Патент на это изобретение был у него куплен американскими нефтяными магнатами за баснословную по тем временам сумму и положен до поры до времени под сукно. На эти деньги Махонин купил дом, часть их вложил в авиационный завод и стал строить самолеты.
В 1929 году он получил патент на самолет с раздвижным крылом. И 30 августа 1931 года его моноплан МАК-10 поднялся в воздух. В середине 1930-х годов за создание такого самолета ему была присуждена премия Министерства авиации Франции в миллион франков. Как память о том счастливом времени в углу его кабинета стоял винт самолета. Осуществить свои мечты и идеи до конца Махонин не смог: Франция была оккупирована немцами. Завод был реквизирован, а экспериментальный самолет МАХ-101, во избежание его захвата немцами, был уничтожен летчиком-испытателем. От сотрудничества с ними, несмотря на их давление, Махонин отказался.
После войны Махонин построил четырехмоторный самолет-разведчик МАХ-123. Самолет прошел испытания, но продолжить исследования Махонину не удалось.
Рассказывая о себе, Иван Иванович не забывал и о Ф.И. Шаляпине. В ноябре 1918 года Шаляпину — «высокодаровитому выходцу из народа», артисту Государственной оперы — Постановлением Совета комиссаров Северной области «в ознаменование его заслуг перед русским искусством» было присвоено звание народного артиста. Он был назначен художественным руководителем Мариинского театра.
Обстановка в театре была крайне сложной. Между Шаляпиным и работниками Наркомпроса постоянно возникали громкие скандалы.
Руководствуясь принципами «пролетарской культуры», они грубо вмешивались в творческую жизнь театров и даже таких звезд, как Шаляпин. А он не мог с этим примириться и реагировал на любые «указания» бурно, а иногда и вызывающе. Жена Махонина была свидетелем этих «творческих баталий». Позже, в Париже, Шаляпин, обедая у Махонина, сказал, что сделал большую ошибку, покинув Родину: «Надо было перетерпеть, да характер не позволил».
О положении в театре хорошо знал А.В. Луначарский. Еще в начале 1918 года Шаляпин просил у него разрешения поехать на гастроли за границу. Сам Луначарский дать такое разрешение не мог и пошел к В.И. Ленину. Он прямо сказал Предсовнаркома, что если Шаляпину в этом отказать, он просто убежит, как это сделали многие интеллигенты. Ив 1921 году разрешение на выезд ему было дано.
Вечером 29 июля 1922 года Шаляпин отплыл за границу «на лечение» и «для пропаганды российского искусства за рубежом». Оркестр и артисты Мариинского театра устроили ему торжественные проводы. Уезжая, он обязался отчислять какой-то процент от своих гонораров в пользу Наркомпроса РСФСР.
Махонин, знавший обстановку в России той норы, не исключал, что отъезд Шаляпина за границу спас ему жизнь. Как минимум, его бы выслали на каком-нибудь «артистическом» или «писательском» пароходе.
Живя за границей, находясь в зените славы, Шаляпин всегда с большой теплотой говорил о России, о желании вернуться туда. Он был глубоко русским человеком и чувствовал себя связанным с Россией тесными узами. Отрыв от России и русской природы переживал болезненно. В одном из писем из Южной Америки он писал: «Чем больше таскают меня черти по свету, тем больше я вижу духовную несостоятельность и убожество иностранцев. Искусство для них только забава. Пишу вам, чтобы обругать заморские страны и прославить нашу матушку Россию».
Шаляпина многие упрекали в скупости, ему даже приписывали слова «бесплатно поют только птички». Этот афоризм, сказал Махонин, принадлежит не Шаляпину, а артисту Мамонту Дальскому.
Федор Иванович был отзывчив на чужое горе и занимался благотворительностью, когда ещё сам, можно сказать, был нищим. Во время Первой мировой войны он на свои средства содержал два госпиталя. Дочери его ухаживали за ранеными. Шаляпин и в России, в том числе — в Советской, и за рубежом, часто выступал на благотворительных вечерах, помогал сиротам, давал деньги, и порой немалые, церквям на подарки к праздникам детям и неимущим.
Рассказывал Иван Иванович и о «несносном» характере своего друга. От него страдали и дирижеры, и партнеры. Он постоянно вносил в свои партии что-то новое. И не дирижер давал ему советы, а он указывал дирижеру, что и как надо играть. И при этом не терпел возражений. Дирижер Труффи говорил Шаляпину: «Если делать все, что ты хочешь, после спектакля можно лечь в больницу». И тот же Труффи признавался: «Черт Иванович! Постоянно все меняет; и все хорошо».
До сих пор люди, изучающие жизнь Шаляпина, спорят о том, хотел ли он вернуться из эмиграции. Ответ, мне кажется, однозначен: хотел, но не смог. «Насколько я знаю, — рассказывал Махонин, — с самого начала пребывания Шаляпина за границей в советских газетах появлялись малоприятные для него публикации. И все-таки он готов был вернуться на Родину. Болес того, была назначена и дата возвращения — октябрь 1927 года. Он собирался участвовать в юбилейном концерте, посвящённом 10-летию Октября. Но незадолго до этого произошло событие, которое перечеркнуло его планы».
Шаляпин попросил настоятеля храма Александра Невского освятить его дом. И, покидая храм, увидел группу плохо одетых детей русских эмигрантов. На следующий день он передал священнику 5 тысяч франков на подарки детям. Какое-то время спустя в газете «Возрождение» был опубликован отчет настоятеля храма об израсходовании этой немалой суммы. И через неделю в советской прессе появилась статья о том, что Шаляпин помогает белой эмиграции. Вслед за этим Ф.И. Шаляпина лишили советского гражданства и звания «народный артист». Кому-то в СССР, то ли из числа его руководителей, то ли — братьев-артистов, очень не хотелось видеть Шаляпина в Москве.
Но и после этого оп не отказался от мысли вернуться на Родину. Он еще несколько раз ходил по этому вопросу в советское консульство. О своем последнем визите к консулу Шаляпин рассказал Ивану Ивановичу: ожидая приема консулом, оп листал подшивку «Правды», и в одном из номеров увидел резкую критическую статью в свой адрес. Прочитав ее, он ушел. И больше уже туда не ходил и не звонил. Свой рассказ он завершал словами: «Я там никому не нужен, и говорить больше не о чем». Это было, по словам Ивана Ивановича, в конце 1936 или в начале 1937 года, а 12 апреля 1938 года Федора Ивановича не стало.
Иван Иванович передал мне несколько фотографий певца, ноты с пометками Федора Ивановича. У него хранился портрет артиста в костюме Мефистофеля, написанный углем его сыном Борисом. Этот портрет Махонин обещал «попозже» передать музею Шаляпина в Москве.
В апреле 1959 года я заехал к Махонину попрощаться. На столе были пирожки, грибки и бутылка «Смирновской». Он был грустен. «Я вам завидую, — сказал он, — вы едете домой, в Россию. А мне суждено умереть тут, на чужбине, в прекрасном, но нелюбимом городе. Русскому нужна только Россия».
Умер Иван Иванович 9 июля 1973 года в Ганьи (под Парижем) в старческом доме общества «Быстрая помощь».
8. АРХИВ БЕРДЯЕВА
В пятидесятые годы прошлого века русские эмигранты в Париже, особенно интеллигенты, стали больше интересоваться жизнью в Советском Союзе, легче шли на контакты с сотрудниками посольства СССР. Они приходили в наши учреждения за литературой, издававшейся Совинформбюро (ныне — агентство печати «Новости»), а иногда и с конкретными, интересными для нас, предложениями.
Это было время, когда Советский Союз активизировав борьбу за разоружение, за сохранение мира, усилил «культурную экспансию» на страны Запада. По миру постоянно гастролировали наши прославленные коллективы: Большой, Мариинский, Государственный музыкальный имени Станиславского и Немировича-Данченко театры, Государственный ансамбль народного танца Игоря Моисеева, Московский государственный цирк. В Париже и в столицах других государств выступали известные советские музыканты Давид Ой-страх, Эмиль Гилельс, Леонид Коган и тогда еще молодой Мстислав Ростропович. И пусть не покажется странным, русские эмигранты гордились достижениями Советской России в области культуры и искусства. Это была и их культура, их слава.
Как-то днем, когда я вел прием посетителей, в посольство пришла пожилая русская женщина и сказала, что ее направила к нам Евгения Юдифовна Рапп, родная сестра покойной жены Николая Александровича Бердяева, известного российского философа.
«Госпожа Рапп, — сказала посетительница, — хотела бы и сама прийти в посольство, но в ее возрасте это трудно сделать. Она просила передать, что с удовольствием примет господина атташе по культуре у себя, чтобы обсудить вопрос о судьбе архива Н.А. Бердяева».
«Господин атташе» фамилию Бердяева, «идейного противника коммунизма», пришедшего от легального марксизма к богоискательству, философии личности и свободы, помнил еще со студенческой скамьи. Он помнил также, что Бердяева критиковал сам В.И. Ленин. И но его указанию Бердяева, как одного из самых «активных буржуазных идеологов», выслали из страны. Это случилось в 1922 году.
Разговор с Е.Ю. Рапп, как я понимал, предстоял серьезный, и к встрече с ней стоило подготовиться. Пошел в библиотеку, перелистал справочники и узнал, что русский религиозный философ Н.А. Бердяев из дворян. Учился в Пажеском корпусе, из которого, однако, ушел, чтобы готовиться к экзаменам на аттестат зрелости для поступления в Киевский университет Святого Владимира. Будучи студентом, Бердяев вступил в «кружок самообразования» Киевского союза борьбы за освобождение рабочего класса. И скоро стал заметным специалистом по марксистской философии. В 1897–1898 годах арестовывался за участие в социал-демократическом движении. Его исключили из университета и в 1900 году сослали в Вологду под надзор полиции.
В начале девятисотых годов Бердяев познакомился с профессором политэкономии Киевского политехнического институт а Сергеем Булгаковым, который в молодости тоже был марксистом. Скоро они стали лидерами русской интеллигенции, ищущей пути к религиозному обновлению.
О разговоре с дамой я рассказал советнику посольства по культуре Михаилу Степановичу. «Съезди, Василь. Это может быть интересно, — сказал он, — потом послу доложишь. Он, думаю, заинтересуется этим делом».