Два десятка сумеречников во главе с Тариком устроили на площади правосудия резню. Точнее, на площади людей изничтожали бабы-вампирки, а Тарик с десятком отродий иблиса мужского пола устроил подлинное избиение душ во дворце под Факельной башней. Рассказывали, что на страшном помосте, на площади и во дворцовых двориках и коридорах остались лежать сотни людей.
Историям про сотни трупов Аммар не поверил – у страха глаза велики. Но тут перепуганные посланцы Куртубы поведали о том, что произошло в масджид.
Неверные твари не удовлетворились потоками крови, пролитыми на площади и во дворце. Попущением разгневанного Судии, Убивающего и Смиряющего нечестивых, они взломали печати Али над дверями, ворвались в масджид и перебили тех, кто искал в ней убежища от их ярости. К четвертому призыву муаззина внутри стен дома молитвы не осталось в живых ни одного человека.
Затем порождения ада открыли двери в женский зал масджид и приказали матерям семейств и юным девушкам носить воду из Кипарисового двора – там в колодцах, фонтанах и прудах брали воду для омовений. Трупы нечисть свалила в старом зале масджид, а главный зал и галереи сумеречники приказали отмыть от крови. Рыдая и поливая из предназначенных для омовения кувшинов оскверненные плиты, женщины принялись исполнять приказы отродий. Рассказывали, что сумеречники срывали с ашшариток покрывала, издеваясь и подгоняя их с работой – подтирай, мол, живее за своими братцами и дядьями.
К вечеру к запертым воротам масджид пришли дрожащие от страха родственники погибших. Они стали умолять неверных собак выдать тела убитых отцов, братьев и сыновей – обычаи аш-Шарийа предписывали предавать тела земле до заката. Из-за широких деревянных ворот с медными заклепками весь день слышались стоны и рыдания женщин и злые окрики сумеречников. И лилась, лилась на ступени замешанная на крови вода, растекалась по площади. Пришедшие за телами родичей люди стояли на коленях в страшных лужах и окунали в них полы одежд, умоляя нечисть сжалиться и выдать им покойников для достойного погребения.
Тогда двери масджид распахнулись, и в свете факелов и ламп на пороге явился он.
Зодчий страшного замысла, архитектор западни, в которую Аммар угодил по собственной глупости и неразумию. Кто ему мешал приказать самийа раскрыть свои планы? Но Аммар глупо доверился подлому псу, язычнику, и теперь пожинал страшные плоды своего неразумия.
Тарик, издеваясь над собравшимися у его ног людьми, приказал принести в масджид лучшие блюда – и вина. Побольше вина, крикнул он, у нас праздник!
А потом в безутешную, рыдающую толпу стали скатываться тела – и части тел. Головы, руки, ноги, обрубки туловищ. К небу поднялся страшный скорбный крик.
Ночью нечисть устроила в масджид попойку. Они удержали при себе женщин из знатных семейств – как почтенных матерей, так и юных девушек. И заставили их прислуживать за столом и танцевать – хохоча до упаду над движениями ашшариток. Впрочем, наутро этих несчастных, поскуливающих и закрывающих обнаженные лица ладонями и рукавами, вытолкали из оскверненного дома молитвы.
Про утренние события Аммар узнал только что. А вчера вечером люди из Куртубы рыдали, целовали ему туфли и умоляли:
– О повелитель! Избавь нас от нашествия нечисти! Они кричат нам из дверей: только халифу под силу приказать нам изойти отсюда! О величайший и справедливейший! Отведи от нас сию страшную напасть!
И вот теперь Аммар стоял перед изуродованным порталом величайшей масджид ашшаритского мира – и готовился исполнить их просьбу.
Призвав Имя Всевышнего, Аммар ибн Амир, халиф аш-Шарийа, поднялся по запятнанным страшной водой ступеням, взялся за медные кольца Голубиной двери и растворил ее настежь.
В верхние оконца струился мягкий дневной свет. Аммар огляделся и, не сумев выдержать представшего его глазам зрелища, на мгновение смежил веки.
Плиты пола из рыхлого песчаника невозможно отмыть дочиста – их покрывали бурые разводы. На беленых стенах, на цветочных извивах резьбы, на желтоватом камне ниш для хранения священных книг – повсюду брызги крови. Веер за веером страшных капель – наотмашь, наотмашь, по беззащитному горлу.
Впереди звенела и горела на солнце немыслимая паутинка девяти позолоченных арок максуры[35]. Под ними мягко сияла подкова входа в михраб.
В просвете между двумя главными колоннами максуры, изваянными из черного, ослепительно-черного в перспективе зала мрамора, темнели две высокие фигуры.
Прищурившись, Аммар увидел остальных: они стояли, застыв, как статуи, между черных и розовых колонн, обрамляющих главный зал. Женщины в ярких платьях, мужчины в алых накидках поверх доспехов.
И тогда Аммар выкрикнул – яростно, громко, во всю силу легких:
– Прочь отсюда, отродья шайтана! Прочь – и будьте вы прокляты!
В масджид на мгновение повисла страшная тишина. И тут же рассыпалась – пронзительным хохотом и хлопаньем тысячи крыльев. Колыхнув перо страуса на чалме халифа, стая ярко-белых птиц с клекотом пронеслась у Аммара над головой – и исчезла в ослепительном сиянии дня за порогом масджид.
Темная фигура в арке света неспешно двинулась ему навстречу.
Аммар положил ладонь на рукоять своего ашшамского меча – и тоже пошел вперед.
Они встали лицом к лицу на границе зала Мухаммада и зала аль-Хакама – прямо под древними, скупо украшенными арками.
Лицо Тарика казалось мраморной маской: глаза пустые, обведенные темными тенями, кожа бледная, как у мертвеца. На Аммара глядели совершенная безжизненность, отсутствие всякого выражения и чувства.
– Ты… ты просто чудовище, – выдохнул молодой халиф.
Нерегиль изогнул губы в чуждой смеху улыбке:
– Ты неблагодарен, Аммар. Я обещал тебе город – ты получил город. И тебе следовало засвидетельствовать свою признательность благородной Тамийа-химэ и ее спутникам – они добыли тебе Куртубу. А ты грубишь – нехорошо…
Аммар почувствовал, как от ярости темнеет в глазах. Тварь издевалась – открыто, в лицо, ничего не стесняясь. С трудом вдохнув и выдохнув, халиф аш-Шарийа процедил:
– Ты не имел права осквернять дом Всевышнего, язычник.
И тут лицо сумеречника исказила гримаса страшного гнева:
– Дом Всевышнего?! Думай, что говоришь, человечек! Да как ты смеешь даже выговаривать такие слова, жалкий однодневка из грязного племени суеверных пастухов!
Аммар с шумом втянул в себя воздух – «суеверных пастухов»? А нерегиль заметил его ужас – и заорал:
– Да! Ваш Али – обожравшийся гашиша грязный пастух, которому привиделось незнамо что! Вашего… пророка… – Самийа, казалось, вот-вот плюнет ядом, как созревшая для атаки кобра: – Обморочили лярвы и джинны! Ну хорошо, пусть к нему действительно вышел кто-то из духов – но только из сострадания к глупым оборванцам, которые без наставления свыше даже не знали, какой рукой подтираться! Ему рассказали о существовании Единого и Великих этого мира, а он вообразил себя избранником – да помилуют меня Силы! Избранник Всевышнего! Это кому сказать!!!
Сквозь горячую пелену красного гнева Аммар увидел обнаженный меч у себя в руке. Нерегиль подобрался, как для прыжка, и рявкнул:
– Единый существует – но Ему нет никакого дела до вас и вашего вшивого копошения под солнцем этого мира! Ваша вера – глупость на глупости и обман на обмане, а вы сами – самозванцы и ублюдки, позорящие Его Имя!
– На колени, гадина, – выдавил из себя Аммар.
Не отводя холодных, ненавидящих глаз, Тарик медленно опустился на плиты пола. Он понял, что его ждет. И, не дожидаясь приказа, склонил голову, ладонью откинув волосы и обнажив шею.
Повелитель аш-Шарийа поднял меч. На мгновение замер, примериваясь к замаху. Тарик стоял на коленях, положив обе ладони на плиты пола, покорно опустив голову с тяжелой гривой черных волос. Аммар глубоко вздохнул. И, призвав Имя Всевышнего, нанес удар.
В окна под крышей масджид все так же безмятежно продолжал струиться дневной свет.
– Прости меня, о Всевышний, – спустя мгновение тихо сказал Аммар.
Лезвие изогнутого клинка застыло в волоске от шеи нерегиля. Самийа пошевелился – и бритвенно-острая ашшамская сталь коснулась бледной кожи. Под клинком выступили капельки крови.
Аммар сглотнул слюну и, как во сне, отвел меч в сторону. Все еще не веря тому, что сейчас могло произойти, он медленно вдвинул саиф в ножны.
Нерегиль поднял бледное лицо и проводил острую сталь глазами, исполненными такой жажды и муки, что Аммару наконец-то стало страшно. Самийа прижал стиснутые в кулаки руки ко рту и глухо застонал, клонясь все ниже и ниже, пока волосы его не коснулись пола.
Аммара колотила нешуточная дрожь. Он оглянулся в поисках хоть какого-то человеческого лица и едва не отшатнулся, увидев в каких-то пяти шагах у себя за спиной Яхью, ибн Худайра и Тахира с Хасаном. Яхья, протянув вперед руку, осторожно двинулся к нему:
– О мой повелитель… Тебе лучше выйти отсюда, здесь теперь страшное место…
Аммар помотал головой, стряхивая последние клочья гневного морока. И сказал:
– Яхья, ты хотел, чтобы Тарик рассказал тебе, что сумеречники из племени нерегилей знают о сотворении мира и его Властях. Так вот тебе Тарик. Возьми его, запри где-нибудь и не выпускай из-под замка, пока он тебе не расскажет всего, что знает.
– Благодарю, о мой халиф, – в голосе Яхьи не слышалось радости.
Он смотрел на скрючившегося у ног Аммара самийа. На лице старого астронома читались горе, ужас и неподдельная жалость.
Аммару вдруг подумалось, что хорошо, что Тарик сидит, опустив голову, и ничего этого не видит.
Кравчего халиф отпустил и теперь наливал вино сам: высокое узкое горло кувшина наклонилось, но багряная струйка ударила мимо чашки. Пробормотав напутствие шайтану, Аммар удержал предательскую дрожь в руке – и чашка знаменитой шамахинской меди стала наполняться.
Сделав большой глоток, он помотал головой и проговорил:
– Я надеялся… Я так надеялся, что у меня с ним будет все… ну… – Тут Аммар снова замотал головой.