К ее боку жался хрустальный зверь, сложенный из острых, ослепительно сверкающих на солнце граней. Он так и притягивал к себе взгляды царского двора. Яснорада, не утерпев, и сама провела по зверю ладонью. Холодный. Искусственный. Неживой. Ее чуточку толстенький и непривычно пушистый Баюн куда родней и милее.
Многие из невест облачились в собственоручно вышитые платья, чтобы впечатлить Полоза своим мастерством. Но ярче всех сверкала она, Драгослава. Высокая, горделивая искусница облачилась в рубиновое бархатное платье с золоченой вышивкой на поясе и рукавах. Будто хотела показать Полозу, как идет ей золото. Как хорошо она будет смотреться среди его сокровищ.
Словно снег, искрящийся на солнце, своей красотой ослепляла и Мара. Она была в платье шелковом, кипенно-белом, с голубыми и серебряными узорами по рукавам и подолу.
Яркий, коварный огонь и безжалостная, равнодушная стужа схлестнулись в невидимой схватке, и дворец Кащея и Мораны стал для них полем боя.
Царевна и искусница возглавляли шествие — от дворца к единственной в Кащеевом граде площади. Вместо частокола там — живая ограда из людей, что жаждали зрелищ. Казалось, собрался весь Кащеев град.
Все мертвые собрались.
Среди музыкантов был и гусляр Олег. Яснорада смотрела на него, а видела Богдана. Но ее внимание перехватила другая фигура, что застыла посреди площади. Вытянутая, худая, совсем не плечистая. Бесцветные волосы, невзрачные черты лица. Выделялись только глаза — круглые, ярко-желтые, с каким-то странным зрачком, который Яснорада со своего места разглядеть не могла.
Полоз.
Большинство мужей Кащеева града носили зипуны из простого сукна, дворцовые — кафтаны из аксамита и бархата. Последние опускались до щиколоток, открывая лишь сапоги. К моде мертвого города Полоз, царь заморский, вряд ли приучен, но и его кафтан ниспадал до самой земли. Подол в золоте, будто вторя убранству Драгославы, вот только это золото было настоящим.
Кащей стоял по правую руку от Полоза, Морана — напротив, рядом с невестами. Царь был очень худ. Не хотела Яснорада заглядывать ему в глаза — неживые, холодные, запавшие, но еще жутче смотреть на его скуластое лицо и отчетливо видеть обернутый бледной, сероватой кожей человеческий череп.
Полы царского кафтана дворцовые мастерицы украсили позументами, верхнюю часть оторочили вышитым воротником. Морана по своему обычаю облачилась в серебро и белила, что спадали с плеч и шлейфом тянулись за ней.
Невесты по одной подходили к Полозу, кланялись и здоровались. Взгляд заморского царя бесстрастно скользил по их лицам. Подошла и Яснорада. Вздрогнула, разглядев Полозовы глаза: зрачок его будто сжали с обеих сторон и вертикально поставили. «Даже в его глазах — холод и золото», — подумала она невольно, выдавливая нужные слова.
Когда подошли Мара, а за ней — Драгослава, равнодушие Полоза уступило жадному любопытству. Его взгляд потянулся сначала за царевной, а после — за искусницей. Все прочие невесты были лишь безликими фигурами, призваными оттенить красоту главных избранниц.
Морана поравнялась с Полозом, что-то ему шепнула — наверное, в красках расписывала свою красавицу и умелицу-дочь. Но в глазах ее застыла тоска и мука. Полоз слушал царицу, склонив голову. Кивнул, прерывая нетерпеливым взмахом руки.
— Я сделал свой выбор.
Гулкий голос Полоза прокатился по площади. Невесты задержали дыхание, зеваки, окружившие их, в нетерпении подались вперед. Будь в Кащеевом граде птицы — и те бы щебетать перестали.
— Я выбираю своей женой Драгославу. Ту, что оживит мое царство волшебным зверьем, ту, что осветит его своей красотою.
Морана, кажется, побледнела. Резко опустила голову — боялась, наверное, взглянуть на Кащея. Лицо того, даром что мертвое, вспыхнуло от гнева — или стыда за потерпевшую поражение дочь. Мара и сама словно окаменела, стеклянным взглядом смотрела на землю. На лицах глядящих на нее невест — сплошь неверие. Как могла, она, безупречная, проиграть?
Драгослава же полнилась торжеством — от осанки и вскинутого подбородка до хищной улыбки. Яснорада сдержала порыв ухватить ее за вышитый золотыми нитями рукав и шепнуть: «Не надо. Не ходи». Вспомнила, что перед ней Маринка — колдунья, погубившая и невинных людей, и богатырей славных, и не стала ее останавливать.
И пока Драгослава шла навстречу своему нареченному, из земли тут и там били фонтаны. Не вода была в них — чистое золото, опадающая на землю не каплями — маленькими солнцами. На лице Кащея заиграла довольная улыбка, когда дворцовые слуги бросились собирать монеты в загодя припасенные кошели. Он жадно следил, как бы ни одну не пропустили, а Яснорада задумчиво наблюдала за ним. Кащеев град — не Явь, здесь в деньгах не было нужды. Так отчего ж Кащей так бредил золотом, что готов был обменять на него родную дочь?
Не оттого ли, что, царь мертвого города, устал он от окутавших город обманов Мораны? Жаждал чем-то явным — явьим, быть может — обладать?
Недолго гостевала улыбка на лице Кащея. Его потемневший взгляд обратился на Мару. Верно, царь считал, на сколько золотых пополнилась бы его казна, стань она Полозовой женой. Помедлив, он и вовсе отвернулся.
Драгослава застыла напротив Полоза — раскрасневшаяся, торжествующая. Ждала, как и остальные, начала свадебного обряда. Но Полоз вдруг взмыл ввысь, будто игрушка на пружинке, какую дарили когда-то явьим детям. Тело его, больше не скрытое кафтаном, все тянулось и тянулось из-под земли. Толстое, покрытое блестящей чешуей туловище оказалось змеиным.
Толпа зевак ахнула почти в унисон, затем разбилась, раздробилась на кричащие голоса и рассыпалась в разные стороны.
Полоз обвил кольцами тонкий стан Драгославы и вместе с ней ушел под землю. Исчез в червоточине, со всех сторон осыпанной золотыми монетами. Последнее, что увидела Яснорада перед тем, как земля скрыла в своих недрах Драгославу — ужас в ее глазах. И взгляд искусницы, в одночасье все понявшей, был обращен на Яснораду.
В куче золота остался сброшенный Полозом, словно змеиная шкура, алый кафтан.
Кащей, Морана и Мара затерялись за спинами толпы. Люди медленно расходились по домам, пряча в карманах памятный кусочек казны «царя заморского», что выбрал Драгославу своей царицей. Яснорада смотрела на них во все глаза. Неужели не видели, не чувствовали, что случилось нечто… неправильное? Неужели эту неправильность замечала только она одна?
«Я знаю, куда смотреть. Потому и вижу».
Она еще долго стояла на площади, глядя на землю, будто неосознанно желая заглянуть под нее. И в последний раз увидеть змея и его змеицу.
Глава одиннадцатая. Тайная библиотека Мораны
Училась Мара стремительно — всему, что бы ей ни преподали. Рукоделию ли, пению или колдовству. Морана потехи ради (или же для того, чтобы лишний раз испытать свое творение) показала ей древние знаки чужого, заморского языка. За дни, прошедшие с ее рождения, Мара выучила и его.
Непонятными оставались лишь люди. В их с виду хрупких оболочках бушевало столько чувств! Не все Мара понимала, не все могла распознать. Но нельзя ей, царевне, искуснице, творению самой Мораны не понимать и о чем-то не ведать. И без того она царицу свою подвела, когда не стала лучшей в Кащеевом граде искусницей. Когда позволила Драгославе себя обойти и разжечь искру интереса в царе Полозе.
Морана увещевала, что так будет лучше. Что слегла бы она от тоски там, под землей. Мара предпочла бы занемочь, но не подвести свою создательницу. Не обмануть ожидания и супруга ее, Кащея. Теперь он пуще прежнего ее сторонился. А завидев, морщился. Всякий раз после встречи с ним Мара разглядывала себя в зеркала Мораны — не появился ли на лице какой изъян? Нет, она по-прежнему была совершенна. Тогда что означал Кащеев взгляд?
Невежество зудело внутри, отравляло кровь своим ядом. Чтобы утолить голод, невесть откуда взявшийся в ней, Мара запоем читала берестяные свитки и неустанно наблюдала за невестами Полоза из-под опущенных серебристых ресниц. Простейшие чувства разгадать ей оказалось все же под силу. Когда искусницам было весело, радостно — они смеялись или улыбка озаряла их лицо, а глаза словно бы зажигались. Стоило гуслям Олега заиграть элегическую мелодию, они опускали кончики губ, и во взгляде их появлялось нечто неуловимое… Грустью звалось это, печалью или горечью.
С остальным оказалось куда сложней. Что есть эта любовь, о которой постоянно говорилось в берестяных свитках? А нежность? Преданность? Привязанность? Дружба? Мара исчертила не один берестяной лист, нарисовала десятки схем (их рисовала Морана, преподавая ей очередную науку). Разобраться, однако, так и не смогла.
И это… злило. Да, Мара знала теперь, что это жгучее, жгущее чувство в груди означает злость.
Сколько же еще нового открыть ей предстояло?
***
И хотя выбрана для Полоза жена и царица, во дворце Мораны ничего не изменилось. Бывшие невесты Полоза так и приходили в свои палаты, шили, вышивали, пряли, пели да беседы вели. О Драгославе только не говорили.
В голове Яснорады билась мысль, что ночами спать не давала. Если в свитках Мораны — воспоминания тех, кто пришел из Яви в мертвое царство Нави, значит, есть там и ее прошлая жизнь. Яснорада не знала лишь, сохранила ли она, как Настасья, свое имя или носила то, что Морана ей дала. Не знала, сколько веков или десятилетий назад жила в Яви. Но надеялась, что чутье, передавшееся ей от Ягой, подскажет, какая из жизней на свитках — ее жизнь.
Все те, что были во дворце, она давно уже перечитала. И ничего в ней не отозвалось. Но тех было совсем немного и все повествовали о старых временах — о Руси с ее церквями на холмах и золочеными куполами, с богатырями и поляницами, с князьями и их дружинниками. Не было в Кащеевом граде церквей, богатырей и поляниц не было, но все прочее Морана оттуда, со старых времен взяла. Из кожи вон лезла, чтобы сохранить город таким, каким он был столетиями назад. Знала, что Явь никогда ее не впустит, и остальным запрещала тосковать по тому, что навсегда для них утеряно. А значит, свитки, что повествовали о временах поздних, она спрятала. Если, конечно, и вовсе не сожгла.