Запертая в царстве мертвых, предназначенная лишь ему, тосковала ведьма-привратница. Яснорада не посмела бы отобрать у Ягой единственную отдушину.
Та коснулась ее ладони, крепко сжала.
— Возьми. Пусть будет моим тебе подарком на память. А клубок… пусть он ведет тебя к Чуди. Неподалеку я тебя и нашла. Забрала, глупая, ценой немыслимой.
«Какой?» — хотелось спросить Яснораде.
Но она не спросила. Не решилась.
Яснорада вернулась в избу, собрала котомку. Баюн кружил рядом, уставившись на нее глазами-блюдцами.
— Я живая, Баюн, — устало сказала она.
И радоваться бы, но радость в ней не появилась до сих пор, да и вряд ли когда-нибудь появится. Мертвая, Яснорада была на своем месте. У нее было дело, была семья и подруга — если Иринка, конечно, могла считаться таковой. Оказавшись живой, она вдруг стала никому не нужна. Чужой стала, лишней.
— Я живая, и теперь мне придется отправиться в Навь, откуда я родом. И тебя, Вий сказал, я должна с собой забрать.
— Я бы и сам пошел, — выпятил белую грудку Баюн. — Даже если б не звали.
Яснорада позволила себе слабую улыбку.
Ягая в избу так и не вернулась — то ли Морана с Кащеем задержали, то ли сам Вий. А потому последними стали их объятия в подземелье.
Яснорада прошла через весь город. Сейчас, без оберегов Ягой, он казался ей еще более чуждым и неправильным. Казалось, он пеплом пропах, а вместо камушков под ноги попадались кости. Яснорада знала, что это разум чудит, мрачные рисует картины. Но не могла отделаться от мысли, что идет она по царству мертвому, прикрытому обманами, словно кружевной занавеской.
Вместе с Баюном подошла Яснорада к воротам, которые были закрыты столько, сколько она себя помнила.
Страшно.
Страшно решиться на перемены — даже тогда, когда не дали выбора. Страшно сделать первый шаг им навстречу… но Яснорада его сделала. Чужая для Яви, оторванная от Нави с рождения и даже царством мертвых отвергнутая… Знать бы, что ждет ее в конце пути. И какой он, конец ее, будет?
«Я — цветок Нави, с корнем вырванный из живой земли. Я — цветок, теперь вырванный и из земли мертвой».
Глава четырнадцатая. Навь
Путь через терновый лес показался вечностью. Яснорада исколола кожу о согнутые к земле колючие ветви, изодрала одежду о шипы. Пока она продиралась сквозь терн, Баюн бежал впереди. Юркий, пускай и немного толстенький, он пролазил в просветы между ощетинившимися колючками ветвями и, сидя на земле, смотрел на Яснораду — сочувственно и слегка виновато. Однако и Баюн оставил на шипах немало клоков черной шерсти, как она — клочки светлой ткани, нити вязаной шали и алую кровь.
Перемены свалились на голову, едва Яснорада перешагнула выложенную терном границу, что отделяла мертвые земли Кащеева царство от Нави. Стоило очутиться на опушке леса, и ее всю словно омыло солнечным светом.
Яснорада ахнула. Вот оно откуда, это солнце, что рассыпало веснушки по ее щекам. То, что грело и било в глаза, ослепляя, а не тускло светило откуда-то с вышины. А еще… Запахи. Они обрушились на нее снежной лавиной, погребая под собой с трудом обретенное спокойствие.
— Так пахнет лес? Он действительно так пахнет?
Яснорада стояла, втягивая носом воздух с примесью чего-то незнакомого. Не сладкого, не горького, просто… другого.
— Родиной пахнет, — вдруг прошептал Баюн. От восторга забыл даже лапу на землю поставить — так и держал ее на весу. — Я ж отсюда, из этого леса пришел.
— Значит, твою родную землю мы отыскали. Осталось отыскать мою.
Горечь Яснорада спрятать не успела. Ягая не мать ей… Примириться с этим знанием непросто.
Баюн уселся на землю и лапы хвостом обернул. А потом деловито спросил:
— Скажи, Яснорадушка, что последнее ты помнишь о Нави? Надо ж знать нам, откуда поиски начинать…
— Ничего не помню, — вздохнула она. — О Нави. Помню только, как появилась на свет в избе Ягой. Вот такой, какая сейчас есть.
Баюн помотал пушистой головой.
— Люди такими не рождаются, — назидательно сказал он.
Яснорада это, разумеется, знала. Читала о розовощеких младенцах, пахнущих присыпкой и молоком. Тех, что даже говорить не умели — только угукать. Тех, что не умели даже ходить, и только лежали в своих крохотных колыбельках, словно самые красивые в мире куколки.
— Так то люди Яви.
Баюн снова мотнул головой.
— Не только люди Яви, Яснорадушка. Каждое существо когда-то рождалось иным — маленьким, беззащитным и слабым.
— И ты, значит, был когда-то крохотным слепым котенком? — улыбнулась она.
Баюн фыркнул, словно негодуя, что кто-то вообще мог подобное допустить. А после вздохнул, понурившись.
— Да. Но я был очень симпатичным котенком!
— Даже не сомневаюсь, — посмеиваясь, заверила Яснорада.
— Я к тому говорю, что ты, создание Нави, не могла родиться такой — юной красавицей, девицей на выданье, готовой уже невестушкой.
— Перестань, — смущенно рассмеялась она.
Совсем некстати Яснорада вспомнила про Богдана. В груди заныло от ощутимой почти тревоги. Она вынула из холщовой сумки, что с собой из дома Ягой взяла, драгоценное блюдце. Но помедлила, никак не решаясь заговорить волшебное яблочко.
— Да, не могла, — тихо сказала Яснорада. — Морана, верно, память мою забрала… или ее проклятое царство. Увязшее в болоте, закостеневшее, не терпящее никаких перемен. Лишь те из них, что выгодны самой Моране.
— Змеевик, например.
Яснорада кивнула, задумчиво вглядываясь в линию горизонта. Ягая сказала, что нашла ее лежащей на земле, нагой и… одинокой. Что случилось с ней? Где ее родители? Кто они? Как найти их теперь в огромной Нави? И, наверное, главный вопрос, который она усиленно от себя гнала…
Почему родители ее оставили?
Яснорада тряхнула расплетенной косой. Не о себе она должна сейчас думать, а о том, в чью судьбу так грубо вмешалась. Не навредил ли Богдану ее порыв? Не привел ли к чему-то… непоправимому?
Собравшись с духом, она пустила яблочко по серебру… но, как и в прошлый раз, не дождалась ответа. Сидела на коленях прямо на траве, испачкав подол платья в яркой, сочной зелени, и пустым взглядом смотрела на блюдце.
Баюн утешительно коснулся пушистой лапой ее руки. От мягких подушечек по коже снова разбежались в стороны теплые лучики. Что-то колкое в горле растаяло.
— Идем, — устало сказала коту Яснорада.
Поднявшись, спрятала в сумку блюдце с яблочком. Шагнула вперед, отводя ветку от лица, и громко охнула. Баюн подпрыгнул от неожиданности, схватился лапой за сердце.
— Чего кричишь?
А ей бы сказать, с чего, да только она не знала, как облечь ощущения в слова.
— Я будто леса коснулась, — с трепетом выдохнула Яснорада.
Кот фыркнул.
— Так лес это и есть.
— Нет… Самой сути его… Понимаешь?
— Не понимаю, — признался Баюн.
Яснорада хотела было объяснить — хотя бы попытаться, но кошачьи уши вдруг встали торчком, а глаза снова выросли до размеров маленького блюдца.
— Что? — перепугалась она.
Кто знает, что вообще ждать от дикого леса? Чего ждать от Нави?
— Слышишь? — шепнул Баюн.
Зажмурился, наклонив голову.
— Ничего не слышу, — почему-то шепотом отозвалась Яснорада. Все звуки, что до нее доносились — шелест листьев на ветру. — А что слышишь ты?
— Голоса.
И все. Будто это многое объясняло.
Из книг Ягой Яснорада знала о тех, кто слышал голоса. И были это люди или безумные, или одаренные. Последние слышали призраков, духов. Неужели те существовали и в Нави?
Яснорада, которая всю жизнь прожила на мертвой земле, не должна была их, невидимых, шепчущих даже не ей, бояться. А волоски на затылке все равно встали дыбом.
Баюн глянул на куст с алеющими на нем ягодами.
— Малина это лесная. Вкусная, говорят. Можно есть.
— Кто говорит?
И снова:
— Голоса.
Яснорада не стала его расспрашивать. Пока не стала. Странно, но тем, кто ее пугал, она отчего-то верила. Наверное, оттого, что слышал их Баюн. Она набрала ягод в подол, попробовала — сочные, сладкие. Коту предложила, но он отказался. Ягоды все-таки — не каравай.
Они продолжили путь. Через кусты волчеягодника, боярышника и орешника (все названия Баюн, который вдруг сделался ученым котом, подсказал). Через листву, что зеленым кружевом оплела стволы деревьев. Через родники с ледяной и такой вкусной водой, что оторваться от нее было невозможно.
В Нави Баюн стал на редкость болтлив. Он был словно слепой, что прозрел божьей волей и теперь спешил поделиться со всеми любой увиденной мелочью. Он рассказывал Яснораде обо всех деревьях, что они встречали, обо всех ягодах, которые клали в рот. И если поначалу она ловила каждое слово, то вскоре голова распухла от втиснутых в нее знаний и грозила расколоться, будто брошенный наземь переспелый плод.
— Дай передышку, — взмолилась наконец Яснорада.
Баюн обиженно замолчал.
Ночевали они на расстеленном толстом одеяле. Из нагретой солнцем земли понемногу уходило тепло, а в Баюне, что приткнулся к ее боку, оно жило постоянно. О кота Яснорада и грелась, уткнувшись носом в мягкую шерсть. И снова чувствовала то странное, что не могла завернуть в обертку из слов. Но что изменилось?
И вдруг она поняла: «Обереги Ягой». Те, что были сброшены с запястий и пальцев на пол подземелья. Те, что скрывали живую сущность Яснорады от взглядов Мораны, Кащея и невест Полоза. Обереги накрывали ее, словно вуаль — невесту, пеленой энергии пустой, мертвой. И без них Яснорада была что тот слепой, нежданно прозревший.
Она не вела счет минувшим часам, но подошва ее сапожек протиралась все больше, а лес все тянулся вдаль.
Яснорада снова попросила о привале — слабое, живое человеческое тело просило отдыха, воды и пищи. Ягая прошагала бы сотни верст без передышки и не устала бы. При мысли о Ягой заныло сердце. Как она там? Все еще встречает и провожает гостей? Думает ли о ней, вспоминает? Позади остался странный, неродной Яснораде, но… дом. Впереди темным пологом раскинулась неизвестность.