Сразу и не скажешь, кто из них был напуган больше.
Существо смотрело на Богдана и беззвучно шептало что-то с потрясенным видом. Того и гляди — перекрестится. Не перекрестился, но и не вылетел из комнаты. Только в угол забился.
— Так, я пошел отсюда, — неизвестно зачем громко сказал Богдан.
И действительно пошел. Ушел из комнаты, из дома, бросив матери что-то настолько неразборчивое, что и сам не понял. Шел, пока не оказался в месте, где еще никогда не был. В библиотеке.
Даже если бы Матвей увидел существо, которое осталось в доме Богдана, вряд ли удивился больше.
— Ты чего здесь?
Его изумленный тон — практически приговор и репутации Богдана, и его образованности.
— Мы же друзья?
— Та-а-к, — протянул Матвей, откладывая в сторону книгу.
Рядом лежала целая стопка других. Раскрытая тетрадь исписана по-девичьи аккуратным почерком.
— Друзья ведь поддерживают друг друга, что бы ни случилось? И готовы выполнить любую просьбу?
— Есть такое, — осторожно отозвался Матвей.
Наверное, гадал: попросит ли Богдан у него списать или продать для него почку.
— Если я скажу тебе что-то… безумное, ты пообещаешь…
— Не вызывать санитаров? — предположил Матвей.
Богдан нервно хохотнул.
— Как минимум.
— А максимум?
— Остаться моим другом.
Матвей помолчал, всерьез обдумывая вопрос. Сказал без намека на улыбку:
— Обещаю.
Теперь молчание исходило от Богдана — он подбирал слова, тщательно их тасуя. Сдался.
«Не знаешь, с чего начать — начни с самого начала».
— После аварии со мной происходит что-то странное. Я вижу… странное.
— Че-е-рт, — вдруг перебил его Матвей. — У меня аж мурашки по коже пробежали! Это тот момент, где ты говоришь, что обладаешь сверхспособностями, а я помогаю тебе стать супергероем?
Голубые глаза лучились восторгом. Пыл Матвея поугас, когда он натолкнулся на тяжелый взгляд Богдана. Матвей вскинул руки вверх.
— Понял. Молчу.
— Сначала мне было очень холодно… и сейчас иногда бывает. Такой… неестественный холод, такой, от которого не помогает ни камин, ни горячий чай, ни десять пледов. Как будто… Ну, знаешь, как будто я уже мертвец. А потом появились… тени, — выдавил Богдан. — Я вижу тени. Пятна. Кляксы. Они всюду — дома, на улице…
— И здесь тоже? — почему-то шепотом спросил Матвей.
Завертел головой по сторонам, будто надеясь заразиться от друга способностью их видеть. Богдан тяжело вздохнул, собирая крохи терпения. Что ж, он знал — будет непросто.
— Есть.
Он указал на бледную девчушку, которая разрывалась между намерением сделать конспект по толстенной книге и необходимостью постоянно прикладывать к носу платок. В этот момент она оглушительно чихнула, чем заслужила осуждающий взгляд библиотекарши. Видимо, болезнь не была для нее веским оправданием. Сказано не шуметь в библиотеке, значит — не шуметь.
— Прямо за ее спиной.
— Думаешь, она умирает? — ахнул Матвей.
Перегнувшись через стол, Богдан отвесил другу шутливый подзатыльник.
— Ты чего несешь? Я, по-твоему, умер?
— Ну а вдруг ты видишь тех, кто… — Матвей сделал страшные глаза. — Ну ты понял.
«Они в моем доме. Эти тени в моем собственном доме».
Ужалил укол вины — Богдан оставил маму наедине с этой… сущностью. И пусть ему до ужаса не хотелось туда возвращаться…
— Идем. Доделаешь свой проект потом. По дороге все расскажу.
Матвей с тоской посмотрел на стопку книг, которых его рука еще не коснулась. Однако, разумеется, тут же поднялся. Богдан прошел мимо девочки с тенью за спиной. Явных черт кляксы он на этот раз не увидел. И слава богу.
Он ждал на улице, пока Матвей сдавал книги. Тени текли по улицам, перемешиваясь с людьми. Показалось, или их стало больше? Или Богдан стал видеть больше?
Матвей наконец вышел из библиотеки. От него так и веяло жадным любопытством.
— В общем, разглядел я только одного. Косматый такой, маленький, как ребенок. А лицо старое, морщинистое.
— В чем он был одет? — деловито спросил Матвей.
Того и гляди, достанет блокнот и начнет записывать за Богданом.
Он нахмурился, пытаясь вспомнить. Что-то царапнуло тогда сознание, но шок вытеснить не сумело.
— Рубаха белая, нарядная такая, с красной вышивкой. — Они в ансамбле часто надевали подобные на выступления. — А на ногах… — Вот оно! Богдан недоуменно обронил: — Лапти.
— То есть он выглядел как домовой?
Он смерил друга усталым взглядом.
— Вот объясни мне, какой нормальный современный человек знает, как выглядит домовой?
— Я знаю, — заявил Матвей. Смутившись, потер нос. — Я мультик смотрел.
— Про домовенка Кузю? — насмешливо спросил Богдан.
— Ну да.
Он беззлобно фыркнул.
Дома все было как обычно. Первым делом Богдан заглянул к маме в комнату — не прячется ли за ее спиной странная тень… или странный косматый человечек. Екатерина Олеговна лежала на кровати, завернутая в пушистый плед — отопление на днях отключили, и в квартире было прохладно. Увидев сына, улыбнулась.
Никаких клякс, никаких человечков.
Тени ждали его в коридоре, жались испуганно — так показалось — по углам. Богдан обшарил весь дом. Кляксу, очертаниями похожую на смешного человечка, отыскал на кухне. Матвей шел за его пятам. Порой — в самом прямом смысле, в опасной близости от того, чтобы оттоптать ему ноги.
— Видишь его? — прошептал на ухо застывшему на пороге кухни Богдану.
— Только тень.
— Дела…
— Дела, — передразнил Богдан. — Мне-то теперь что делать?
Матвей слепо обшаривал взглядом пространство. Пожал плечами, будто услышал на редкость наивный вопрос.
— Как что? Наблюдать.
Они еще долго сидели в комнате, вполголоса обсуждая «способности Богдана». Он почти физически чувствовал бьющее ключом в Матвее нежелание уходить. Обстановка, о которой Богдан обязался докладывать, существенно не менялась. Кляксы просто сновали туда-сюда, упрямо не обретая четкие очертания. Он уже запомнил их размеры и формы. И заметил, что та самая клякса, обратившаяся косматым существом, вообще перестала наведываться в его комнату. Зато зачастила другая — узкая, вытянутая.
— Чертовщина какая-то, — восторженно выдохнул Матвей в прихожке, прощаясь.
— Чертовщина, — согласился Богдан.
Однако восторга друга не разделял.
Он закрыл дверь за Матвеем. Волной нахлынул холод, пробравший до самых костей. Богдан развернулся, чтобы столкнуться с самой, пожалуй, любопытной кляксой. Худая и длинная, она застыла в конце коридора, откуда и наблюдала за ним, как бы он наблюдал за хомяком, белкой или другой забавной зверушкой. У нее был непропорционально длинный и немного загнутый кверху нос, из-за чего она напоминала Шапокляк. Но лицо на первый взгляд казалось скорей крысиным, не человеческим. С людьми существо роднили нечесаные седые лохмы и неопрятные лохмотья, которые, видимо, полагалось считать нарядом. С неведомым зверем — птичьи лапы, которые выглядывали из-под рваной юбки, и стоящие торчком острые уши.
Наверное, Богдан резко побледнел — иначе с чего бы созданию так визгливо, радостно смеяться? Она исчезла, растворилась в тенях — в тех, что еще оставались нормальными и превращаться во что-то этакое не спешили.
Богдан бросился за ней, отчего-то зная, что не найдет, не догонит. Краем глаза увидел мелькнувшую сбоку тень. Рассмотреть не успел, но запомнил странное.
Тень была ослепительно-белой.
Глава двадцать третья. Плясуньи-полуденницы
Сердце Яснорады взволнованно трепетало. Здесь, в этой части Нави, как нигде чувствовалась жизнь. Виной тому очертания города на горизонте — в той его части, где тянулась горная гряда. Неужели… Чудь? Разделяли их раскинувшиеся на верста поля, засеянные рожью и пшеницей.
Странное напряжение сгустилось вокруг путников, как кисель. Обычно разговорчивый Баюн в присутствии Мары хранил молчание, словно из последних сил цеплялся за тишину. Яснораде недоставало его вечного, милого сердцу всезнайства. Кто знает, сколько интересных историй навьи духи успели ему рассказать?
Сама она больше не вплетала в волосы листья и перья, не сбрасывала человечью суть, чтобы навью обнажить. Действо это — ритуал почти — было для нее особенным, личным. Не при Маре к нему обращаться.
Кащеева дочка, несостоявшаяся Полозова жена, была не просто молчалива. Иной раз Яснорада забывала, что она здесь. Мара ступала неслышно, ни о чем не спрашивала, говорила, только если спрашивали ее. Блуждала ли она в своих мыслях или их у нее не было вовсе? От еды на каждом привале отказывалась…
«Мыслит ли зима? Нужна ли ей пища? И что для нее еда? Может, тем теплом она кормится, что у людей отнимает?»
От ее нечеловечности становилось не по себе даже Яснораде. Той, что зимы и весны прожила в мертвом городе. Той, что сдружилась с нечистью. Той, что сама нечистью оказалась… Иначе откуда в ней эта навья сила — сила ветра, воздуха и воды?
— Луговички за нами бродят, — с теплом вдруг промолвил Баюн.
— Те, что луга, верно, охраняют? — улыбнулась в ответ Яснорада.
И славно, и диковинно, что у каждого уголка Нави был свой хранитель. Но охраняли они ведь не только Навь…
Выходит, кара может настигнуть и охотника с Яви, что лес обидит — редкую птицу убьет или дерево, дом чей-то, срубит? И тех мальчишек, что от скуки, забавы ради, выжигают целые поля? Вот идет человек, творит злое, а за ним по пятам идут навьи духи? А если знали бы они о невидимых стражах лесов, рек и полей, может, меньше делали бы дурного?
Теперь Яснорада замечала в траве луговичков — маленьких человечков со смешными личиками. Зелень среди золота полей. Те бежали наперегонки с путниками, семеня крохотными ножками. Поначалу почудилось, что к одежде их ворохом щетинок налипли травинки. Но трава, сложенная волоском к волоску и подпоясанная, и была их одежкой.
— Они самые. А раз луговички здесь, значит, неподалеку и полевики. Матерей луговичков нам, прекрасных и опасных полуденниц, к счастью, не встретить. По весне в земле полуденницы прячутся, посевы силой своей напитывают. Выходят в межень, в сердцевину лета, когда стоят самые знойные солнечные дни.