Быть может, это адмирал Гопкинс устроил сюрприз для Сан-Франциско? Неужели он взял с собой одного из бесстрашных авиаторов вроде Блерио, Латама, Зоммера или Фармана, приехавшего из Франции в Нью-Йорк на пакетботе и отлетевшего с одного из Фаралонских островов для того, чтобы закончить прибытие эскадры сенсационным «гвоздем»?
Тысячи биноклей были направлены на крылатое видение. Послышался возглас, что это аэроплан, и на носу его лодки показался маленький клочок материи, на которой можно было различить звезды и красные полосы.
Следовательно, это американский аэроплан.
Среди толпы, снова застывшей перед этим поразительным и неожиданным зрелищем, послышался глухой шум. Птица быстро приближалась.
Она скользила на высоте 200 метров, вероятно, для того, чтобы держаться над гранитными вершинами, окружавшими берега канала.
В это время до слуха толпы стал долетать шум мотора.
Показался человек, управлявший аэропланом: справа и слева можно было различить вращение двух винтов, напоминавших кружащийся пар. Над ними были крылья. Позади длинный хвост развернул свое оперение того же цвета и два длинных резиновых цилиндра, в которых нельзя было угадать поплавков, казались двумя наполненными водородом баллонами, а все вместе производило впечатление смеси аэростатики и авиации.
Когда аэроплан находился на высоте форта Алькатрас, в его честь раздался залп.
Как застывшая от удивления толпа, так и артиллеристы, обслуживавшие орудия, ничего не знали о вновь прибывшем, но его смелость, уверенность его хода и неожиданность появления возбудили общий восторг. Любопытство достигло высшей степени, когда все увидели, как он грациозно наклонился, оставил за собой канал и направился к дюнам.
Тысячи людей бросились в том же направлении. Произошла давка. Аэроплан замедлил ход и спускался, продолжая поворачивать.
Он искал, очевидно, место для спуска. Сейчас он будет среди толпы, и они проникнут в тайну этого почти сверхъестественного видения. Его спуск был встречен громкими возгласами.
Когда «Кэтсберд», паря на высоте десяти метров над землей, готов был опуститься – под ним колыхалось море голов и крики приветствия слились в настоящий гул, покрывавший шум мотора.
Но в ту минуту, когда он почти коснулся земли, он стал снова подниматься.
Очевидно, авиатор решил не опускаться среди этой сгущавшейся толпы, боясь задеть какой-нибудь десяток неосторожных людей краями своих винтов.
Но при движении, сделанном для того, чтобы повернуть направо, где виднелись другие песчаные холмы, усеянные мелкими кустарниками и лишенные зрителей, правое крыло накренилось и встретило руки, ухватившиеся за него.
Неожиданно остановленный аэроплан завертелся, закачался и упал, как подкошенная птица.
К счастью, авиатор сохранил присутствие духа и прекратил аллюмаж.
Пронзительные крики придавленных лодкой и с трудом вылезших из-под нее людей, визг сшибленных большими крыльями и поднимавшихся с криками «ура» смешались с возгласами устремившихся к дюнам.
Лишь только аэроплан остановился, вокруг него произошла настоящая свалка. Толкаемые вновь пришедшими, стоявшие близ аэроплана были вынуждены частью наступить на волочившийся по земле хвост; другие – спрятались под крылья и, приподняв их, сломали удерживавший крылья рычаг.
Передний руль исчез, смятый и втоптанный под ногами толпы. Затем под натиском новых любопытных затрещали сделанные из легкого дерева полозья, потащив за собой сплющенные поплавки, помещавшиеся между ними.
Один только Морис Рембо стоял среди обезумевшей толпы спокойный, улыбаясь и держа руку на руле.
Какой-то великан, смелее других, уселся на пустое место около авиатора и засыпал его быстрыми, лихорадочными вопросами:
– Кто же этот неизвестный авиатор? Откуда он прилетел?
В это время какой-то мальчик, взобравшись на поперечину, соединявшую оба крыла, развернул перед глазами присутствовавших вымпел Соединенных Штатов, который под влиянием сильного ветра во время полета запутался в промежутке между двумя плоскостями рамы.
И вдруг все крики были покрыты мощным голосом колосса, возвестившего толпе:
– Он прибыл с Гавайских островов!
Эти слова были переданы авиатором своему ближайшему соседу и произвели необычайный эффект. Только таким путем Морис Рембо мог удовлетворить всех толпившихся и засыпавших его вопросами.
Эта весть потрясла и ошеломила всех и без того взволнованных прибытием эскадры – она распространялась, росла и в одно мгновение вылилась в один шумный возглас:
– Он прибыл с Гавайских островов! Это француз!
Отрывки этих возгласов проносились над головами и тотчас подхватывались тысячами голосов. Но из груди собиравшего обрывки этой сенсационной новости толкователя вырвался громкий крик:
– Мидуэй не сдался! Крепость Мидуэй не взята японцами! Француз прибыл из Мидуэя!..
Всех охватило безумное, невообразимое исступление.
Нужно было видеть эту бешеную толпу янки для того, чтобы составить себе понятие об этом исступлении.
Никто и не думал сомневаться в истине этой необычайной вести. Все видели, как огромная птица появилась на горизонте с быстротой метеора, следовательно, она могла пролететь тысячи километров, отделявших от континента одиноко стоящую среди Тихого океана крепость, которую считали потерянной.
Таким образом этот аэроплан, осуществивший чудо, является теперь одной из реликвий, которую будут позже показывать как каравеллу Христофора Колумба или паровую повозку Кюньо. И перед взором Мориса Рембо осуществилось то, чего он боялся на «Фултоне».
Один фанатик отрезал у заднего руля квадрат полотна хаки, расправил его и положил в карман. Его соседи тотчас последовали его примеру. Затем взялись за крылья и, когда беглым шагом прибыли полицейские с отрядом волонтеров, от «Кэтсберда» остался только длинный, тонкий остов, на котором висели лоскутья полотна.
Прибывшему начальнику полиции удалось только насильно оттеснить народ и освободить авиатора вместе с остатками аэроплана.
Тогда Морис Рембо, разбитый и усталый, но улыбающийся, мог выйти из своей лодки, захватив, конечно, в свой портфель ленту с засохшим стеблем цикламена, на котором взор его так часто останавливался во время пути.
На предложенный ему командиром отряда вопрос – действительно ли он приехал из Мидуэя, инженер ответил утвердительно простым наклоном головы и прибавил спокойно:
– Я хотел бы видеть адмирала как можно скорее.
– Мидуэй еще не взят японцами?
– Мидуэй держится и будет держаться до прибытия помощи, но эта помощь необходима как можно скорее…
Начальник волонтеров, явившийся так своевременно, был сыном одного из видных промышленников в Сан-Франциско. Это был молодой человек лет двадцати пяти, высокого роста, с ясным взором и симпатичным смелым выражением лица. Он схватил инженера за руку и сказал дрожащим от волнения голосом:
– Меня зовут Вильямом Липтоном. Я считал бы величайшею честью обнять вас от имени моих сограждан! Вы разрешаете?
Француз выразил, улыбаясь, свое согласие, и они обнялись, между тем как толпа, непрерывно толкавшаяся на месте спуска аэроплана, возобновила крики восторга, среди которых преобладал возглас: «Да здравствует Франция!»
Авиатор и его проводник, предшествуемые четырьмя волонтерами, не без труда пробрались сквозь толпу и выбрались на ближайший путь. Сэр Вильям Липтон оставил большую часть отряда караулить аэроплан, и нельзя сказать, чтобы караульные не воспользовались, в свою очередь, остатками полотна на «Кэтсберде». После этого фанатики, оставшиеся на месте, взялись за пустые баклаги, куски железа, и можно себе представить, в каком плачевном виде аэроплан Мидуэя был отправлен в исторический музей Сан-Франциско.
По дороге полицейский автомобиль, потребованный сэром Вильямом Липтоном, быстро повез обоих в Сан-Франциско.
Морис Рембо почти не замечал прекрасных аллей нового города, огромных небоскребов, домов в 25, 35 и 42 этажа, грузные силуэты которых терялись в облаках, превращая лишенные света улицы в настоящие трубы. Высокая, четырехугольная башня Ferry-Building с бельведером, который можно видеть за несколько миль, и гостиницы с мраморными статуями, возвышающимися над заливом, также только промелькнули перед его глазами.
Он отвечал очень рассеянно своему проводнику, осыпавшему его вопросами, касающимися сказочной поездки на аэроплане.
Он не обратил внимания и на эскадру – целый город еще дымящихся труб, расставленных в несколько рядов у входа в канал.
– На каком судне адмиральский флаг? – спросил он, блуждая взором среди целого леса мачт, вымпелов и корабельных корпусов, с выдающимися высоко над ними сложными сооружениями.
– На «Коннектикуте» – судне, которое вы видите на правом конце второго ряда.
Морис Рембо вспомнил, что Арчибальд Форстер состоял лейтенантом на этом броненосце, и эта мысль живо напомнила ему об его друге: что случилось с ним после отъезда аэроплана с острова Гавайи? Серьезно ли он надеялся, что «Кэтсберд» долетит до материка?
Вероятно, он не нашел на острове станции беспроволочного телеграфа, иначе прибытие посла из Мидуэя, о котором известил бы Форстер в Сан-Франциско, не вызвало бы подобного удивления.
Если бы Арчибальд Форстер мог в эту минуту подозревать, что его товарищ через несколько мгновений вступит на «Коннектикут»!
Молодой француз был возвращен к действительности. Едва он успел сойти с автомобиля, как услышал вокруг себя как бы непрерывный шум трещотки.
Это был шум затворов многочисленных «кодаков», направленных на него – этой скорострельной артиллерии современной прессы, требующей немного ловкости и много неуместной навязчивости.
Так как солнце успело скрыться за верхушками Золотой горы, то некоторые фотографы сочли нужным зажечь при фотографировании магний, и смущенный авиатор был в течение нескольких мгновений окружен как бы ореолом.
Дальше его окружила толпа других людей, с книжками в руках и карандашами у рта, и сэру Вильяму Липтону с большими усилиями удалось вырвать Мориса у этих ловких интервьюеров и заставить его войти в паровой катер, который по данному знаку подошел к берегу.