«Всё пропало, — похолодел Женька. — Шпингалеты тугие, визжат, когда их вытягиваешь, — Он сосчитал до ста, сполз с сундука, взял в руки сандалии, пробежал на цыпочках в кухню, откинул крюк и вышел через дверь. — Никакие воры не заберутся. Откуда им знать, что у нас сегодня дверь не заперта».
На улице было холодно. Над садами висела туманная дымка, и сквозь неё проглядывало расплывчатое лицо луны. Влажные листья яблонь шлёпали по щекам. У Женьки дробно застучали зубы.
Янека за воротами не было. Женька опять стал считать до ста. «Не придёт — поеду один… Проспал? Сдрейфил? Восемьдесят, восемьдесят один…» Женька нарочно не спешил считать.
Вот он, бежит.
— Ты чего? — накинулся Женька на приятеля.
Но выяснять было некогда, а Янек не хотел признаться, как трудно ему было уйти без разрешения из дома.
7
В ночной тишине пыхтели маневровые паровозы, ощупью перебирая по рельсам колёсами. Как светляки, мерцали зелёные и красные фонари стрелочников. Обходя подальше огни, ребята добрались до депо. У поворотного круга стоял готовый поезд из теплушек. Двери вагонов были раздвинуты, под потолком покачивались фонари, освещая белые новенькие скамейки.
— Этот самый, — прошептал Женька.
Вдоль поезда шёл составитель с фонарём и постукивал молоточком по буксам: проверял, есть ли смазка. Вот он прошёл в хвост — можно забираться. Ребята облюбовали головной вагон: свет фонаря у депо его не освещал.
Женька кинул в вагон узелок с картошкой и, ухватившись за край железной рейки, по которой двигалась дверь, подтянулся. За ним — Янек.
В вагоне Женька по-хозяйски огляделся:
— Считай, что мы уже в Германии. Залезем под скамейку в угол, ни один чёрт не увидит. Вылезем только в Берлине. Выдержишь?
— Выдержу, — твёрдо ответил Янек.
— Если захочешь чихнуть, нажми пальцем под носом, и чих пройдёт. Одолеет кашель глотай слюну. Ну, давай устраиваться.
Ребята растянулись плашмя иод скамейкой — голова к голове. Женька вытянул ноги и зацепил за какую-то деревяшку. Деревяшка сдвинулась с места — звякнуло железо.
— Под скамейками винтовки, осторожно, — прошептал Женька, — я как двинул ногой о приклад… Эх, взять бы по одной винтовочке, да куда спрячешь?
Помолчали.
— Жалко, что языка ихнего не знаем. Одно слово «камрад».
— Я знаю, — сказал Янек. — «Рот Фронт» — это всё равно что «Будь готов». Только они поднимают сжатый кулак, что значит: все вместе, дружно. Мне отец объяснял. «Нидер мит дем империализмус!» — это значит: «Долой империализм!»
— «Рот Фронт», — несколько раз повторил Женька и сжал кулак.
Вагон сильно тряхнуло.
Прицепили паровоз. Теперь скоро, — сказал Женька.
Он лежал и думал о том, что его ждёт. Может быть, выпадет счастье сразиться с самим буржуйским правителем Штреземаном. Сразиться и победить.
— Янка, как сказать по-немецки «Подыхай, старая крыса»?
Этого Янек не знал. Он думал о матери. Надо было бы спросить её, может быть, и отпустила. Но теперь поздно.
Женька вытягивал поочерёдно ноги и щупал, приклады; чуть звякали штыки.
«Трёхлинейные», — подумал он восхищённо и, представив себе, как он с винтовкой в руках кинется в атаку, чуть не крикнул: «Нидер мит дем империализмус!»- но у вагонов захрустел гравий, будто табун коней овёс жевал.
— Идут! — шепнул он, — Теперь ни гугу!
Послышалась команда Жоры «грузиться». Зашаркали ноги.
Вагон стал быстро заполняться. Над самой головой Женьки заговорили девчата. В голосе одной из них он узнал Зинку. «И здесь она! Значит, и Борис в этом вагоне».
Перед глазами «зайцев» мелькали ноги, обутые в чувяки, в туфли на верёвочной подошве, в сандалии. Проскрипели кожаные башмаки — это фронтовики.
Комсомольцы рассаживались по скамейкам. В вагоне стало шумно. Слышно было, как постукивали в стену молотком.
— Ребята, бюллетень сегодня был? — спросил кто-то.
— Нет, не было.
Женька и Янек потёрлись лбами. Раз бюллетеня не было, значит, в здоровье Владимира Ильича никаких ухудшений нет, значит, дело идёт на поправку. «Как Ильич?» — было первым вопросом по утрам в школе, в пионеротряде, в комсомольском клубе, на заводе — везде, повсюду.
Молоток постукивал. Комсомольцы прикрепляли к стене портрет Ильича.
— Эх, если бы Ильич здоров был, и Тельману было бы легче, и германскому пролетариату веселее. — Это сказал Борис.
Вагон дёрнуло, и ребята чуть не выкатились из-под скамейки.
Загромыхали винтовки, и один приклад больно ударил Женьку по ноге, по самой косточке.
Поехали!.. Сердце у Женьки забилось громко, как маятник у ходиков ночью.
В вагоне заговорили все разом, не разберёшь, потом все примолкли. Поезд шёл мимо комсомольского клуба.
— А клуб-то мы отмахали на ять!
— На большой палец!
— А был-то просто склад, и даже без пола.
Женька понял, что комсомольцы прощаются со своим клубом, куда они больше не вернутся, и ему самому до слёз стало жаль расставаться с клубом, и он подумал о том, что кто-то другой, а не он будет венчать пирамиду физкультурников 7 Ноября.
— Я не боюсь смерти! — Это говорил Миша Лившиц, — Я, ребята, согласен погибнуть на баррикадах, готов сколько угодно пролежать в могиле, но чтобы при коммунизме меня разбудили хоть на минутку. Я посмотрел бы, что и как, и тогда согласился бы умереть навеки.
«Я тоже», — подумал Женька и тронул лбом голову Янека.
Янек кивнул головой: согласен, мол.
— Миш, расскажи, что ты увидишь, когда тебя разбудят? Только не знаю, добудятся ли тебя. Поспать ты любишь.
— Норного увижу тебя, Борис, тебя — мирового насмеши цка.
Нет, я серьёзно. Скажи, как ты узнаешь, что на земле наступил коммунизм, — по витринам, по домам?
— Скажи, скажи, Миша, — просили ребята.
Миша помолчал…
Я пройдусь по улицам нашего города, я не посмотрю ни на дома, ни на витрины, я загляну в глаза людям. И, если не увижу в них страха, не увижу недоверия, равнодушия, я пойму, что на земле коммунизм!.. Вот тогда я скажу…
— …«чёрт возьми», скажешь ты, — перебил его Борис, — «а ведь мне вовсе не желательно умирать навеки, разрешите, дорогие товарищи, пожить при коммунизме!»
— Факт, — согласился Миша.
Кругом засмеялись, и Женька понял, что ему тоже не хочется умирать.
— Давайте споём, — предложил Борис. — Слышите, в других вагонах поют.
Вздохнула гармонь.
Наш паровоз, вперёд лети,
В Коммуне остановка,
Иного нет у нас пути,
В руках у нас винтовка.
— Кстати, о винтовке, — вспомнил Борис, — послезавтра нам сдавать экзамен по боевой подготовке. Давайте-ка повторим… Видите?
— Видим, — ответили хором комсомольцы.
Женькаи Янек ничего не видели, кроме теней от болтающихся ног.
— Это револьвер системы «наган». Как называется эта часть?
Женька слушал внимательно, но понять не мог. Чего только в этом нагане не было: и барабан, и ствол, и мушка. И как Женька ни закрывал по команде Бориса левый глаз и как ни старался представить себе мушку, летающую в какой-то прорези, — изучить материальную часть нагана, лёжа под Скамейкой, он так и не смог. Янек тоже сердито вздыхал.
— Боря, расскажи, как вы Колчака надули…
Поезд стал замедлять ход. Колёса на стыках рельсов стучали всё реже и реже. Вот паровоз, словно выбившись из сил, спустил пары и остановился.
8
Что такое? Почему остановка?
Кто-то приоткрыл пошире дверь.
— Уже станция Средняя.
— Выходи-и-и! — прозвучала команда.
Комсомольцы стали выпрыгивать из вагона.
Рассветало. В открытые двери Женьке было видно бесконечное мокрое поле с пожухлой картофельной ботвой. Пахнуло сыростью. Утро было пасмурное.
Борис спрыгнул последним.
Женька зашептал:
— Станция Средняя. Рядом артсклад. Понимаешь? Оружие будут давать, наверно, всем не хватило.
— А мы выйдем? — спросил Янек.
— Нет, подождём, чего доброго, обратно вернут.
Комсомольцы строились на насыпи перед вагонами. Секретарь райкома начал перекличку:
— Борис Лещинин!
— Здесь!
— Васильева Зина!
— Я!
— Миша Лившиц!
— Он самый!
— Володя Бобров!
— Да!
— Ваня Матвеев!
Молчание.
— Матвеев, где ты?
Женька видел, как комсомольцы поворачивали головы, ища по рядам Ивана.
— Ванька был на сборе, а по пути он куда-то исчез! — крикнул Володя Бобров.
— Может быть, отстал? Ногу поранил? Надо было проверить при посадке.
— Итак, мы вычёркиваем Ивана Матвеева из списка. На одного бойца будет меньше, — сказал Жора Спичкин.
9
Женька не помнил, как он вылез из под скамейки, как подбежал к открытым дверям теплушки и крикнул:
— Нет, не будет на одного бойца меньше. Запишите меня!
Ряды смешались. Все головы повернулись к головному вагону.
Это что за шкет? — спросил удивлённо Жора, — Откуда взялся?
Я вместо Ивана Матвеева, — твёрдо ответил Женька, спрыгивая на землю.
— Подойди-ка сюда! — подозвал его Жора.
Комсомольцы посмеивались.
Женька одёрнул рубашку, захватил с пола вагона узелок и подошёл красноармейским шагом. Когда он проходил мимо Зинки, она зашипела: «Ты с ума сошёл, вот отправят обратно пешком, будешь знать», но Женька даже глазом не моргнул.
Ты комсомолец? — строго спросил Жора.
Нет, комсомольского билета пока нет, но у меня есть вот что… — Женька положил узелок с картошкой па песок, вынул из-за пазухи кусок картона и протянул его секретарю.
Жора принялся внимательно рассматривать. Глаза его смеялись.
— Это что же?
— Не видите? — удивился Женька, — Вот Владимир Ильич Ленин, а вот я, — И Женька ткнул пальцем в фотографию.
Жора присмотрелся. Это была фотография первого пионерского отряда в Заречье. Двадцать босых мальчишек и три девчонки с пионерскими галстуками окружили большой портрет Ильича. Одни выглядывали поверх рамы, другие сидели, прижавшись к портрету. Женька стоял сбоку у самого портрета, как часовой.