1. Избранница тайн
– …Так, значит, церемониальных одежд – триста пар, серег золотых с жемчужинами весом не менее мискаля к ним – еще триста пар, трижды по тридцать лошадей породы хадбан гнедой и серой масти… – заботливо перечислял вазир, кивая писцу.
Тот споро водил каламом, откладывая в сторону уже четвертый лист бумаги. Этот день стал для Аммара счастливым: сегодня царедворцы договорились о размерах свадебного выкупа, который следовало передать невесте во время церемонии. Безусловно, обычаи требовали, чтобы выкуп вручали в присутствии семьи избранницы – но вот с этим, а также с выбором опекуна нареченной возникли трудности.
Прошло уже три недели со времени их возвращения в Исбилью, но Аммар все никак не мог тронуться в столицу. Более того, пока не удалось провести даже церемонию сватовства. Меч нерегиля лишил Айшу не только отца, но и всех совершеннолетних близких родственников мужского пола. А после того, как Тарик штурмом взял Куртубу и Исбилью, в обоих городах не осталось в живых ни одного уважаемого имама, который мог бы сказать подобающие слова напутствия во время церемонии. Конечно, когда сватались простолюдины, присутствие имама было необязательным. Но сватовство халифа – это сватовство халифа. Не может же его доверенное лицо прийти в дом к невесте, просто спросить согласия родственников, услышать «да», выпить соку, съесть печенья с изюмом и уйти? Конечно, не может. Кто произнесет мудрые слова о браке, как о нити, ведущей к пророчеству и процветанию? Впрочем, как уже было сказано, неизвестным оставалось даже имя уважаемого верующего, который бы озвучил согласие Айши на брак.
Сидевшие в диване халифа советники охрипли в спорах, предлагая и тут же отвергая имена и кандидатуры:
– О сын падшей женщины! Я вижу тебя насквозь! Ты желаешь опекунства для собственного брата, чтобы потом расхищать кухонные запасы в Баб-аз-Захабе! А то я не знаю, что у тебя на специи в день уходит до трехсот динаров, а ведь наш халиф, да продлит Всевышний его дни, употребляет всего лишь толику мускуса в пресном хлебе!
– Да прикрутит твой язык шайтан, о враг веры! Чтоб мне быть, как и ты, сыном падшей женщины, если я желаю корысти для себя в этом важном деле! Но посмотри и ты в зеркало добродетели – разве твой дядя станет лучшим опекуном? Ну разве что для вашего рода! Вы прибыли в столицу из Нисибина всего пятьдесят лет назад, и все знают, что твой дед втерся в доверие к халифу со своими рассказами про макилийские пальмы, которые якобы приносят финики в десять дирхам весу каждый! Подумать только, он получил доверие халифа не за доблесть в сражении, а за корзину увесистых фруктов!
– Ты воистину говоришь языком змеи, о враг Всевышнего! Да чтобы мне никогда не сесть на лошадь…
Так проходили дни.
Айшу отвели три недели назад в женские покои дворца, и с тех пор она не покидала Девичьего дворика. Не получив согласия опекуна, Аммар не мог видеть девушку даже под покрывалом. В ярости и нетерпении он разогнал всех певичек и рабынь и, терзаемый любовным недугом, проводил ночи на крыше в полном одиночестве. Приближенные шептались, что еще одна такая неделя, и молодость с иблисом возьмут свое – халиф начнет заниматься молоденькими гулямами, подносившими ему на крыше шербеты.
– …Граненых алмазов в шкатулках – по девять карат в каждой, всего трижды три такие шкатулки, ковров из Дараб-джирда и Хорасана – на сто тысяч дирхам…
Аммар позволил себе отвлечься от перечисления сокровищ, которые станут свадебным выкупом Айши. И поманил к себе ибн Худайра, впрочем тут же поморщившись. Вазир на старости лет стал злоупотреблять галийей[50], а Аммар с детства не выносил запах этого благовония. Отстранившись и сморщившись, халиф тем не менее спросил:
– Есть известия от Джунайда?
После страшной ночи боя в Красном замке шейх суфиев увез нерегиля к себе. Аммар не стал этому препятствовать. Отчасти из благодарности, ведь именно Джунайд указал, где искать обоих пропавших – и Айшу, и посланного за ней Тарика. Отчасти из благоразумия – нерегилю рядом со своими будет всяко лучше, чем среди людей.
Исхак ибн Худайр молча подал ему завязанное красными шерстяными нитями письмо. И склонился в глубоком поклоне. Мрачно оглядев затылок сановника, Аммар развернул свиток.
– Что значит «без изменений»? – оторвавшись от чтения, недовольно спросил он.
Начальник тайной стражи продолжил лежать вниз лицом. Перо страуса на его внушительной чалме касалось верхней ступеньки деревянного возвышения, на котором сидел халиф.
– Что значит «без изменений»?! – уже не на шутку рассердившись, рявкнул Аммар и отбросил написанное под диктовку Яхьи письмо.
Нудно гудевший голос вазира оборвался вздохом ужаса.
– Я выписал к нему эту сумеречницу из Абер Тароги, она уже две недели сидит там – и что?!
Исхак резко поднял лицо и округлил глаза. Аммар взял себя в руки.
Они пытались сохранить в тайне недуг нерегиля. При дворе объявили, что самийа испросил у повелителя верующих позволения удалиться в замок аль-Джунайда для медитации и созерцания, и халиф аш-Шарийа не стал препятствовать его благочестивому порыву.
Аммар тяжело вздохнул и положил перед собой письмо Яхьи ибн Саида. Помимо всех положенных обращений к эмиру верующих, начинающих и заканчивающих послание «преданного раба и исполнителя», оно содержало лишь строки: «Наш подопечный еще не пришел в себя, и состояние его остается прежним, безо всяких изменений». Это было третье такое письмо, полученное со времени возвращения в Исбилью. Яхья ибн Саид писал эмиру верующих еженедельно.
И тогда халиф громко сказал:
– Срочные дела отзывают меня из города. Мое отсутствие продлится не более трех недель. К моему возвращению вы назовете мне имя опекуна Айши бинт аль-Хансы, имя свидетельствующего наше согласие кади и имя имама, который произнесет свадебное напутствие. Вы также назовете мне счастливые дни и часы для проведения церемоний обручения и бракосочетания, которые состоятся в столице во дворце халифов. Если ко времени моего возвращения я не найду имена всех потребных мне лиц записанными, а караван идущих в столицу верблюдов навьюченным, клянусь Всевышним, я снова приглашу в Охотничий дворик ханаттийского палача. Да поможет вам Всевышний, Он милостивый, прощающий.
С такими словами эмир верующих поднялся со своей тронной подушки и покинул собрание.
Замок Сов, некоторое время спустя
– …Почему? Как так вышло? Если силы нерегиля были истощены до предела, то как он вообще попал в Красный замок? – Наверное, Аммар уже в сотый раз задавал одни и те же вопросы.
Старый астроном терпеливо объяснял:
– Уважаемая Йемайа а-Иненна полагает, что нерегилю придает сил Клятва – но это противоестественно и потому опасно. Услышав о грозившей юной госпоже опасности, самийа бросился ее спасать – ибо только так он мог исполнить твой приказ доставить девушку ко двору, о мой халиф. Он не имел права ослушаться – и потому зачерпнул силы у Клятвы. Так проигравшийся в майсир[51] бежит к нечестивому ханаттийскому ростовщику за деньгами под большие проценты. Ворвавшаяся в Тарика сила Клятвы сожгла его изнутри – ибо никакому существу не положено выступать из собственных пределов, а ежели оно так поступает, то с гибельными для себя последствиями.
– Он что, не соображал, что делает? – рассердился Аммар на нерегиля – в самом деле, не сердиться же ему было на самого себя. – Откуда я знаю, как у него там с этими… как их… энергиями?
И покосился на сидевшую у окна сумеречницу. Точеный профиль резко, как на ханьских миниатюрах, вырисовывался на фоне голубого шелка, затягивавшего мирадор. Две витые тонкие колонны поддерживали низарийскую, всю составленную из морских раковинок арку – а посередине, в созданных колышущейся занавесью сумерках, сидела она. По-голубиному склонившись и легонько позванивая подвесками на навершиях шпилек, женщина сумерек улыбалась каким-то своим мыслям. Между глаз алым выписана была странная хвостатая буква – она словно запечатывала тайну ее улыбки.
Маленькую грудь стягивал тугой корсет лиловой парчи, и придавленная жесткой тканью белая кожа беззащитно круглилась над глубоким вырезом. Плотное, расшитое огненными птицами верхнее платье соединял на груди витой шелковый шнур. Маленькие острые ушки, тонкий очерк губ и пепельные длинные ресницы – Аммар почувствовал, что теряет голову.
Эта лекарка заставила бы встопорщиться чресла неизлечимо больного. Возможно, сказывались три с лишним недели воздержания. А может – и эта мысль звучала почти извинительно – в повороте высокой белоснежной шеи, в нежном наклоне головы и головокружительно тонком перехлесте золотых квадратиков пояса ему чудилась Айша. Такая, какой он ее увидел в Тудихе, где эмира верующих принимал старый Сегри, враг Умейядов и преданный слуга халифов. Девушку умастили и переодели, и это был последний раз, когда Аммар видел ее. Потом прибыли караван с невольницами и почетная стража, и из замка Тудихи Айшу увезли прямиком в Исбилью, дабы скрыть в покоях харима драгоценную жемчужину власти и избранницу тайн руки и сердца.
А в тот вечер Айша сидела в четырех шагах от него, за завесой – плотной, но проницаемой для отсветов масляных ламп и ароматических свечей. Оглядываясь и плывя на волнах перестука дарабукки и посвистывания флейт, Аммар видел ее тень на просвечивающем нежным золотом занавесе – хрупкая, гибкая, она поднимала чашу, и длинный парчовый рукав, блестящей змеей выползающий из-под ширмы, казался тяжелым и огромным для тонкого запястья.
Ее поцелуй до сих пор жег губы – поговаривали, что в слюне сумеречников есть что-то такое, что заставляет приходить в любовное исступление. Возможно, Айша унаследовала от своей волшебной прародительницы не только заостренные ушки – Аммар успел лизнуть одно из них, и это воспоминание сейчас не добавляло ему покоя, – но и растворенное под языком возбуждающее зелье, сводящее с ума мужчину.