Финист покраснел. Он, конечно, думал когда-нибудь жениться, но чтобы так скоро? Разве он не слишком для этого молод? Финист жил совсем недолго — он даже не застал приход Карачуна, который должен был усыпать землю снежным пологом.
Часто его сомнения прорывались наружу — хорошо, в руднике было, с кем поболтать. В конце концов он, кажется, успел всем надоесть своими разговорами о Марье. Даже старый горняк, которого все называли просто Михалычем, устал над ним подтрунивать.
— Ну что ты ломаешься как девица! — в конце концов с досадой махнул он рукой. — Любишь ее или нет?
Финист задумался и честно сказал:
— Не знаю. Вроде люблю.
— Вроде люблю, — передразнил Михалыч.
Финист вздыхал. Марьюшка — девушка бойкая, своего терять не привыкла. И серьезная. Несколько свиданий при луне — и она уже вверила ему свое сердце. Он и счастлив его принять… Но жениться?
Погруженный в мысли, Финист привычно работал киркой, откалывая крупные куски породы. Он до сих пор был слишком худым и, по мнению остальных горняков, слишком слабым. Однако он тешил себя надеждами, что однажды поравняется с ними в силе. И станет хоть немного похож тех богатырей, о которых, будто они неладны, поведали дворцовым девицам берестяные книги.
Ему нужна только Марья… но кто не любит богатырей?
Сказал бы приятелям-горнякам такое — точно бы засмеяли. Вот Финист и предпочитал не говорить. Лишь махал киркой снова и снова, пока не услышал рядом смех. Женский смех — звонкий, переливчатый. Он вскинул голову с улыбкой, думая, что Марья, которой вечно на месте не сиделось, пришла в штольню его проведать. И неважно, что день был в самом разгаре, и ей полагалось развлекать Морану во дворце своей болтовней.
Улыбка поблекла. Вместо неугомонной Марьи Финист увидел незнакомку с длинной черной косой и изумрудными глазами в таком же изумрудном платье в пол. Мысленно ахнул. Горняки часто шептались о некоей красавице, хозяйке — хранительнице — малахитовой горы. Правда, Финист никак не ожидал, что она встретится… ему. Он любовался ее профилем — не как юноша, а как художник.
«Вот бы ее зарисовать…»
Лицо хозяйки с тонкими, правильными чертами и ее точеная фигура так и просились быть запечатленными. Марью он уже много раз рисовал, рисовал и Морану — по личной просьбе царицы, узнавшей от Марьи про его «талант».
— Давно я за тобой наблюдаю, — наклонив голову, певуче сказала хранительница горы.
— Почему именно за мной?
— За многими я наблюдала, не с тобой одним разговаривала. И все же есть в тебе что-то особенное… Природу в тебе чую родную, двусущную.
— Что это значит? — заинтересовался Финист, откладывая кирку.
— Сущность в нас есть иная, помимо человеческой. Я, например, могу ящеркой обращаться.
— Я тоже? — воодушевился он.
Хозяйка заразительно рассмеялась.
— Свободолюбив ты слишком для ящерки. Но я чувствую в тебе странную силу… Слабую — будто отголосок силы, ее эхо. Странно, что ты ничего не знаешь о ней.
— Иногда я мечтаю о том, чтобы сбросить с себя кожу и взлететь в небо, — неожиданно для самого себя признался Финист.
— Так что же тебе мешает?
Финист окончательно растерялся. Как что? Он же человек!
— Научу я тебя, горемычный! — озорно вскрикнула Хозяйка. — Будешь слушать меня — научишься личиной второй обращаться!
Превратившись в ящерку, она взобралась под самый потолок, и была такова.
Однако вернулась к нему, озадаченному, в тот же вечер. И начала, как сама сказала, «уму-разуму учить».
С той поры Финист повадился уходить от горняков, чтобы побыть с Хозяйкой горы. Внимательно ее слушал, но ничего путного не выходило. Как был человеком, так им и оставался, сколько бы изумрудная ящерка ни вилась возле ее ног.
Характер у Хозяйки был вспыльчивый, переменчивый. Она то хохотала, как юная девушка, то злилась на Финиста и называла неумехой. В конце концов сказала:
— Устала я от тебя. Хоть помочь и хочу, а вижу, что не сумею. Я с рождения лелеяла свою двусущность и с рождения ящеркой вилась меж камней. Если не знаешь сам о силе своей, значит, ею тебя наградили.
— И что делать? — спросил Финист.
Расстраиваться он не спешил — мир большой, непременно найдет кого-нибудь, кто сумеет ему помочь.
— Прорублю я тебе путь в горе, чтобы проход вел прямехонько к берендеям.
Сердце Финиста взволнованно застучало. Значит, он мог попросить Хозяйку вывести их с Марьей за пределы Кащеева града?
«Прости, Марьюшка, не сейчас. Для начала мне нужно понять собственную сущность».
Двусущность, если верить Хозяйке горы.
Он поспешно согласился — непостоянная Хозяйка могла передумать в любой момент. Взволнованный переменами, Финист совершенно забыл спросить: а кто они, собственно, такие, эти берендеи?
Глава тридцатая. Зов Матери Сырой Земле
Долго Яснорада обдумывала слова Богдана. Его самого давно уже не было рядом, а голос вновь и вновь раздавался в ее голове, словно записанный на явью пластинку.
— Нам не убедить Морану отменить сделку, — со вздохом сказала она Баюну.
— Не убедить, — согласился он. — Царица мертвых на редкость упряма.
— Но если не она, то кто способен спасти Матвея? Ты больше нас о чарах Нави знаешь. Какая сила способна мертвого оживить?
Баюн задумался, прислушался, верно, к навьим шепоткам.
— Вода, надо полагать, живая. Вот только добраться до нее непросто. У Алатыря, начала и отца всех камней, она течет, на острове Буяне.
Яснорада помолчала, в волнении покусывая нижнюю губу. Вскинула голову, через силу улыбнувшись:
— Значит, на остров Буян, за живой водой!
Яснорада искала Мару в Чуди и, к своему удивлению, нашла ее в школе. Анна Всеволодовна, сидя напротив Кащеевой дочери, что-то негромко ей объясняла.
— Ты? Здесь? — не сдержала удивления Яснорада.
Мара подняла на нее спокойный взгляд.
— Мне вложили в голову тысячи крупиц знаний. Учили быть идеальной во всем, чего бы я ни коснулась. Но в последние дни мне кажется, что я не справляюсь.
— О чем ты?
— Я вижу, у вас есть нерешенные дела, — улыбнулась Анна Всеволодовна. — На сегодня мы закончим, но, Мара… Я буду рада видеть тебя снова.
Яснорада проводила ее задумчивым взглядом. Знала ли святая княжна, кто перед ней?
— Слишком многое в окружающем мире мне непонятно, — вырвал ее из размышлений голос Мары. Как обычно, лишенный тени эмоций, равнодушный и отстраненный. — Я знаю все виды вышивки и несколько видов танцев, нотную грамоту, географию, историю обоих миров и несколько явьих языков. Я знаю, как превратить невинные для людей снежинки в крохотные, но болезненные метательные орудия. Знаю, как выткать изо льда целый замок.
Яснорады поморгала. Не кажется ли Моране, что, создавая идеальную дочь, она немного… перестаралась?
— Но во всем, что касается людей, их эмоций и связей…
Мара покачала головой — редкое для нее проявление замешательства.
— Ладно, может быть, уже не во всем. Самые простые чувства людей мне понятны, но… Порой они говорят одно, а делают другое. Беседуют с кем-то тепло, словно со старым другом, а в руке за спиной держат нож. Бросают резкие слова любимым, врагу — улыбаются. Любят, но в том не признаются. Скрывают злость и ненависть где-то глубоко. Говорят полуправду, лгут или прячут истину за ажурной, словно кружево, вязью слов. Это все… слишком сложно для меня.
— Людская натура противоречива, — понимающе кивнула Яснорада. — Ты правильно делаешь, что задаешь вопросы. И, думаю, лучший способ понять других — наблюдать за ними. Только не забывай иногда моргать, — не удержавшись, добавила она.
Царевна, которая, глядя на нее, с минуту не мигала, послушно захлопала ресницами. Кокетливый жест на застывшем стеклянном лице смотрелся нелепо и даже пугающе.
— Не так часто! Просто не забывай, что нужно иногда моргать.
— Иногда — это как?
Зима, втиснутая в человечью кожу, любила точность. Так ее приучили, наверное.
— Наблюдай за другими, — улыбнулась Яснорада. — Ты удивишься, как много интересного сможешь узнать.
Мара ничего не ответила. Поднялась, прижимая к груди какую-то книгу — наверное, Анна Всеволодовна дала.
— У меня для тебя как раз есть один объект наблюдения, — сказала Яснорада.
Улыбнулась невольно. Книг Ягаи с ней давно уже не было, а слова из другого мира прочно осели в голове — словно просеянные через сито песчинки.
— Гусляр, — поняла Мара.
— Богдан.
Царевна открыла пути, являя Яснораде и Баюну фигуру застывшего за столом Богдана. Он сидел над учебником, подперев голову рукой и сосредоточенно хмурясь. Яснорада знала: учеба ему сейчас давалась с трудом. Даже его чудесная, чудотворная музыка выходила натужной и печальной.
Богдан вздрогнул, когда Мара проложила тропу из Нави в Явь. Обернулся. Он был сейчас словно сама переменчивая зима. Теплый взгляд его, обращенный на Яснораду, натолкнувшись на Мару, похолодел. И снова растаял — при виде Баюна.
— Привет, Веснушка, — устало улыбнулся он. Наклонил голову, избегая смотреть на Мару. — Рад видеть вас двоих.
— И я тебя, — засмущавшись, шепнула Яснорада.
Не теряя времени даром, она рассказала Богдану о живой воде.
— Как только мы добудем ее с острова Буяна, я отправлюсь прямиком в царство мертвых. Способ отыскать можно — Баюн же как-то туда попал. Найду Ягую, попрошу убедить ее мне помочь — отыскать Матвея. Только знай…
— Никакой гарантии, что все получится, нет, — кивнул Богдан. Помолчал. — Ты действительно сделаешь это ради меня? Это ведь тебе, а не мне, нужно оставить свой город и отправиться на незнакомый остров.
Непривычно было видеть его столь неуверенным и даже смущенным.
— Чудь — не мой город, — улыбнувшись уголками губ, отозвалась Яснорада. — И, что ни говори, всю эту кашу заварила я. Я спасла тебя, что стало погибелью для твоего друга. И если есть шанс и впрямь вернуть его обратно в Явь…
Было еще кое-что. Ей понравилось узнавать Навь, как Маре — человеческую суть. Страх перемен все еще напоминал о себе, но отражался пониманием: родного дома у нее больше нет, а значит, о чем ей тосковать?