Богдан щурил один глаз, вторым глядя на солнце сквозь большие, едва ли не во всю стену высотой, окна столовой.
— Ерунда какая-то. Кикимора, домовой… Детские сказки.
— А тени-кляксы, которые оживают и превращаются в непонятных существ?
Он неопределенно повел плечом.
— Если бы я сказал тебе, что они — вампиры, ты бы охотнее поверил, чем в кикимору и домового? — хмыкнул Матвей.
— Не похожи. Но твою мысль я уловил.
В чем-то Матвей был прав. Поверить в вампиров, оборотней и прочие мифические создания Богдану было бы проще. Да, они все еще оставались фантазией, выдумкой — во всяком случае, для большинства людей. Но о них снимали популярные современные фильмы, писали книги. Для славянской нечисти, за редким исключением, место находилось только в сказках и старых фильмах, которые уже мало кто смотрел.
Какой предел у неведомого, чтобы считаться не сверхъестественным — то есть все же возможным, — а глупой детской сказкой?
— А давай мы классифицируем твои кляксы! — Глаза Матвея загорелись.
И понеслось…
Богдан проморгал момент, когда лидерство в их дуэте перехватил Матвей. Искрясь энергией, он всюду тащил друга за собой. Всюду — это туда, где были тени. Они даже прошли до самого конца улицы Западной, где кончались дома на земле и начиналась, собственно, сама земля. Там был и заброшенный, давным-давно высохший колодец. А в нем, будто в фильме ужасов, притаилась тень.
— Колодечник, — с убежденностью заядлого энциклопедиста день спустя заявил Матвей. — Хилый, наверное, раз воды нет. Жаль, ты не можешь его разглядеть.
Богдан не разделял его сожаление.
Если принять слова Матвея за чистую монету, складывалось ощущение, что не было ничего, над чем духи не вели бы шефство. За амбаром приглядывал амбарник, за баней — банник, за пустым домом — пустодомки или ячичны (наверное, именно их Богдан так часто встречал на улице Западной). Матвей утверждал, что последние, хоть и похожи на незлобивых кикимор, которые обитали в жилых домах, духи вредные и коварные.
Что ячичны, что пустодомки могли нагрянуть к людям в гости, захватив с собой прялку. Но то ли одинокая жизнь в пустом доме не служила им поводом сблизиться с человеческим родом, то ли наоборот их озлобила, но приходили они затем, чтобы людей… убить. Обмануть их, поспешно успокоил Матвей, можно. Для этого нужно надеть на голову горшок с клубками, которые пустодомка, приняв за людские головы, разобьет. Ячична сама уходила с петушиным криком, но до тех пор защита от нее была похожа — надеть на голову горшок, который разобьет ячична, а самому обернуться тулупами. Их нечисть вместо кожи и срывала.
— И где ты это только берешь…
— Книжки читаю. Попробуй, это полезно.
Богдан сощурил глаза. Подкол засчитан.
У него и впрямь не хваталось усидчивости для долгого чтения. Душа рвалась что-то делать, куда-то бежать. Однако его нетерпеливость весомым оправданием Матвей не считал. Заметил как-то, хмыкнув: «Ты часами репетируешь, разучивая новую мелодию». Парадоксально, но факт: для игры на гуслях терпения у Богдана хватало. Они будто усмиряли его пылкий нрав. Чтение, хоть ты тресни, нет.
— В нашем тандеме за ум отвечаешь ты, — отмахнулся он. — А я просто талантливый и красивый.
Матвей показательно фыркнул. Спустя секунду хохотали оба.
В домах домовых тоже водилось предостаточно. Как будто вся нечить однажды собралась и договорилась разделить обязанности. Букарица приглядывала за подпольем, запечник, что неудивительно, сидел за печкой, клетник жил в кладовой, дворовой — во дворе, лизун — среди немытой посуды, которую, к ужасу Богдана, любил по ночам облизывать. А еще были сарайники, хлевники… Баган приглядывал за скотом, вазила — за лошадьми, а вот противник его, кумельган, животным, наоборот, лишь вредил.
— Но кто за людьми ходят, я пока не понял, — сокрушенно сказал Матвей. — Мне бы больше деталей.
— Следак ты недоделанный, — фыркнул Богдан, — деталей ему побольше! А я страдай, любуйся этими… созданиями.
— А чего тебе страдать? Ничего плохого они тебе не делают. Зато как интересно! — Матвей вздохнул. — Мог бы, поменялся бы с тобой местами.
А так как это было невозможно, он с энтузиазмом включился в процесс «расследования».
Они сидели у Богдана дома. На столе были разложены учебники и тетради, но никто так и не удосужился их открыть. У них сейчас были дела поважней.
— Помнишь, ты говорил, что как-то уснуть не мог, и у кровати появилась новая клякса?
Богдан кивнул вместо ответа.
— Думаю, это могла быть полуночница. Или полуночник.
— Фигура женская, скорей, — задумчиво отозвался Богдан.
И тут же покачал головой — вот что с ним жизнь сделала? Еще несколько дней назад он бы называл Матвея выдумщиком и посмеивался над его фантазиями, которые уж больно походили на детские сказки. А что теперь?
А теперь ему пришлось согласиться с тем, что проклятые кляксы не собирались испаряться. Плод воображения давно бы исчез, разрушенный его скепсисом. Кроме приступов сильнейшего озноба, чувствовал Богдан себя прекрасно, медосмотр подтверждал, что он здоров. Да и существ он в деталях разглядел уже дважды. Похоже на закономерность… Или прогрессирующее безумие.
Однако когда перед Богданом встал выбор — верить в сказки или в собственное сумасшествие, он выбрал первый вариант. А значит, за ним и впрямь приходила полуночница — злобное создание, за которым тенью следует бессонница. Правда, Интернет говорил, что полуночница мучает, лишая сная, в основном детей и новорожденных… Выходит, врал Интернет — или его полуночница плохо разбиралась в своих обязанностях.
Он сидел в поликлинике, ожидая очереди к терапевту. Галина Витальевна сдержала обещание и о походах Богдана по врачам Екатерине Олеговне не рассказала. Но ему пришлось снова наведаться в больницу.
Почти все пространство между стенами и людьми заполонили кляксы. Сказать, что их было много — ничего не сказать. К счастью, Богдан видел лишь их теневые облики, смутные очертания, которые не спешили превращаться в какое-нибудь жутковатое существо. Он наблюдал за ними, хотя сердце и колотилось. Попробуй привыкнуть к чему-то подобному, пусть даже оно неотступно следует за тобой по пятам.
Кляксы определенно были привязаны к людям. Некоторые ходили шаг в шаг с ними, будто вторая тень. Другие слонялись неподалеку или стояли, будто покачиваясь. Но далеко от людей, в любом случае, не уходили.
Почему их было так много? Что отличало их от остальных — тех, что на улицах, в парках, на автобусных остановках?
Внезапно Богдану вспомнилась девочка, которая своим чихом навлекла на себя гнев библиотекарши. Люди, сидящие рядом с ним, уж точно не все здоровы — иначе зачем они здесь, в поликлинике?
Богдана осенило. Он торопливо набрал номер Матвея.
— Слушай, а есть нечисть, которая отвечает за болезни?
— Никогда о такой не слышал, — признался друг. — Подожди, гляну.
И отключился, не дав сказать и слова.
Богдан ненавидел сидеть в очередях — терпения не хватало. А тут еще догадки не давали покоя, а Матвей все не перезванивал. Наверное, шерстил все возможные источники в попытках найти ответ. Он мог быть рассеянным и погруженным в себя, но если за что зацепился — непременно доведет дело до конца. Все бы хорошо, если бы ожидание не было таким долгим.
Богдан барабанил пальцами по скамейке, пока старушка напротив не смерила его многозначительным взглядом. Шумно выдохнув, перестал. Еще пять минут провел, вертя в руках телефон и без конца оживляя потухающий дисплей — чтобы видеть время.
Наконец Матвей сжалился над Богданом и прекратил его мучения — позвонил.
— Не поверишь, есть, — начал он с порога. — Сведений не так уж много. Кто-то называет их лихорадками, кто-то — трясавицами, кто-то — дщерьми Иродовыми, то есть дочерьми царя Ирода. Они считаются злыми духами, которые одним прикосновением к людям или даже простым присутствием вызывают у них болезни. Либо же просто персон… погодь… персонификациями болезни.
— Матвей…
— Почти все сходятся на том, что сестер было несколько. От семи до семидесяти семи. Чаще называют число двенадцать. Тебя, кстати, вполне может навещать Ледея — она как раз насылает озноб. Правда, ты бы ее, наверное, заметил… От Ломеи кости ломит, Желтея насылает желтуху, Гнетея зачем-то на ребра ложится. А еще есть Трясея, Глядея, Коркуша…
— Матвей!
— А? — прозвучало растерянное.
— Ты увлекся.
— Прости.
Даже по телефону было слышно его смущение.
— Достаточно было просто сказать: «Да, они существуют».
— Врага надо знать в лицо, — выкрутился Матвей.
Богдан фыркнул.
— Я не собираюсь становиться охотником на нечисть.
— А представь… — мечтательно начал Матвей.
— Да-а-же не собираюсь.
— Понял.
Богдан отключился. Еще долго он смотрел на кляксы, пытаясь разглядеть в них безобразных сестер-старух. Покидая больницу, старался не касаться их даже плечами.
Следующий день был выходным. Матвей, примчавшийся с утра пораньше домой к Богдану, записывал в тетрадь его «показания».
— Точно не разглядел этих трясавок? — с явным огорчением спросил он.
— Не-а, только очертания. Кляксы.
Вздохнув, Матвей сделал пометку.
— Что-то прохладно стало, — заметил он, ежась и потирая ладонью голую руку — у его футболки были короткие рукава.
Богдан вскинул голову.
— Ты чувствуешь?
— Да тут и мертвец почувствует, — ежась и растирая плечи, проворчал Матвей.
Богдан кинул взгляд поверх его плеча. Да так и замер.
У незнакомки была светлая до прозрачности, словно выбеленная, кожа, черные волосы и черные глаза. Такие захочешь забыть — не забудешь.
— Она здесь, — побелевшими губами выдавил Богдан.
— Кто? — Матвей замотал головой по сторонам, но, разумеется, никого не увидел.
Та, из-за которой ему всегда холодно. Которая будто кормится его теплом.
— Моя смерть.
И все кляксы вдруг обрели очертания. Пусть они и стояли в стороне — дворовые, кикиморы и трясавицы, они казались армией беловолосой. Армией, которая пришла в этот мир, чтобы забрать его с собой.