Невольно я оперся о дверь метиски, ко всему готовый.
Ненужный рефлекс. Ван Бек дошел до конца коридора, не обернувшись, и там исчез.
Я вышел на палубу. Не знаю, сколько времени я там провел, шагая, останавливаясь, снова возобновляя хождение.
Порой в тумане, таком же, какой окутывал море ночью, со щемящей точностью я видел метиску. Она лежала в тесной каюте. Она не спала. Ее округлые, точеные руки были подложены под голову, груди полуобнажены, как только что, когда Боб подмял ее под себя.
Конечно, она сожалела об этой минуте. Она, наверное, кричала, сопротивлялась, но не для того ли, чтобы затем отдаться? Разве не были мы с Бобом уверены, что каждая женщина хочет, чтобы ее брали силой?
У меня помутилось в глазах. Я оперся о релинг.
Внезапно, словно речь шла о моей жизни, я кинулся в обеденный зал.
Я почувствовал, что мне требуется отвлекающее средство, любое и немедленно. Иначе бы я выломал дверь каюты, в которой, я видел, видел, словно наяву, метиска ждала, призывала к насилию. Тогда никакая сила не помешала бы мне растерзать ее тело.
Сэр Арчибальд, должно быть, решил, что я сошел с ума. Я схватил его за плечи, почувствовав под одеждой хрупкие кости, встряхнул его и выкрикнул:
— Покер!.. Быстро!
— Но… но… лейтенант… послушайте… Нас только двое, — пролепетал он, ошалев от моей напористости.
Я встряхнул его сильнее, крича:
— Ну и что! Я хочу играть!
— А ваш товарищ?
— К черту! Я хочу играть без него.
Думаю, чтобы утолить жажду игры, сэр Арчибальд согласился бы взять в партнеры беглого или прокаженного. Если он и задумался на минуту, то не о моем состоянии, а о том, как этим воспользоваться.
— Покер вдвоем — это не только странно, лейтенант, — наконец молвил он назидательно, — но и неправильно. Но в кости мы смогли бы сразиться. Подходит?
Сейчас я разыграл бы даже в орлянку все свое состояние, если б имел его.
Я приказал бою дать нам стаканчик с костями, коктейль с шампанским и виски.
Я знал только два средства заставить замолчать сэра Арчибальда — Ван Бек и игра. Колосс повергал его в тягостное, болезненное молчание, зато инструменты удачи сэр Арчибальд держал в руках с наслаждением. На его бескровном лице постепенно проступила легкая краска, губы начали взволнованно подрагивать: поистине он пребывал в сильном возбуждении.
Мы играли допоздна.
Монотонность игры в кости и постоянная неудача наконец утомили меня.
— Я уверен, вы меня простите, лейтенант, не правда ли, — сказал сэр Арчибальд, вновь обретая свое болезненное празднословие, — вы поймете меня, поскольку вы джентльмен, если я позволю себе обратить ваше внимание на тот печальный, но очевидный факт, что вы проиграли восемьсот сорок долларов.
— Вы получите их в Шанхае, — ответил я. — Можете быть спокойны!
И я показал ему вексель во французское консульство.
— Замечательно, совершенно замечательно! — вскричал сэр Арчибальд. — Консул — прелестнейший человек из всего дипломатического корпуса. А здесь деньги мне не нужны… Но вы… вы… еще раз простите меня… в Шанхае вы не забудете?.. О! Умоляю вас, не сердитесь… Я знаю, что вы джентльмен, истинный джентльмен, но увлечения молодости… Да, да, я полностью вам доверяю, но мне так хочется иметь немного собственных денег.
Он понизил голос, произнося последние слова, и я почувствовал их жалкую искренность.
Это меня тронуло. Я проникся мимолетным, но явно дружеским расположением к этому маленькому пьянчуге с хорошими манерами, который непонятно почему приходил то в возбуждение, то в ужас. И к тому же предательство Боба лишило меня конфидента.
— Сэр Арчибальд, — сказал я, — доверие за доверие. Я сообщу вам о некотором открытии: на борту есть женщина. — Приняв за удивление выражение смятения, исказившее его лицо, я продолжал: — И какая женщина! Чудо!.. Это метиска.
— Нет, нет! — вдруг воскликнул сэр Арчибальд Его искривленный рот, вздрагивающие руки вызвали у меня опасение, что это delirium tremens[2]. Пронзительным, истерическим голосом он закончил: — Я вам… я вам запрещаю… Она моя. Она моя!
И он убежал.
Мне пришлось вернуться в каюту. Там, одетый, сидел на своей койке Боб. По его взгляду, неподвижно устремленному на меня, я понял, что он меня ждет и продолжал бы ждать, если бы потребовалось, не двигаясь с места, до рассвета.
— Я вел себя как мне хотелось, — медленно вымолвил он бесцветным голосом. — У нас больше нет ничего общего. У нас никогда больше не будет ничего общего. Но хочу сказать, что любой ценой помогу тебе переспать с метиской. Располагай мной как тебе будет угодно. Вот. Это все.
Он лег и погасил свет.
Я разделся в темноте.
VI
Я был один и тщательно причесывался (сегодня утром я мог это делать без борьбы с собой), когда юнга-малаец вошел ко мне в каюту. Взглядом умного, внимательного животного он серьезно осмотрел мои выбритые припудренные щеки, блестящие волосы, мою черную форму с красным галуном на брюках, которая, как я считал, лучше всего сидела на мне.
— Что тебе, малыш? — спросил я как можно мягче, ибо чувствовал в ребенке друга.
Он не решался. Я повторил:
— Ну, говори. Не бойся! Все, что смогу, сделаю.
Бой вперил в меня глаза, которые постепенно или, так сказать, по капле наполнялись мольбой. Наконец он прошептал:
— Забудь женщину-метиску.
— Что ты сказал? — вскрикнул я.
Громче, настойчивее юнга повторил:
— Забудь женщину-метиску!
Странная вещь, мне не было смешно. Между тем впервые ребенок вмешивался в мои любовные дела. Однако умоляющее выражение на худеньком лице и во всей малюсенькой фигуре в лохмотьях было таким настойчивым, что я стал серьезным.
— Ты хочешь, чтобы я больше не думал о женщине из каюты? — спросил я задумчиво. — Чтобы не пытался ее увидеть, чтобы не стал с ней заговаривать при встрече?
На каждый вопрос юнга кивал, глядя мне в глаза.
— А почему?
Ни разу не видел, чтобы так быстро менялось выражение лица. Доверчивое, дружеское и полное преданности минуту назад лицо юнги закрылось, захлопнулось мгновенно. Черты лица, глаза, движения — все стало чужим, непроницаемым.
— Я ничего не знаю, — ответил маленький малаец, — только прошу тебя, для твоего же добра, забудь женщину-метиску.
На какое-то мгновение у меня промелькнула мысль расспросить его о ее имени, происхождении, откуда была родом незнакомка, но подобное дознание у мальчика, который меня обслуживал, показалось мне недостойным.
В любом поступке всегда есть своя мораль. В моей, допускающей излишества и обход закона, возникла непредвиденная совестливость.
Мне захотелось успокоить юнгу.
— Можешь быть спокойным, — сказал я ему. — Женщина-метиска не выходит из своей каюты.
С озабоченным видом он возразил:
— Она на палубе.
— На палубе? — вскричал я. — Поэтому-то ты испугался? Спасибо, сынок, спасибо!
В приливе радости я взял мальчика под мышки (он был невероятно легкий) и два-три раза подбросил вверх.
Когда я опустил его на пол каюты, он хотел что-то сказать, что-то крикнуть.
Смеясь, я прикрыл ему рот рукой.
Я увидел их на левом борту, стоящих лицом к морю. Сэр Арчибальд зябко кутался в свое пальто. Она же, напротив, была в белой шелковой блузке с вырезом на спине.
То, как она держала голову, говорило о том, что она подставляла лицо, которого я не видел, холодному ветру, обжигающим брызгам.
„Так вовсе не морская болезнь принуждала ее к затворничеству, — подумал я. — До этого дня такой качки еще не было".
Потом я вспомнил вчерашний крик сэра Арчибальда: „Она моя! Она моя!"
Меня поразил не только этот вопль. Все что делал или говорил сэр Арчибальд, казалось мне бредом, пьяными фантазиями, и вот оказалось, что его разглагольствования имели основания.
„Ее любовник! — сказал я себе. — Он ее содержит… да… ее любовник! И конечно, ревнивый, как все старики".
Сам я не относился к такого рода покровителям, и в моих глазах их щедроты не уменьшали достоинства тех, кому они предназначались. Я находил вполне естественным, что красивое и здоровое создание побуждало щедро оплачивать расположение, которое оно расточало уродцам и старцам. Из двоих она представлялась мне честнее.
По правде говоря, я даже обрадовался этой связи. Метиска казалась мне теперь более доступной. Хотя мой опыт был небольшим, но он уже научил меня, что для молодого воздыхателя лучшим посредником у молодой женщины является смешной старикашка, претендующий на роль тирана. Конечно, таковой явно и была роль сэра Арчибальда. Он прятал ее от посторонних взглядов, заточал ее, и если теперь она и вышла немного подышать, это было наверняка против его воли. Не слишком ли резко он жестикулировал? Не вставал ли он на цыпочки, чтобы бросить ей в лицо оскорбления, отдельные слова которых или по крайней мере их смысл доносил до меня ветер? Бедная девочка!..
И это из страха перед таким старым пугалом маленький малаец хотел меня остановить? Бедный мальчишка!..
Ни метиска, ни сэр Арчибальд не слышали, как я подошел.
Я легонько хлопнул сэра Арчибальда по спине и сказал:
— Дорогой друг, будьте любезны представить меня вашей даме.
То ли удивление заставило сэра Арчибальда подчиниться, то ли церемонный тон, который я инстинктивно принял, произвел впечатление на его манию достойных манер. Он сделал это очень глухо, бесцветным голосом, который в отличие от его обычного высокого тембра, казалось, стерся до последней связки.
Затем еще тише, колеблясь, запинаясь в двух словах, добавил:
— Вот мисс… да… мисс Флоранс…
Казалось, он хотел продолжить. Однако замолчал. Нервы у него были на пределе.
Его страхи ревнивого маньяка рассмешили бы меня, если бы у меня было время задерживаться на этом. Но это же был сэр Арчибальд!
Метиска Флоранс стояла здесь, передо мной, на расстоянии руки. Я первый раз смог разглядеть ее. В Кобе в обеденном зале отеля она только раз прошла мимо. Когда старый рикша вез ее, я иногда видел ее профиль, покачивающийся в такт тележке. На откосе, который чуть не стал для нее роковым, ее черты были искажены от ужаса. А когда я вырвал ее у Боба в каюте „Яванской розы", у нее был вид изнасилованной девицы.