только ее. «Они тоже боятся, – поняла она. – Боятся меня. Почему?»
Дрожащей рукой она нащупала на полу карманный фонарик. Прикосновение к реальному предмету позволило ей сбить первую волну страха. Нет, она не будет лежать здесь беззащитная и беспомощная. Она будет себя защищать, будет сопротивляться и возьмет развитие событий в свои руки.
Ребенок стал жертвой. Женщина жертвой не будет.
Тори поднялась на колени, зажгла фонарик и едва не вскрикнула, когда блеснул яркий луч. И направила его на окно как оружие. Но там ничего не было, кроме ночных теней и луны.
Сделав усилие, она встала во весь рост, потом бросилась к двери и осветила себя. Теперь те, кто снаружи, могли ее видеть. И пусть видят. Пусть видят, что она не корчится от страха в темноте. Луч света сиял над ней, пока она, заглянув в ванную, поспешила на кухню и схватила нож из ящика, который успела распаковать. Пусть видят и знают, что она не беззащитна.
Тори заперла двери – привычка, приобретенная в городе, однако ей было известно, насколько такие предосторожности бесполезны здесь. Достаточно одного хорошего удара ногой, и все замки вылетят. Она отступила со света в темную комнату. Опершись спиной о стену, приказала себе дышать ровно, и наконец дыхание стало спокойным и размеренным. Впервые за четыре года она ощущала в себе дар, за который ее проклинали в детстве. Через окно вырвались лучи света, он залил всю комнату. Мысли вихрем заклубились в голове при звуке мчащегося к дому автомобиля. Требовательно взвизгнули по гравию тормоза. Дыхание ее снова участилось, но она заставила себя подойти к двери. Зажав в руке нож, Тори повернула ключ в двери. Фары погасли. Водитель хлопнул дверцей, выходя из машины.
– Что надо? – крикнула Тори и снова зажгла фонарик, вцепившись в засов. – Что вы здесь делаете?
– Навещаю давнюю подружку.
У Тори подогнулись колени. Кожа покрылась липким потом.
– Хоуп, – и нож выскользнул у нее из пальцев и со звоном упал на пол. – Господи!
Опять сон. Только другой эпизод. А может быть, она сошла с ума? Может быть, она всегда была сумасшедшая?
Женщина поднялась на крыльцо. Лунный свет заблестел на волосах, отразился в глазах. Она толкнула входную дверь.
– Вид у тебя такой, словно ты узрела привидение.
Она наклонилась, подняла нож и провела изящным пальчиком по лезвию.
– Но я из плоти и крови. – И женщина подняла вверх палец, на котором блеснула капелька крови. – Я Фэйф, – сказала она и вошла в комнату. – Я проезжала мимо и увидела у тебя в окнах свет.
– Фэйф? – Бурная радость затопила Тори, и она повторила: – Фэйф!
– Правильно. Есть у тебя что-нибудь промочить горло? – И Фэйф направилась в кухню.
«Словно она здесь хозяйка», – подумала Тори, но затем вспомнила, что дом действительно принадлежит Лэвеллам. Она провела рукой по лицу, по волосам и, взяв себя в руки, последовала в кухню за Фэйф.
– У меня есть чай со льдом.
– Я имела в виду что-нибудь покрепче.
– Нет, извини. Я еще не готова встречать гостей.
– Вижу. – Фэйф заинтересованно оглядела кухню и положила нож на стойку. – Очень уж по-спартански. Чересчур даже для тебя.
«Вот так бы сейчас выглядела Хоуп, – неотступно думала Тори. – Именно так». Те же синие глаза. Та же чистая белая кожа и шелковистые волосы цвета спелой пшеницы. Тоненькая и красивая. И живая.
– Мне немного нужно.
– Мы всегда этим отличались друг от друга. Тебе нужно было мало, мне – все.
– Ну, меня слишком долго здесь не было, чтобы помнить об этом.
– Да, достаточно долго, чтобы встретить гостя с ножом в руке.
– Я не привыкла встречать гостей в три часа ночи.
– У меня была поздняя свиданка. Я сейчас в безмужнем состоянии. А ты ведь никогда не была замужем?
– Нет.
– Я точно помню, что кто-то говорил о твоей помолвке, – наморщила лоб Фэйф. – Наверное, ничего из этого не вышло.