Он фыркнул.
— Вот еще, одежка. Шкура это моя.
— А почему она такая… волосатая? — неуверенно спросила Яснорада.
Кот наградил ее странным взглядом. Вдруг вспомнились причудливые книги Ягой. В них ведь тоже попадались коты — отчего-то чаще, чем другая живность. Наверное, богатой фантазией Яснорада не обладала — никак не могла представить, как кот из веток и глины может быть «пушистым», и что значит «оглушительно мурчать». До этих пор…
Кот провел языком по пушному телу.
— Зачем ты лижешь свои волосы? — ужаснулась Яснорада.
— Это называется шерсть, — наставительно произнес он. — И я ее мою.
— Не из этой ли шерсти кащеградские шьют себе теплые кафтаны?
Кот, кажется, обиделся. Отвернув морду в сторону, самозабвенно продолжил себя мыть. Розовый язычок только так и мелькал. Поразмыслив, Яснорада лизнула ладонь. Ощущения ей не понравились.
— Ты самый неправильный из котов, которых я видела.
— А как выглядят ваши правильные коты? — заинтересовался он.
Яснорада объяснила, чем повергла кота в глубокое, точно предрассветный сон, изумление. Шерсть на его загривке встала дыбом.
— Ужасные создания! Дети сора и земли, как они получили право именоваться котами?!
— Их просто назвали так те, кто их сотворил. А кто назвал тебя?
— Начнем с того, что меня никто не сотворял. Я просто был.
— Но так не бывает. Ягая говорит, у всего есть начало и конец.
— Кто же тогда сотворил тебя?
Яснорада пожала плечами.
— Ягая, кто ж еще. Кому, как не отцу или матери, создавать себе сыновей и дочерей?
Она робко коснулась шерсти кота, который спокойно наблюдал за ней яркими и золотыми, что осколки Кащеева дворца, глазами. В одном месте шерсть была мокрая, в другом — гладкая и шелковистая, словно дорогая ткань.
Странное тепло вдруг бережно коснулось пальцев. Невидимым ручейком скользнуло по кисти, кольцом охватывая тонкое запястье, и потянулось выше — к предплечью и плечу. Яснорада охнула. Кот, казалось, тоже почувствовал что-то. Заглянул в ее лицо — внимательно и совсем как-то по-человечьи, и вдруг лизнул тыльную сторону ее ладони. Кошачий язык оказался очень шершавым — точно камень, не обтесанный водой.
— Щекотно, — хихикнула Яснорада.
Она понаблюдала, как кот увлеченно вымывал свою шкуру. Удивительно, но это диковинное зрелище приносило умиротворение.
— Как думаешь, у тебя тоже есть мать? Такая же… пушистая?
Кот вскинул голову, задумался.
— Я просто помню, что я был. А потом был снова. И я знал, что я — кот. Окружал меня дремучий лес. Я был его стражем, его хранителем. Сидел на высоком столбе и глядел вдаль, чтобы никакая злая сила на мой лес не посягнула. Какой-то молодец подкрался ко мне и попытался схватить. Я дрался, будто от этого зависела моя жизнь — ведь свобода зависела безусловно. Впивался в него всеми своими когтями, которые разрежут даже сталь, если я того захочу. Да вот беда, о моих когтях и моей небывалой силе молодец был наслышан. Он облачился в железные перчатки, на голову железную шапку надел. Так он и смог найти на меня управу. Вот только я лапы опускать не привык, и жизнь в лесу на неволю менять не собирался. Бросился прочь от него — только земля из-под лап летела. Через терновый лес нескоро пробрался, а потом — через изувеченную стальными когтями изгородь. Обрадовался, когда город нашел, да только врата его оказались закрыты. Так я и очутился здесь, а где, мне и самому неведомо.
«Р» перекатывалась на кошачьем языке, рождая причудливое эхо. Голос — словно густой сладковатый мед. Он успокаивал, убаюкивал, качая Яснораду на невидимых волнах. И пока закрывались отяжелевшие веки, история оживала перед глазами. Она ясно увидела и тот лес, и того молодца, и гордо восседающего на высоком столбе кота…
Рассказ закончился и Яснорада, очнувшись, заморгала. Тихо спросила:
— Тебе не нравится здесь, да?
Кот поразмыслил, глядя сквозь ставни.
— Все здесь какое-то чуждое мне, неправильное, — наконец негромко признался он.
«Кто же неправильный из нас?»
Снизу, в сенях, послышался шум. Ягая всегда ступала твердо, решительно, будто каждый миг бросая вызов миру, что ее окружал, заявляя о своем законном праве владеть им… хоть и не она в Кащеевом царстве была царицей.
Ойкнув, Яснорада спрятала чудно вякнувшего кота под кроватью. Шикнула:
— Сиди тихо.
А сама спустилась поприветствовать мать.
Ягая вошла в избу, припадая на правую ногу. Остановилась в дверях — высокая, крепко сложенная, с тяжелой смоляной косой и соболиными бровями. На величавую, статную мать Яснорада была совсем не похожа. Слишком хрупкая — того и гляди, ветром сдует, шустрая, а глаза — точно луговая трава. В волосах Ягой — полночь, в волосах Яснорады — золотая заря.
— Кошачьим духом пахнет, — поморщилась Ягая. — Откуда кошки в моей избе?
Яснорада сглотнула. И как она собиралась скрыть что-то от ведьмы?
«А ведь кот, выходит, не соврал. Он и правда… кот».
Яснорада съежилась под строгим взглядом. Но, вздернув острый подбородок, сказала:
— Ты сама меня учила помогать тем, кто в этом нуждается. Вот я и помогла.
— Коту? — хохотнула Ягая. — Ладно, показывай тайное твое сокровище.
Яснорада и показала. Кот опять повел себя неприветливо — выгнул спину и вспушил то, что шерстью называл. Ягая долго его рассматривала, даром в уши и под хвост не заглянула.
— Раз прячешь его — значит, дорожишь. Раз дорожишь — отнимать не стану.
— Можно оставить?
Яснорада ушам своим не поверила. Прежде она радовала Ягую своим послушанием, и первая же выходка осталась безнаказанной?
— Пусть будет твоим фамильяром. — Ягая благодушно махнула рукой. — Кот не простой, раз в этих краях появился. Пусть колдовская сила его монетами падет в твой кошель.
Яснорада похлопала глазами и перевела на кота заинтересованный взгляд.
У нее будет свое собственное зверье! Как у Драгославы и других искусниц… или самого Кащея. Правда, те животные, что блуждали по дворцу, Кащею не принадлежали. Лишь, как призналась однажды Драгослава, были привязаны к нему. Такого рода мастерством Яснорада не владела. Да вот только неправильный кот сам пожелал остаться с ней.
«Какова ведьма, таков и фамильяр».
А ведь Яснорада и впрямь училась быть ведьмой, достойной преемницей Ягой. Но то, что должно было стать колдовским зельем, в ее руках оказывалось лишь горькой, отдающей травой, водой. Обереги, призванные усилить красоту невест Полоза, оставались лишь безделушками, вырезанными из бездушной кости и подвешенными на шнурок. Ягая пыталась учить ее и другим чарам, да ничего не вышло.
Неправильная она ведьма, и зверь у нее неправильный.
В тот день кот впервые спал с ней. Свернулся на груди пушистым клубком, и такое по телу разлилось тепло! Недолго Яснорада гадала над его именем. Была среди трав и корешков Ягой волшебная, навевающая сон баюн-трава. А кот так сладко мурлыкал у нее на груди, своим мурчанием усыпляя, что имя само на ум пришло.
Баюн.
Глава третья. Волшебное блюдце
Сначала был холод и пустота, а после — золото, золото, золото. Его сияние — первое, что она увидела. Первым, что услышала, было ее собственное имя.
Мара. Такое же холодное, как и зима, из которой ее соткали.
Красота женщины, застывшей напротив, была темна. Глаза глубокие, словно океанские воды, струящиеся черненые волосы… И все же она была живой и чуть несовершенной. Подбородок чуть тяжел, нос — островат.
Мара знала и ее имя — Морана. Об остальном та рассказала ей сама. Взяла тонкими пальцами за подбородок и заставила заглянуть в глаза.
— Я твоя создательница, Мара. Не забывай об этом.
Ее кивок стал обещанием.
Маре дали зеркало, чтобы смогла рассмотреть себя и запомнить. Зима, поселившаяся в ней, сделала бледной кожу. Волосы посеребрил иней, глаза — что подернутая льдом черная вода… И совершенство в каждой черте. Диковинное, даже пугающее совершенство.
— Ты — мое лучшее творение, — вторя ее мыслям, выдохнула царица.
— Морана… Что такое зима? А иней? А… океан?
Эти мысли пришли сами собой, хоть Мара их и не понимала.
Морана нахмурилась.
— Я вложила в тебя больше, чем задумывала. Но вышло как вышло. Идем, мне многое нужно тебе рассказать. А прежде — показать царство, которым я владею. Которым, царевна, владеешь теперь и ты.
Царство то было отлито из золота. А Маре милей было серебро.
***
Как выяснилось вскоре, их с Баюном мучила одна и та же напасть, что порождала добрые и не очень шутки от Полозовых невест. Как и Яснорада, Баюн постоянно чувствовал голод. Она кормила кота тем, что оставалось после гостей. А оставалось обычно много. Для гостей что Ягая, что сама Яснорада накрывали целый стол — с несколькими блюдами, как на пиру во дворце. Но обоим еды хватало ненадолго.
Как она при такой любви к еде оставалась столь худой, для нее самой оставалось загадкой. «Ведьма. Точно ведьма», — прозвучал в голове змеиный шепот Драгославы.
Однажды Ягая куда-то запропастилась — солнце успело дважды встать над Кащеевым градом. Гости не появлялись, словно дверь кто-то заговорил, и Яснорада совсем заскучала. Ягая будто знала, что в избе будет тишь, и особых наказов дочери не оставила. Жаль, вместе с наказами она забыла и о еде. И пускай Яснорада не так давно вернулась из дворцовой трапезной, голод в ней — ненасытный зверь — никак не унимался, острыми когтями царапая живот изнутри.
Баюн кружил подле ее ног, заглядывая в лицо молящими глазами. Словно околдованный, все твердил про каравай.
— Нет у меня каравая, — вздохнула Яснорада.
— Спеки!
— Не умею.
Баюн совсем по-человечески ахнул.
— Как же… Немыслимо…
— Ягая сама готовит, — оправдывалась пристыженная Яснорада. — Верней, готовит скатерть ее зачарованная.
В глазах кота, где прежде был лишь голод, зажегся интерес.
— Скатерть, говоришь? — мурлыкнул он. — И где она, ткань эта волшебная, словно мать, кормящая?