Мертвая женщина из ее снов выступила из тени в тот самый миг, когда опекун Айши, командующий Правой гвардией Хасан ибн Ахмад, ответил на вопрос: «Согласна ли девушка?» Ибн Ахмад ответил: «Да, согласна», Айша хорошо слышала его голос из-за занавески. А из темного угла тут же вышла она – как в старых детских снах, из темного угла, мама, не гаси свечу, – и подошла близко-близко, скаля острые злые зубы.
– Да что с тобой, дочка? – прошипела на ухо аль-Ханса.
– Ничего, мама, – подавляя дрожь, ответила Айша.
Мертвая теперь улыбалась – страшно и плотоядно, кровь текла изо рта и капала, капала на белое платье.
– Я… просто… боюсь, наверное…
– Ах, боишься, – с облегчением заулыбалась мать. – Ну ладно тебе, вот будем тебя завтра одевать, все-все тебе расскажем…
И сидевшие на коврах женщины засмеялись и захихикали:
– Да, пришло кое-кому время на спинку падать! Да, да, точно, Айша, на спинку! Ха-ха-ха!..
Мертвая прищурилась и погрозила длинным белым пальцем – ночью приду, мол. Жди.
Невесту по обычаю усадили на почетное возвышение у западной стены Двора Трех сестер. Айша казалась совсем девочкой в простой белой рубашке – согласно установлениям и предписаниям, изо всех драгоценностей у нее на пальце было лишь золотое обручальное кольцо. Волосы невесте заплели в семь кос и увязали вокруг головы, закрепив тонкими деревянными шпильками. Лицо девушки скрывало белое покрывало – Айша неподвижно сидела на подушках, положив ладони на колени и опустив голову.
– Ты глянь, опять куксится, – прошептала Азза на ухо Утбе.
Утба решила прислушаться – Аззу купили на три года раньше, и она уже дважды удостоилась чести подавать кофе повелителю верующих. Говорили, что однажды он даже обратился к ней – не по имени, конечно, вах, если б по имени, разве расставляла бы сейчас Азза блюда с персиками, но все равно обратился: «Эй, ханта[54], подай-ка мне полотенце». Сейчас на обеих невольницах сверкали блестками и золотыми нитями зеленые платья, в черных косах звенели старинные монеты, а шеи склонялись под тяжестью четырех золотых ожерелий. А что, свадьба – великое событие, все на себя наденешь, а то так и пролежит в ларе, никому не покажешь. Брякая круглыми подвесками ожерелья, Азза наклонилась и снова зашептала:
– Ты про то, что на обручении-то было, слышала?
– А че было-то? – шепотом же откликнулась Утба.
Вообще-то за разговоры в такое время можно было получить приказ о порке – в соседнем Львином дворе, в котором праздновали мужчины, имам как раз произносил свадебное напутствие:
– …Он наградил эмира верующих славной наградой, связав его род с родом посланника Всевышнего – да благословит его Всевышний! – который, как рассказывали, молвил: «Любые узы и нити родства разорвутся в день Воскресения, кроме моих уз и родственных связей…»
Азза быстро оглянулась и сделала вид, что перекладывает марципановые фигурки на яркой майолике блюда, – и зашептала:
– Помнишь, семь чаш перед ней поставили?..
Как не помнить, удивилась про себя Утба, это ж обычай: на обручении перед невестой кладут Книгу Али, зеркало и ставят семь чаш с белым – с молоком, айраном, сметаной, медом, сахаром, ну и потом снова с молоком, только верблюжьим, к примеру, и с йогуртом. Ну а перед Айшой поставили – всем на удивление, уж сколько разговоров было по всей столице, сколько цоканья языками! – чаши с привычными молоком, айраном, сметаной, медом и сахаром – ну а еще с жемчугом и мелкими алмазами.
– Ну так и чего?.. – Утбу разбирало жгучее любопытство.
– А того, что кади ее три раза спросил, ну она, понятное дело, три раза ответила, потом договор подписали, выкуп весь перечислили, кольцами они обменялись – ну а, как все ушли, мы давай чашки собирать…
– И чего? – Утба аж толкнула товарку локтем в ребра – давай, мол, не тяни, быстрей выкладывай.
– А того, – торжествуя, прошептала Азза, – что скисло молоко-то. Свернулось. И айран со сметаной аж зелеными стали, вона как.
– Ух ты-ыы… – аж задохнулась от такой новости Утба.
– Порченая она, вон чего, – мрачно подытожила Азза. – Ведьма умейядская, сучий выродок.
И тут обе получили тяжелыми перстнями по затылку:
– Что, бездельницы, мерзавки, слово Всевышнего вам, значит, не требуется слышать?! Обеих отдам распорядителю наказаний, уж он сдерет шальвары с ваших бесстыжих задниц и всыплет вам розог, чтоб неповадно было чесать языками во время проповеди!
И Сальма наподдала им напоследок, да так, что обе девушки свалились лицом в блюда с фруктами и печеньем. А имам в соседнем зале воскликнул:
– Поспешайте выразить почтение его воссоединению с невестой, торопитесь к его родным, зовущим вас, пользуйтесь случаем приобщиться к кругу знатных при его бракосочетании! Слушайте его высочайший приказ и беспрекословно повинуйтесь ему. Так говорю я! И да сохранит Всевышний великий владыку нашего, эмира верующих, потом уж меня, вас и всех ашшаритов!
И оба зала взорвались приветственными криками. Сальма отвесила девушкам пинков и выдала каждой по чашке с мелкими монетами – пора было идти к невесте и начинать ритуал осыпания невесты монетами, зернами и пожеланиями благополучия и счастья.
Айша, неподвижно просидевшая всю церемонию, едва подняла головку, когда на нее посыпался веселый свадебный град. И только аль-Ханса видела, что колени ее мокры от капавших, беспрерывно капавших слез.
По закону жених и невеста должны провести первую ночь в разных комнатах, и к тому же в доме невесты. И только с утра отец должен отвести дочку за руку в ее новый дом, прося жениха заботиться о девочке вместо него.
Но у Айши не было дома. Отца ее тоже не было в живых. Да и кто бы стал напоминать эмиру верующих о старинных формальностях, которые давно уже никто не соблюдал. Поэтому после того, как гости отужинали, а головы новобрачных накрыли покрывалом и прочли все положенные молитвы, Аммар взял невесту за рукав и повел за собой в сад. В Большом павильоне им уже постелили ковры и положили подушки, а между деревянными арками навесили три слоя красно-золотого полога. Вдоль знаменитого Длинного пруда горели масляные лампы и курилось алоэ, рабы поправляли фитильки и отталкивали от мраморного бортика цветы роз и деревянные блюдечки с горящими свечами. Увидев новобрачных со свитой, слуги упали лицами вниз и почтительно замерли.
Аммар прошел под полог первым. Аль-Ханса поцеловала Айшу сквозь покрывало в лоб и прошептала:
– Храни тебя Всевышний, дочка. Помни, тут главное потерпеть первый раз. Ляг на спину и лежи, а уж он пусть делает все, что хочет. Ну больно, конечно, но у твоего отца, да будет к нему милостив Всевышний, был с руку толщиной и с руку до локтя длиной, и ничего, я жива осталась.
Аль-Ханса снова поцеловала ее в лоб – и отпустила. Айша поклонилась матери, сестрам и тете, а также остальным знатным лицам из свиты халифа. Те отвесили ответные поклоны и почтительно покинули павильон. За гостями потянулись рабы и невольницы. Некоторые оглядывались и хихикали.
Вскоре Айша осталась у подсвеченного огоньками пруда одна. Ночной воздух пробирал прохладой сквозь тонкий хлопок рубашки и покрывала. Делать было нечего. Жалобно оглянувшись на презрительно усмехающуюся покойницу, Айша мелкими шажками, трясясь от страха, пошла к пологу. Женщина в белом двинулась за ней следом.
Сквозь тонкие слои ткани было видно, что Аммар лежит на животе, подперев рукой подбородок и болтая ногой в воздухе, – совсем как замечтавшийся мальчишка. Пока гости пировали – а свадебный ужин длился долго, до глубокой ночи, – Айша наслушалась чужих мыслей. «Порченая», «порченая». И шепотков: про свернувшееся молоко. Про крики в ее спальне – «вишь ты, иблис ей покою не дает». Про умирающие в вазах за ночь цветы. Про мертвых голубей у ее порога. Про покрывающиеся плесенью фрукты на блюдах, «да клянусь Всевышним, только что принесли – глядь, а виноград-то уж белым затянуло». И самое страшное: «Ну что начертал калам, как судил Всевышний, – не жилец, видно, девчонка, раз суждено было в реке ее утопить, так и утопят, умейядскую ведьму, пару ночей он ее потискает, а как раскусит, так и прикажет отвезти к Тиджру».
Приподняв яркую красную ткань с золотой каймой, Айша вошла под полог. Халиф тут же вскочил с радостной улыбкой. И сказал:
– Я так долго мечтал о тебе, что стал волноваться: а вдруг увижу – и любовь развеется, как сон. Но она не развеялась. Я сложил для тебя стихи:
Кто говорит, что я прельстился басней?
Для взора красота еще опасней.
И если рай хорош по описанью,
Он, стало быть, воочию прекрасней.[55]
Все так же улыбаясь, Аммар протянул к ней обе руки:
– Не бойся, я знаю, женщины рассказывают друг друг шайтан знает что перед свадьбой. Тебя, верно, запугали. Иди ко мне, о любимая, я буду нежен и ласков, клянусь Всевышним…
За спиной Айши в полог ударил порыв ледяного ветра. Покрывало рвануло с ее головы, оно слетело и упало перед халифом. Тот, настороженно вглядываясь в темноту разбушевавшейся ночи, привстал. Айша медленно, как приговоренный в сторону палача, повернула голову: конечно, покойница уже стояла под пологом. Из уголка рта тянулась тонкая струйка крови, бежала вниз и капала, капала на роскошные хорасанские ковры.
Не в силах больше сдерживаться – раз суждено умереть, то пусть я умру быстрее, хватит уж тянуть, – Айша упала на колени и разрыдалась. Через мгновение она почувствовала вокруг себя руки Аммара:
– Что ты видишь?
Халиф прижал ее к себе и начал гладить волосы:
– Я же понимаю, что-то тебя преследует. Что ты видишь на том месте перед пологом?
– Н-ничего…
– Не пытайся меня обмануть. Тарик выглядит точно так же, когда к нему наведываются гости, не доступные моему зрению.
И Айша решилась. Разрыдавшись еще пуще, захлебываясь всхлипами, шмыгая носом и утирая глаза, она рассказала – все. И про детские кошмары, и про ночные видения, и про нынешний непрекращающийся ужас.