И Умар сжалился над чувствами Халафа и оставил ему Нуштегина.
Меж тем над склонами гор уже садилось солнце. Ущелье справа от дороги обрывалось крутыми скалами – внизу журчал между камнями мелкий и прозрачный Ваданас. Зажатая между двумя отвесными каменными стенами река мирно качала на перекатах темные спины форелей. Скалы с другой стороны головокружительного провала громоздились друг на друга и уходили в высоту. А слева от идущей по краю обрыва дороги горы отступали – и там, в полукруглом кольце каменистых осыпей, лежала долина Лива ар-Рамля. Когда-то в ней ютился крохотный вилаят, но сейчас от него остались лишь руины, постепенно сливающиеся очертаниями с диким первозданным камнем этого пустынного места. В окружающих долину скалах чернели входы в пещеры: некоторые располагались у самой земли, а к некоторым пришлось бы карабкаться по иззубренным скальным тропкам.
Сама же долина пользовалась дурной славой. Рассказывали, что с наступлением ночи в источенных непогодой скалах начинают слышаться жалобные голоса и стоны, и ветер тут, мол, вовсе ни при чем. Перепуганные путники свидетельствовали о скорбных возгласах и завываниях в совершенно тихие безветренные ночи. Пока в вилаяте еще жили люди – рыбаки и охотники, которые давали кров и ночлег идущим из Мерва и Фейсалы купцам, – так вот, раньше, когда селение Лива еще было многолюдным, и с минарета крохотной мечети каждый день звал на молитву муаззин, голоса в скалах не бесчинствовали настолько открыто. Но в прошлом веке караванные тропы, ведущие из Хань через степь, заглохли окончательно, а мервские купцы предпочли возить товар через долины Насих и аль-Укаба у восточных склонов Биналуда. Тогда селение захирело, и жители Лива ар-Рамля разбежались кто куда. Так что теперь путники предпочитали миновать захваченную призраками долину как можно быстрее и при дневном свете.
Однако пятерых дервишей и астролога, похоже, совершенно не беспокоила близость ночи. И если бы кто-то дал себе труд присмотреться к их восьмому товарищу – а тот сидел на камнях чуть в стороне от остальных – то быстро отыскал бы источник их храбрости.
Восьмой человек лишь издали мог сойти за человека. Подойдя поближе, любой ашшарит притронулся бы к харранскому амулету – или пожалел, что не обладает таковым. Голова восьмого путника была непокрыта, длинные волосы он носил связанными в узел на затылке, а открытые любому взгляду уши незнакомца остренько торчали и шевелились, когда он задумывался или, напротив, улыбался. Глаза этого спутника ибн Бадиса еще оставались человеческими – их разрез не поменялся, да и очерк лица оставался еще вполне ашшаритским. Оно было узким и худощавым, но скулы не казались такими высокими и вздернутыми, как на лицах самийа. А вот глаза уже светились призрачным светом Сумерек, и улыбка узких бледноватых губ уже стала вполне кошачьей – обманчиво любезной, а на самом деле небезобидной и недоброй.
Кассим аль-Джунайд – а это был конечно же он – неспешно встал, отбросил в сторону рукава простой белой джуббы и поклонился прибывшим.
Книгяня Тамийа-химэ, двое ее спутников-сумеречников, Зу-н-Нун и Тарег приблизились и поклонились в ответ.
Нерегиль сказал:
– Приветствую тебя, Джунайд. Я благодарен твоей благородной супруге за то, что она призвала меня на помощь. Это была честь для меня.
В голосе Тарега не слышалось насмешки. Джунайд еще раз поклонился и так же серьезно отвечал:
– Приветствую светлейшего князя Тарега Полдореа. Ты слишком добр, сейид, – это ты оказал мне честь, придя на выручку. Теперь же, когда ты нашел то, что так долго искала и не находила моя благородная супруга, мой долг благодарности стал безмерным.
– Нет никакого долга, – покачал головой самийа. – Любой на моем месте поступил бы так же. Я искренне надеюсь, что теперь вы с благородной госпожой сможете жить, ничего не опасаясь и не тревожась… ни за кого.
Тут он перевел взгляд на Тамийа-химэ. Пока мужчины обменивались церемонными приветствиями, она ушла в себя – к своей единственной подлинной заботе в эти бурные дни. Женщина положила руку на живот под широким полотняным поясом-платком, придерживавшим ее грубый хиджаб. Узкая ладонь с единственным перстнем с крупным рубином странно смотрелась на толстой некрашеной ткани. Оборванный грязный рукав маскарадного рубища сполз, обнажая кожаный с золотым тиснением наруч. Одной рукой Тамийа-химэ слушала шевеления у себя под сердцем, а другой придерживала спрятанные под широким балахоном ножны с тикка.
Джунайд посмотрел на ее тонкие бледные пальцы, бережно обнимающие крохотную жизнь – настолько крохотную еще, что даже в облегающем платье Тамийа-химэ казалась бы, как и всегда, стройной, – и улыбнулся. Женщина подняла голову и встретила его взгляд. На губах тоже выступила улыбка – смущенная и благодарная.
Меж тем старый дервиш громко сказал:
– Нам пора, о почтеннейшие. Судя по чертежу, надгробие благороднейшей Амайа-химэ не так-то легко будет отыскать.
Встрепенувшись, словно ото сна, Тамийа-химэ вскинула лицо и всмотрелась в уже затопленную синеватыми сумерками долину. На западном склоне темнела высокая скала с пятью длинными выступами на вершине – Ладонь Джинна, как называли ее местные жители. Она нависала над обрывистым спуском к развалинам домов Лива ар-Рамля. Между жидкими кустиками и огромными валунами в склоне чернелась расселина. Добытый из ларца с завещанием Сахля ибн Умейя клочок пергамента говорил, что пленницу Факельной башни предали земле в этом проклятом Всевышним месте.
Вход в расселину перегораживали веками ссыпавшиеся сверху камни и наплывы весенних оползней – их довольно долго пришлось разгребать руками, помогая себе ножнами джамбий. Внутри все оказалось заплетено корнями свесившихся над провалом кустов – сумеречники рубили их взблескивающими в свете факелов кинжалами. В конце концов глазам открылся узкий каменный коридор, ведущий в глубь скалы. Пройдя между неровными каменными стенами, люди и сумеречники оказались в низкой пещере, намытой в основании скалы весенними ручьями. Пол покрывали вековые отложения земли, веток и мелких камней, занесенных сюда паводком и дождями. Впрочем, последнюю сотню лет пещера явно оставалась сухой – стена земли и камней перед входом уже не пропускала сюда воду.
Среди сучьев, песка и обломков они не сразу заметили холм земли у дальней стены пещеры.
Судя по чертежу, именно там, в скальном основании каменной норы, вырубили надежную, в семь локтей глубиной, могилу для Амайа-химэ. Рабы трудились три месяца, долбя дно пещеры и постепенно углубляя могильную яму. Когда все было готово, тело сумеречницы опустили в узкую щель в камне, а сверху положили каменную плиту в пол-локтя толщиной. Рабов убили прямо в пещере: подводили к плите и перерезали горло. Кровь текла на надгробие – Сахль хотел верить в то, что двадцать четыре человеческие жертвы сумеют хоть немного утишить гнев покойной. Все невольники были язычниками – их купили только для этой работы и сразу же отвезли в горы. Их никто не должен был хватиться. У восточной стены пещеры из красноватой рыхлой почвы торчали кости. Обвалившиеся комки земли обнажили оскаленную челюсть черепа, из провалов глазниц проросли белесые корни умирающего в темноте растения.
Сумеречники долго очищали надгробие от вековых пластов грязи и сора. Наконец, серый прямоугольник тяжелой каменной плиты полностью вышел наружу. Триста лет назад на нем выбили круг, а в кругу – пентакль Дауда. Сигила смотрела на пришедших поклониться могиле Амайа-химэ, как недремлющий страшный глаз.
Зу-н-Нун молитвенно сложил руки перед грудью и сказал:
– Сахль, да будет ему Судьей Всевышний, попросил благословить эту печать святую женщину по имени Рабийа. Ей сказали, что внук Али желает обезопасить гробницу от гул и кутрубов. Потом, узнав, что ее обманули, святая предприняла три паломничества в долину Муарраф в пустыне Али. Но даже перед смертью она молилась Всевышнему о прощении. Орден Халветийа хранит завещание святой: раз уж мне пришлось послужить неправедному делу, сказала Рабийа перед смертью, пусть мои последователи молятся за упокой души девы Сумерек. Если она ушла к своим предкам, молитвы ашшаритов послужат ей утешением. Если она предпочла остаться под печатью Дауда и ждать часа мести, молитвы суфиев помогут избавить край от страшного бедствия. Сигила должна оставаться нетронутой – иначе гнев покойной вырвется из-под надгробия подобно урагану и сметет праведных и виноватых. Мстительные духи мертвых не ищут виновных – они убивают всех, кого встретят на своем пути.
– Сигила должна оставаться нетронутой, – прошелестел в ответ голос Тамийа-химэ. – О сестра, я молю тебя: если ты еще здесь – оставь свои замыслы и перейди на Ту Сторону. О сестра, молю тебя – перейди в Чертоги Мертвых и упокойся среди теней предков! О сестра, я буду молить богиню Ве Фуи о покрове для тебя, и я буду молить милосердную Ве Ниэн, чтобы она сжалилась над тобой – а ты бы сжалилась над нами, о Амайа-химэ, сестра моя по матери и по отцу!
И все, стоявшие перед серым холодным камнем с печатью-глазом посередине, опустились на колени и вознесли молитвы – каждый тому богу, которому поклонялся в своем сердце.
А затем старый дервиш сказал:
– Отныне в этой долине образуется обитель ордена Халветийа. Я и пять моих товарищей станем первыми дервишами этой ханаки – да помилует нас Всевышний. Он милостивый, прощающий…
Но Тарик и Тамийа-химэ лишь переглянулись.
Сигила Дауда продолжала смотреть с камня – недреманным, страшным, мертвым глазом.
А если бы кто-то потрудился выглянуть из пещеры наружу, то увидел бы странное зрелище. В долину Лива ар-Рамля, медленно кружась в воздухе, падали белые перья. Одно за другим, медленно, как во сне. Полночный ветерок подхватывал их и разносил по камням, ветвям уцелевших деревьев и темнеющим входам в пещеры.
7. Мудрость Хаджаджа
Последние дни – да что там, все десять дней с момента вступления в Куртубу, – были ознаменованы для Аммара крайне неприятными хлопотами.