Яснорада обыскала всю избу. Кроме той ее части, что безраздельно принадлежала Ягой.
— Я не знаю, где она, — наконец призналась она.
— Ты в ту комнату не заглядывала. — Баюн кивнул на закрытую дверь.
— Мне запрещено входить в спальню матери.
— Но мне ведь — нет, — резонно заметил Баюн.
— Так. — Яснорада уперла руки в бока, как это делала Ягая, желая казаться еще строже. Пусть и выходило у нее не так выразительно. — В спальню Ягой никто не войдет.
Баюн приуныл.
— Я вернусь во дворец, принесу тебе что-нибудь оттуда, — смягчилась Яснорада.
Уж больно голодным и несчастным выглядел кот.
Ее слова Баюна чуть приободрили. Странный — гибкий, словно ивовый прутик — хвост встал трубой.
***
Порой Яснораде была на руку ее неприметность. Невесты Полоза плыли как павы, прекрасно музицировали, изумительно вышивали, а вокруг них словно сплетался сияющий ореол, что приковывал к ним восхищенные взгляды. Зато она могла приходить и уходить из дворца, когда вздумается. Прошмыгнет как мышка, а дворцовая стража по ней лишь ленивым, почти невидящим взглядом мазнет. Может, кто из царских дружинников и задумался бы, отчего невесте Полоза во дворце не сидится, да только многие видели в ней лишь прислужницу. Яснорада и не спешила их разубеждать. Помогало ее простое облачение, выбранное взамен того снежного, с искусной вышивкой по подолу и рукавам, что носили невесты Полоза.
В серебряных палатах лился смех, журчала негромкая беседа. Невесты разбились на стайки, как птицы. Самая многочисленная замерла у стола Драгославы. С тяжелыми толстыми косами с вплетенными в них лентами, в белых платьях с широкими, точно крылья, летящими рукавами невесты радостно о чем-то щебетали. А глаза их зачарованно и жадно следили за мягкими, текучими движениями Драгославы. Пытались почуять, разгадать ее секрет. Отчего материя под тонкими пальцами так послушно мнется, отчего так легко оживает?
Взяв в руки неоконченную вышивку, Яснорада с невинным видом опустилась на скамью — не привлекая внимания, дождаться, когда к вечерней трапезе позовут.
По палате, словно бисерины, рассыпались шепотки. Морана.
Царицу невесты Полоза встречали куда чаще Кащея, что день-деньской пропадал в золотых палатах дворца. Царственная, с горделивой осанкой и чуть насмешливой улыбкой, Морана с удовольствием проводила время с «придворными девицами». Любила сидеть с ними за вышивкой и вести неторопливую беседу. И пусть жену выбирать себе будет сам Полоз, каждая из девушек мечтала добиться благосклонности Мораны. Вдруг замолвит словечко перед Полозом? А если царицей заморской не выйдет стать, отчего бы не свести дружбу с владычицей царства Кащеева…
Морана вошла в зал, облаченная в тяжелое платье из серебристого бархата, что вышит голубоватыми, словно иней, и белыми, словно кость, нитями. На черных кудрях — тяжелый венец с украшенными резьбой серебряными цепями-ряснами.
Вот отчего столь непохожи палаты невест на весь остальной дворец — золотой, будто озаренный солнцем. В палатах невест царствовала Морана, а она — сплошь изморозь и серебро. Только волосы — ночь над Кащеевым градом.
До сих пор было странно сидеть рядышком с Мораной. Яснорада прикусила язычок, боясь выдать себя, сказать ненароком то, что привлечет внимание царицы. Волновалась она зря — его, словно пуховое одеяло, перетянула на себя Драгослава. Она похвалилась перед Мораной только созданным зверем — с ветвистыми, деревянными рогами, которые гроздьями увенчали маленькие спелые плоды. Царица надкусила один, улыбнулась довольно. А Драгослава, как ни в чем не бывало, продолжала щебетать. Будто только что она не сотворила чудо.
Яснорада вздохнула и сделала стежок — выверенный и все-таки чуть кривоватый.
Наконец она дождалась обеда. В трапезной Морана села за один стол с невестами. Из-под густых ресниц наблюдала за невестами и о чем-то своем улыбалась. Как всегда, поварихи потрудились на славу, но голод Яснорады не утихал.
— Прошу меня извинить, мои невестушки, — заглушая тихие голоса, обронила Морана. — Царские ждут дела.
Поднялась — сдержанная грация в каждом жесте — и, шурша бархатом, уплыла вглубь палат.
Яснорада только этого и ждала. Схватила крохотные пирожки с подноса (их все равно, кроме нее и Иринки, не ела ни одна душа) и принялась заворачивать их в тряпицу. Полозовы невесты зафыркали — где ж это видано, чтобы у придворной девицы были такие ужасные манеры? Яснорада их не слушала. Спрятала в подол угощение и была такова.
Едва войдя в избу, она почувствовала неладное. Запах еды щекотал ноздри. Желудок требовательно заурчал.
— Баю-юн, — протянула Яснорада.
Дверь в комнату Ягой была открыта. Она бросилась туда и, ахнув, остановилась. Баюн лежал белым пузом кверху возле скатерти, примятой понадкушенными пирогами и караваями.
— Ни о чем не жалею, — выдохнул он.
Яснорада хмуро вынула стянутое с дворцового стола угощение. И даже тогда не разглядела на кошачьей морде ни толики вины.
— Попробуй хлеб этой волшебной тряпицы. Он такой вкусный, куда вкусней!
— Плохой кот! — Любопытство, однако, взяло над ней верх. — Как тебе удалось получить от нее каравай?
— Мы не сразу пришли к согласию. Я ей и так, и эдак, а она… — Баюн сыто икнул.
Сдавшись (сделанного не воротишь), Яснорада оглядела комнату, чтобы оценить масштабы катастрофы. «Котастрофы», — хихикнув, подумала она.
У стены стоял сундук с откинутой крышкой, из которого Баюн, вероятно, скатерть и вынул. Вокруг разбросаны диковинные вещицы. Хрустальный шарик, ключи всех форм и размеров, шкатулки и бесчисленные свертки, перевязанные бечевками и шелковыми лентами.
— Как ты вообще сюда пробрался?
Сил у объевшегося Баюна хватило лишь на то, чтобы лениво махнуть лапой с острыми когтями. Выходит, дверь Ягая не закрывала, полагаясь на честность Яснорады, которую сама в ней и взращивала. До сих пор Яснорада оправдывала ее доверие. Но теперь, благодаря пушистому приемышу, что сдался на волю голода, нарушила запрет.
Со смиренным вздохом Яснорада взялась за уборку. Содержимое сундука не разглядывала — чем дольше она находилась в покоях Ягой, тем тяжелей была ее провинность. И все же одна вещица ее внимание привлекла.
На серебряном, будто из невестиных палат, блюдце лежало краснобокое яблоко. Вряд ли Ягая хранила его в сундуке вместе с диковинками. Баюн попросил к караваю? Яснорада не знала, едят ли коты яблоки. Она лишь недавно узнала, что коты вообще едят.
Попыталась взять яблочко, да не тут-то было — от блюдца оно не оторвалось. Покатилось, потревоженное ее касанием.
— И яблочко зачарованное, — удивился Баюн. — В нашем лесу такие не росли.
— Яблоки вообще не растут в лесу, — с убежденностью девицы, за чьим образованием следили пристально, сказала Яснорада. — Их срывают с деревьев… хоть у нас таких деревьев и нет.
Правда, невесты Полоза утверждали, что яблоки выкапывают из земли, отмывают и подают на царский стол. Слово Яснорады веса в их кругу не имело, а потому и спорить с ними не стоило.
А еще яблоки нередко появлялись на волшебной скатерти Ягой.
— Меня-то обучает Ягая, а ты откуда о них знаешь? Сам же сказал, что дальше собственного леса носа не казал.
Баюн призадумался. Тяжело перекатился и сел, обернув хвост вокруг лап. Поза его могла оказаться грациозной, если бы не выпирающий после сытного обеда живот. Яснорада, однако, и сама уважала еду, а потому осуждала кота лишь за то, что не послушал ее и проник в запретную комнату.
— Просто знаю, и все. Как и то, что я — кот, а мы — в Навьем царстве.
— Кащеевом, — возразила Яснорада.
— Навьем, — стоял на своем Баюн.
Порой Яснорада в упрямстве могла посоперничать с самим быком… что бы это в устах Ягой ни значило. Но с памятью кота что-то точно неладно, да и жалко его, потеряшку. Все ж остался без дома и без семьи. Хуже ей, что ли, будет, если один раз смолчит о том, что знает?
Вот она и смолчала.
Яснорада снова попыталась взять в руки яблоко. Уж больно красивое, так и хотелось вонзить зубы в хрустящую мякоть и ощутить ее сладкий вкус. И снова не вышло: яблоко покатилось по блюдцу, описав круг. И в бликах, что ловила поверхность блюдца, Яснораде что-то привиделось. Словно они, блики эти, сложились в чудной рисунок…
— Волшебная штука, точно тебе говорю! — Баюн подошел поближе и ткнулся пушистой мордой в ее руку.
— Как ты уговорил скатерть тебе помочь?
— Как и положено, — хмыкнул кот. — Попросил.
— Хм-м-м… Уважаемое блюдце, не могли бы вы показать мне… Чего ты смеешься? — обиделась Яснорада.
Баюн спрятал усмешку в длинные усы, что непокорным пучком соломы расходились в стороны от его носа.
— Что оно вообще может мне показать? И что я вообще хочу, чтобы блюдце мне показало? — размышляла вслух Яснорада. — Может, все Кащеево…
— Навье.
— …царство?
Яблоко покатилось по блюдцу. Там, где оно катилось, серебро на блюдце превращалось в зеркальную гладь. В ней отражались знакомые терема и избушки, окольцованные изгородью, все тот же ослепительный и ослепляющий золотостенный дворец. По одну сторону изгороди — их с Ягой изба. По другую — терновый лес, через который Баюн в Кащеев град и пробрался.
«И это все Кащеево царство? Один лишь город, больше ничего?» А впрочем, так ли это важно, если родной город Яснорада покидать и не думала?
И все же была в увиденном толика разочарования. В ее руках — волшебная вещица, а показать она сумела лишь то, что Яснорада день-деньской видела и без нее.
— Покажи мне другие царства.
Яблоко послушно покатилось по блюдцу. Города с высоты птичьего полета, поля, золотистым полотном раскинувшиеся под невидимым крылом. Леса — колышущийся изумрудный полог, моря — полог лазоревый. Острые зубы Матери Сырой Земли — высокие, скрытые шапками снега горы.
Дух захватывало от увиденного, но чего-то Яснораде недоставало. Что-то терзало, кроме голода, изнутри. И вдруг ее осенило.