Тропа, очерченная болотными огоньками, закончилась. Болото — нет.
— Может, вы голодны? — предприняла вторую попытку Яснорада.
— Г-гол-лодны.
Она расстелила скатерть-самобранку на рыхлой дернине, попросила мысленно о сыре, молоке и каравае. В тот же миг болотный огонек потянул скатерть на себя, и земля под ней жадно разверзлась.
— Подождите!
— Н-не от-тдашь?
Яснорада вздохнула, с тоской глядя на подарок Ягой. Еще один кусочек прежней жизни, и тот хотела поглотить топь болотная.
— Отдам. — А сама будто от сердца ее отрывала.
— Правильно, — шепнул Баюн. — Не поможет нам сытое брюхо, если в болотах заплутаем.
— Не в сытом брюхе дело. Навь уже многое отняла у меня — терем родной и Ягую. Даже к невестам Полоза, пусть не слишком они меня жаловали, я привыкла. Что останется у меня, если всю мою жизнь прошлую отберут по кусочкам?
— У тебя останусь я.
Яснорада рассмеялась сквозь навернувшиеся на глаза слезы, почесала кошачье ухо. А когда подняла взгляд, увидела облепленную огоньками сухонькую старушку. Маленькую, горбатую, с крючковатым носом и неопрятными, тиной покрытыми седыми волосами.
— Что ходите тут, топи мои топчите?
— Простите нас. Мы не хотели топи топтать, — невинно отозвалась Яснорада.
— А чего хотели?
— До Навьих городов добраться. До Чуди.
Что делать им там, Яснорада еще не придумала. Родителей искать, это ясно, вот только как?
— Нравишься, девица, ты мне. Щедрая, вежливая. Огонькам в просьбе не отказала, спросила, что им надобно, одежкой своей согрела, краюху хлеба дала.
«Если бы только краюху», — подумала Яснорада, с тоской вспоминая скатерть-самобранку.
— Ивга я. Лешего жена.
Яснорада кинула Баюну вопросительный взгляд. Пусть и не было сейчас рядом с ними тех, кто нашептывал коту в уши, может, в прошлый раз, когда о Лесовике рассказывали, упомянули и о его супруге?
— Кикимора, — шепнул Баюн. — Подвид — болотная.
Ивга хохотнула. Перевела взгляд на Яснораду и знакомо прищурилась.
— Болотникам, что ль, приглянулась? На волосах уже тина растет.
Яснораде хватило ума и такта не вскрикнуть от брезгливости. Она наугад нащупала мокрые, склизкие пряди — водоросли, что переплелась с ее золотистой копной. Нащупать нащупала, а выдернуть не получилось — больно, будто собственные волосы рвешь с корнем.
— Идем в избу мою, — великодушно предложила Ивга. — От болотников мне тебя не спрятать — власти в Трясине у них будет поболе моей. Но они знают, что в доме своем проказничать не позволю. Пока ты там, и пальцем своим зеленым не тронут. Ночь проспитесь, а утром они и сами отправятся спать.
Яснорада охотно согласилась.
По воле кикиморы топкая трясина превратилась в земляную твердь, обманки-чарусы корягами сложились в мосток. По нему и направилась Ивга. Болотные огоньки шлейфом тянулись за ней.
Изба ее была скромной и неуютной. Могла бы чистой считаться, если бы не тина, что темными кляксами устала пол тут и там. В чугунке в очаге кикимора готовила суп — кажется, из лягушек. И пускай Яснорада с Баюном скатерть-самобранку потеряли, от угощения поспешно отказались оба.
Блуждающие огоньки разлетелись по избе, поселились в самых темных ее углах. Как будто тенями они кормились вместо даров волшебной скатерти — засияли ярче и все пространство избы осветили. Вот тут-то Яснорада и разглядела кикимору: и неестественную зелень ее кожи, и перепонки между искривленными, изломанными старостью пальцами. Но бояться уже не боялась.
К избушке подтянулась вся болотная нечисть — каждому хотелось поглядеть на чужаков. Будто на суд пришли или на какое собрание, и на Яснораду и Баюна смотрели как на две диковинки. Грузные, словно разбухшие от воды, тела болотников покрывала рыбья чешуя; ил и водоросли заменяли им одежду. Были там и анцыбалы — черты болотные, прислужники болотного царя. Был и сам царь — с толстым животом и темно-зеленой кожей, в короне из переплетенной тиной коряги.
Яснорада старательно делала вид, что ничего необычного не происходит. На болотников с анцыбалами старалась не смотреть, иначе сердце замирало; весь оставшийся вечер с Баюном да Ивгой беседовала. Без проказ, однако, все же не обошлось. Как-то попыталась она сесть на край скамьи, мимолетно подивившись, что та будто стала длиннее, и… упала на пол, больно стукнувшись позвонком.
Сидела, хмурая, потирая спину под противное хихиканье невидимки.
— Прости ее, — терпеливо вздохнула Ивга. — Чаруса это, обманщица. Юная еще совсем, дару радуется, как дитя — новой кукле. Не ты одна попала под действие ее чар.
Болотники с анцыбалами — и даже сам царь — вразнобой закивали.
— Не звери болотные, но духи, — шепнула Яснорада Баюну.
Села на скамью рядом с ним, но перед этим надавила ладонью — выдержит ли? Довольное хихиканье Чарусы раздалось снова, но она лишь плечом повела. Такими забавами не смутить ее и не расстроить. Она воспитана суровой Ягой и острыми на язык невестами Полоза.
— Скажите мне, Ивга, а что это за огоньки? — поспешно спросила Яснорада, чтобы отвлечься от мыслей о Кащеевом граде.
— Духи это, знамо же. Духи детей навьих, которых нелегкая принесла к болотам. Тех, кто должного уважения к нам не выказывал и за то поплатился.
Яснорада поежилась, жалея о потерянной шали. Закутаться бы в нее, да и это не поможет — холод, объявший ее, шел изнутри, не снаружи.
— Не печалься по ним, дева. — Угадав ее мысли, Ивга растянула губы в улыбке. — Хорошо им сейчас, покойно. Ни тревог, ни забот. Знай, следуй моим велениям да в воздухе пари, будто птица. А однажды час наказания минует, и тогда вылупится из них нечисть навья, болотная.
— А вы тоже, значит… нечисть? — повторила Яснорада, пробуя слово на вкус.
— А кто ж еще? — развеселилась кикимора. — Она самая.
В книгах Ягой нечисть непременно означала что-то плохое, злое, темное. Но вот она, Ивга, что провела их безопасными тропами, спасла от проказ Чарус и болотников. Да и сами они сидели рядышком на скамье, суп лягушачий большими ложками хлебали. Беседы друг с другом вели, будто обычные люди. Правда, вряд ли часто услышишь людские разговоры о том, сколько сородичей они на дно болотное увели, скольких обманным путем завели в трясину.
Время уже давно перевалило за полночь, и к обществу нечисти Яснорада потихоньку привыкала. Отогрелась она, расслабилась. И все бы ничего, только в сапожке на правой ноге, которую засосала трясина, хлюпала болотная вода, а от кожи и волос пахло тиной.
Наевшись супа, гости разошлись. Ивга постелила Яснораде, стянула с нее сапожки, и, охая, унесла сушиться. Яснорада не успела дождаться ее возвращения — уснула, как только голова коснулась подушки.
Наутро чары обитателей болотного царства рассеялись. Волосы Яснорады перестали притворяться водорослями, посветлели, зашелковели — так Баюн, потрогав золотистый локон, сказал.
Яснорада поблагодарила радушную хозяйку.
— К сестрице моей наведайся, может, чего и подскажет, — на прощание сказала Ивга. — В домах она явье-навьих обитает. Но в Белогорье обретается чаще всего. Там ее и ищи.
«Кикимора. Подвид — домовая», — с невесть откуда взявшейся веселостью подумала Яснорада.
— Поищу, — улыбнулась она.
Поутру болото казалось совсем не таким опасным. То ли болотники, наевшись супа Ивги, крепко заснули, то ли сама кикимора к болоту чары свои привлекла. Но путь расчистился, стал безопасным; ни чарус, ни вадий — широкая прогалина. По ней Яснорада с Баюном и шли, пока густой зеленый лес снова не принял их в свои объятия.
Глава шестнадцатая. Возвращение
Там было черное, пустое ничто. Или ничто и пустое — это одно и то же?
Там была девушка — ожившая весна.
Там был огонь. Или не огонь, а пепел? Тогда почему тело сковал лед?
Богдан не знал, сколько он пробыл в этой черной неизвестности, в тягучем, холодном безвременьи. Проснулся, опутанный трубками и проводами. С чувством, будто что-то потерял.
Так позже и оказалось. Кома забрала у него две недели жизни.
«Главное, ты вернулся», — шептала мама, глядя на него запавшими глазами.
Отец все это время метался между больницей и работой. Показалось, или в его волосы затесалась прядка седины? Матвей, кажется, похудел еще больше. Что застиранная футболка, что потрепанные джинсы на нем висели как на вешалке.
Богдан, пускай и не сразу, вернулся в школу. Класс у них был не слишком дружным, Богдан мало с кем из одноклассников общался. А теперь стало как будто хуже. Все косились, шептались — особенно девчонки. Поначалу робко спрашивали — как это, лежать в коме? Наверное, надеялись услышать про тоннель и белый свет в конце. Матвей и тот мечтал, что у Богдана теперь, как полагается в таких случаях, обнаружатся какие-нибудь способности. Фильмов пересмотрел. Богдан говорил, что ничего такого с ним не произошло.
Но он помнил ту девушку, ожившую весну. Пронзительно-зеленые глаза, нежная, будто подсвеченная солнцем кожа. Веснушки, усыпавшие щеки, словно звезды — небо. Крохотные такие золотисто-рыжие звезды…
Она была так близко от него… Богдан помнил, как она его коснулась. Кажется, незнакомка и вытолкнула его из черного безвременья. Или оно случилось позже?
Глупые мысли.
Матвей рассказывал, что когда Богдан попал в аварию, школа неделю гудела. Только и слышал, что его имя. Городок у них маленький, поговорить особо не о чем — ничего не происходит. Это сейчас Матвей смеялся и называл лучшего друга «рок-звездой». Но тени, которые залегли под его глазами, говорили о том, как нелегко ему — им всем — далось ожидание. Их мучил один и тот же вопрос.
Выживет или умрет?
Не сразу, но все вернулось на круги своя. Богдан перестал просыпаться от ощущения, что на него кто-то смотрит, и видеть смущенную мамину улыбку. Отец перестал звонить каждые полчаса, чтобы убедиться, что у него все в порядке. Матвей перестал коситься на проезжающие мимо машины, как на заклятых врагов. Да и сам Богдан понемногу переставал видеть в каждом встречном авто потенциальную угрозу.