Доля правды в его словах имелась, я чувствовал. Да я и сам виноват: не понял, не увидел, не разглядел. Как бы выйти из создавшегося щекотливого положения? – начинало щекотать пятки.
Но мне помогла щекотка: она принесла мысль превратить неприятную ситуацию в игровую:
– Да-а… вы её засушите, – принимая игру и вживаясь в роль, тоном обиженного ребёнка протянул я.
– А откуда вы знаете, что делают с вашими улыбками там, дома? Думаете, их подбирают и хранят? Нет, их затаптывают, затаптывают грязными ногами.
– Ну-у… не все… я думаю…
– Не все, – согласился он, – но большинство. А тут… Что вам потеря какой-то маленькой улыбочки? И потом – разве это потеря? Так, потерька. Я обработаю её особым образом, она станет настоящей жемчужинкой в моей коллекцийке…
Я почти согласился с ним. И всё же… мне не очень хотелось увидеть свою улыбку засушенной… Бр-р!
– Утешьте себя тем, что она дольше сохранится, – успокоил меня Гид.
– Что ж… Пусть так…
Но впредь – решил я для себя – я буду более тщательно следить за тем, кому дарю улыбку. Может быть, даже при помощи спецсредств…
– А скажите, Гид, – обратился я к нему, – где можно посмотреть живые улыбки? Они продаются?
– Тут, недалеко, – согласился Гид.
Тут некое воспоминание отвлекло меня от дум о судьбе улыбки:
– А нельзя ли посмотреть на улыбку Чеширского Кота. Интересно, она там есть? Признаться, давно мечтаю о ней… С тех самых пор, как прочитал Кэрролла…
– О!.. – лицо Гида затуманилось. – Улыбка Чеширского Кота! Дорого бы я дал, чтобы увидеть её вживе… К сожалению, это невозможно: с тех пор Кот не расстаётся со своей улыбкой. Но у меня есть фотография, цветная. Я всегда ношу её с собой. Вот, – он протянул мне небольшую карточку.
– … Да, – произнёс я, возвращая карточку. – А у вас нет второго экземпляра?
– К сожалению, – вздохнул он. – Да и этот я достал соврешенно случайно. И за большие ятики.
Что-то в его словах показалось мне не совсем правдой, но я промолчал.
Больше Гид на данную тему распространяться не стал, а провёл нас к вольеру, в котором бегали, носились, летали десятки улыбок. Некоторые мне особенно понравились: лёгкие и пушистые.
– А как насчёт улыбок из солнечных зайцев? – спросил я, вспомнив Велтистова с его Электроником и сделав серьёзный вид.
Гид поморщился.
– Слишком слепят глаза. К тому же ненатуральный материал: синтетика.
Мы помолчали, и некоторое время просто рассматривали улыбки. Здесь я осуществил ещё одно давнее желание и посмотрел сардоническую улыбку. Признаться, я представлял её несколько иначе и остался немного разочарован.
– А ухмылки у вас где? – поинтересовался я у хозяина, когда он подошёл к вольеру. Тот скривился:
– Вульгарный товар. Торгуют подпольно – под полом, в подполье, под полем, из-под полы, и очень немногие разносчики. Честный торговец никогда не свяжется.
– Скажите, а имеются у вас ужимки и прыжки? – спросил я продавца, вспомнив Крылова.
– Прыжков не держим, не по нашему ведомству, а вот ужимки можете отыскать в антиквариате, если посчастливится.
– Спасибо, мы так и сделаем, – надо же было уйти достойно, чтобы он не обиделся, что мы ничего не купили.
Несколько минут мы шли молча: требовалось время, чтобы усвоить увиденное. В подобном молчании мы и наткнулись на плачущего малыша, утирающего слёзы.
– Что с топой, малшик? – обратился к нему Том. С чего ему взбрело в голову вставить в зубы немецкий акцент, ума не приложу. Разве что прохходящий бродячий торговец сунул его Тому в качестве рекламного сейшна? Тьфу! А это у меня откуда? Упаковка, что ли, от акцента? Вот что происходит, когда товар делает одна фирма, а упаковку – другая.
– Он пользуется моей добротой, – захныкал малыш, – зубы ею чистит…
Невдалеке мы увидели громадного верзилу, который натирал далеко выставленные изо рта зубы светлой мягкой тряпочкой, похожей на байковую.
– А ну, отдай! – шагнул к нему Том.
Парень испуганно выпустил из рук тряпочку и бросился наутёк.
Малыш бережно подобрал тряпочку, отряхнул от пыли и сложил в нагрудный кармашек клетчатой рубашки.
– Спасибо, – сказал он, – я вам очень и очень признателен. Вы мне невероятно серьёзно помогли… Понимаете, я стоял в полном одиночестве, ожидая своего одного очень давно и хорошо знакомого человека; с ним у нас неподалёку на сегодня была назначена небольшая деловая встреча, которая, возможно, имеет отдельное намерение несколько прояснить актуальные многоцелевые аспекты нашего дальнейшего сотрудничества, чему в последнее время стали появляться различного рода препятствия и препоны, не имеющие, впрочем, решающего значения, и однако же способные и могущие, при надлежащем уровне стечения неблагоприятных обстоятельств, каковые я хотел бы и должен окончательно, решительно и бесповоротно предупредить, несмотря на возникшее противодействие со стороны отдельных личностей, из тех, кто, не получив на то достаточных оснований, тем не менее продолжают заниматься различными инсинуациями, не имеющими ничего общего и частного с действительными событиями, определившими своё истинное местонахождение в…
Мы поразились составу, порядку и содержанию речи, которую вёл вокруг себя малыш. Она очень походила на бумажного большого, слоновно чудо-юдо рыба киттайского дракона. Впрочем, может статься, что на самом деле мы услышали не его речь, а взятую напрокат или у кого-то взаймы? Фу! Ведь на Ярмарке ничего нельзя утверждать наверняка.
– А чем твой знакомый занимается? – спросил Гид, старясь сбить малыша с накатанной дороги речи и самому не заплутать в словесных кружевах.
– Страхи вылавливает. В тёмном-претёмном лесу. Там их мно-о-о-о-го-о-го-го… – малыш ненадолго снова превратился в малыша.
– И какие они? – поинтересовался Том.
– Разные… Большие и маленькие.
– А не страшно?
– Что? – не понял малыш.
– Страхи ловить. Они ведь страшные…
– Да чего бояться? Это ж не его страхи… Чужие, других людей. Люди всегда стараются убежать от своих страхов, избавиться от них. У некоторых это получается лучше, у других – хуже, а в целом… – малыш вроде бы снова стал «заводиться» и я поспешил сбить его вопросом:
– А что он с ними потом делает?
– Ничего. Ловит, шкурки сдирает и продаёт.
– А ты говорил, на лес это не распространяется, – обернулся Том ко мне. – Только на Ярмарку.
Я пожал плечами:
– Разве я говорил? Когда я говорил? Где? Дома? Не говорил я. Думал, может быть, но не говорил. Это ты до(ма)думал. По-моему, я это ещё должен сказать. А, впрочем, скажу сейчас: наверное, многое изменилось с тех пор, как я бывал здесь раньше.
– А мне всё же кажется, что говорил, – пробормотал Том. – Может, я уловил твои мысли?
– И немудрено, – заметил я, – тут и не такое случается.
Как бы в подтверждение моих слов, чего я и сам не ожидал, мы услышали мысли пробегав-гав-гавшей мимо собаки: «Почесть – это когда почёсывают за ухом». Собака семенила так, что казалась сороконожкой.
Мне нравится собачья целеустремлённость. Они никогда не идут прогулочным шагом – нет, они всегда бегут, они всегда в поиске.
В наш разговор встрял ближайший разносчик – и как они ухитрялись ловить слова на лету? Разве что у него сачок специальный имелся, для подобных случаев.
– Вы здесь уже были? То-то мне лицо ваше показалось знакомым… Да-да-да, я припоминаю: когда-то мы с вами провернули одно дельце… не совсем законное, правда, хотя…
Я принялся лизхорадочно вспоминать, облизывая губы: а может, и в самом деле?.. Да нет, вряд ли, не может быть, когда бы я, неужели же и вправду, да разве такое возможно… Ну в самом-то деле.
– Кажется, вы меня с кем-то спутали, – осторожно ответил я, – мне бы совесть не позволила сделать что-либо противозаконное…
Он, казалось, только того-го и ждал:
– Не продадите ли совесть? – вкрадчиво спроизнёс он. – Тогда для вас не станет никаких преград и запретов…
И добавил куда-то в сторону:
– Не спутал, но постараюсь.
Сказал он явно не для меня, а для кого-то другого, кого я не видел. Гм, странно…
– Может, вы и души скупаете? – спроинтересовался я.
– Да вы что! – разносчик искренне возмутился. – За кого вы меня принимаете? Это же мифология!
– А совесть, значит, можно?
– Конечно! И очень выгодно! Многие предпочитают продать совесть и получить за неё звонкой монетой…
– Простите, а глухие монеты есть? – не совсем вежливо перебил его Том.
– Есть, но не здесь, – находчиво ответил торговец ярмарочной поговоркой и пояснил: – Они пользуются слуховыми аппаратами, – и продолжил уговоры: – …и гулять в своё удовольствие. Хотя некоторые предпочитают гулять в чужое, – упредил он вопрос Тома, видя, как тот открывает рот.
Том закрыл рот, не успев раскрыть полностью.
– И много платите? – предпочёл я перевести разговор на деловую почву, намереваясь впоследствии заломить такую цену, которую он дать не даст, но зауважать зауважает. А продавать совесть я не собирался.
Продавец замялся.
– Мелкие совести больше попадаются… за них много не дашь, барыша никакого. Или вообще по частям продают. А настоящую, большую… я, если честно сказать, по совести, ни разу не видел: такие не продаются – она не позволяет. Знаете, – он понизил голос так, что тот едва высовывался из-за соседнего прилавка, и мне пришлось низко нагнуться, чтобы расслышать, – я недавно заметил, что некоторые субъекты ухитряются продавать её несколько раз…
– Разве так можно?
– Да вот так уж. Одну продадут, а совесть начинает зарождаться вновь… маленькая, слабенькая – и они её опять продают, не дают окрепнуть. Боятся.
– А что вы с ними потом делаете? С совестями, – пояснил я.
– На консервный комбинат сдаю. В основном. Замечательный консервант, ценный антиоксидант: консервы получаются высшего качества. Предохраняет душу от гниения… – тут он сообразил, что сказал лишнее и быстро-быстро засеменил в сторону и застерялся в толпе – вроде затерялся, а вроде и застрял.