Но последний листок перевесил все остальные. Запись в нем заканчивалась словами: «...передать дело в суд». Бесстрастными словами, в которых ощущалась холодная необратимость. И началось... Следствие, суд, приговор... Думал ли он хоть раз, что все это может случиться именно с ним? Вряд ли. Ему всегда казалось, что он удачливее других, что уж его-то беда минует.
Видно, у каждого человека есть в жизни несколько дней, на которые падают заметные повороты в судьбе. Такие дни не забываются, наоборот, — с каждым годом припоминается все больше деталей.
День, когда его прямо из школы увели в милицию, запомнился Ивану на всю жизнь. Запомнился горький взгляд учительницы, лица товарищей, сразу отодвинувшиеся куда-то очень далеко. Запомнился себе сам, за минуту ставший одиноким в толпе ребят. И два милиционера...
Нет, он уже не чувствовал себя героем, как несколько дней назад, когда грабили магазин. Что он чувствовал? Вряд ли его состояние можно было определить одним словом. Были и страх, и стыд. И раскаяние тоже было. И еще он помнит такое ощущение, словно оборвалось что-то, словно рядом, совсем рядом вдруг образовалась пропасть и он скользит к ее краю...
Во время суда Иван познакомился с такими понятиями, как «смягчающие ответственность обстоятельства» и «обстоятельства, отягчающие ответственность», предусмотренные статьями 38 и 39 Уголовного кодекса РСФСР. Дело в том, что к нему были применены оба этих понятия. В какой-то степени смягчали его ответственность возраст, чистосердечное признание, раскаяние. Но толстая папка в отделении милиции... Она лежала на другой чаше весов.
И вот уже позади следствие, суд. Приговор зачитан. Каждый из участников ограбления получил, как говорится, по заслугам. Ивану дали семь лет. Дальше — колония, иной образ жизни, другое окружение. Каким станет его будущее — этого еще никто не мог сказать, в том числе и сам Иван. Но что оно будет не тем, к которому он пробивал дорогу своими «подвигами», в этом он уже не сомневался. Оставалось доказать это другим.
В колонии была школа. Это удивило Ивана и обрадовало. И он начал с того, что сдал задолженность за девятый класс. А через год с отличием закончил десятый.
Из колонии Иван вышел досрочно. Получив в канцелярии билет, он тут же отправился на вокзал и первым поездом уехал в Днепропетровск.
Поезд шел всю ночь. По вагону летали прохладные ветры, настоянные на степных украинских травах. Они будоражили воображение. Обретенная свобода казалась высшим счастьем, какое только доступно человеку.
Сна не было. Несколько раз Иван вставал с полки, шел в тускло освещенный тамбур и там, прижавшись лбом к стеклу, смотрел на поблескивающие под луной небольшие речки, над которыми проносился поезд, на полустанки, огни машин, мчащихся по шоссе, сонные села и бескрайние, до самого горизонта поля.
Он хорошо представлял себе, как появится на своей улице, среди знакомых ребят. Уже слышал их вопросы, на которые ему придется отвечать. И снова, в который уже раз, продолжал мысленный разговор с Григорием — они рядом спали в колонии. Григорию было далеко за тридцать. Этот человек имел достаточно трезвый ум, но очень слабую волю. Каждый раз, оказываясь на свободе, он держался не более года.
— Послушай, Ваня, — говорил он, — не вздумай прописаться здесь постоянно. Если у тебя есть еще какие-то сомнения, посмотри на меня. Пятнадцать лет, Ваня, отпущено человеку на молодость, только пятнадцать лет. С двадцати до тридцати пяти. У меня молодость оказалась сокращенной до трех лет. А здесь, зачем она мне здесь? Понимаешь, Ваня, старику здесь в тысячу раз легче, потому что ему ничего не хочется. А мне всегда хотелось так много!.. Послушай меня, Ваня, тебе здесь будут советовать и другое. Докажи, мол, на что ты способен, пусть, мол, знают наших. Не слушай. Обман это. Так говорят уже больные люди. Именно больные, заразные. Они озлоблены на весь белый свет, и чем больше здоровых людей заразят, тем вроде им легче. Не могут они здоровых видеть...
К Днепропетровску поезд подходил ранним утром. Отгрохотали фермы знакомого моста, на секунду сверкнула слепящая гладь большой реки, и — вокзал. А вскоре старенький трамвай уже вез Ивана мимо корпусов громадного завода, мимо прокопченного заводскими дымами поселка. Мелькают знакомые улицы, кажется, где-то в толпе он увидел знакомое лицо. И вдруг чаще застучало сердце: трамвай проезжал мимо того самого магазина. Ранние покупатели, давно забывшие об ограблении, толпились у витрин, касс, прилавков. Иван проезжал это место с таким чувством, будто когда-то, очень давно, именно здесь потерпел катастрофу. Погиб прежний Иван Немировский, вспоминать о котором было щемяще грустно. А жалел ли он себя прежнего? Скорее всего, нет.
— Существовала ли вероятность того, что вы снова вернетесь к прежнему? — спросил я Ивана.
Над моим вопросом он долго не раздумывал:
— Вряд ли. Если бы все сошло с рук, не исключено, что был бы и еще один магазин. Но суд ускорил отрезвление. Причем повлиял не только суд, но и все, что с ним связано: задержание, печальная известность, сорванные занятия, родители, учителя в зале суда...
Вернувшись домой, Иван Немировский устроился работать электромонтером на металлургический завод имени Петровского — тот самый, где почти всю жизнь проработал его отец. Он поступил учиться на вечернее отделение индустриального техникума, в котором готовят специалистов почти всех металлургических профессий.
Итак, день, казалось бы, занят полностью: днем — работа, вечером — учеба. Но, истосковавшись по настоящей жизни, словно торопясь выложиться до конца, Иван хотел занять даже те несколько свободных часов в неделю, которые у него оставались. И он записался в танцевальный ансамбль «Дружба» при заводском Доме культуры.
Работа нравилась Ивану тем, что позволяла знакомиться со всем заводом. Он бывал в различных цехах, на разных участках, видел работу доменщиков, сталеваров, прокатчиков, литейщиков, знакомился со сложными современными механизмами. Прошло не так уж много времени с тех пор, как он начал работать электромонтером, а бригадир уже знал: если Немировского слишком долго нет с обходом, то искать его нужно в сортолистопрокатном. И не ошибался. Иван часто задерживался в этом цехе. Смотрел, как начинается процесс прокатки, куда поступают раскаленные заготовки, подолгу любовался, как мощные, многотонные валы выплевывают готовые, еще не остывшие, листы стали, задерживался у пульта, наблюдая, как поворот маленькой рукоятки приводит в действие громадные механизмы.
Любопытного электромонтера вскоре заметил старший мастер Павел Федорович Карлов, и когда Иван пришел к нему проситься в цех, вопрос сразу был решен положительно.
Работа, учеба, художественная самодеятельность, спорт (Иван Немировский, вступив в члены сборной команды завода, вскоре стал капитаном цеховой команды, популярным на заводе футболистом). Уж теперь, казалось бы, расписана каждая минута. Но Иван выкраивает часы и для общественной работы — участвует в деятельности народных дружин, в организации товарищеских судов, народного контроля на заводе. Так уж получилось, что его не совсем удачное прошлое определило и характер общественной работы. Трудно сказать, что здесь сыграло решающую роль — человек ли нашел дело или дело нашло человека.
Через несколько лет Иван стал мастером одного из ведущих цехов металлургического гиганта. Он по-прежнему не жалеет времени на учебу, но теперь уже в институте. Сейчас в бригаде Ивана тридцать пять человек. Продукция — стальной лист — идет на сооружение горнообогатительных комбинатов, металлургических заводов, мостов.
Много сил отдает Немировский работе среди несовершеннолетних, особенно «трудных». Вот так, нежданно-негаданно Иван Немировский снова столкнулся с той стороной жизни, с которой, как он считал, покончил навсегда.
Работа оказалась интересной. И каждый раз, встречаясь с очередным «трудным», Иван не мог отделаться от ощущения, что спасает от беды самого себя. Он знал, что именно стоит за теми или иными словами ребят, объяснял им вещи, которые сам когда-то не понимал.
Как-то, придя с работы, Иван увидел на столе письмо. Товарищи из комиссии по делам несовершеннолетних просили его провести разъяснительную работу с Олегом Н. Обратилась в горисполком мать Олега, которая уже ничего не могла поделать с сыном. Хулиганство, драки, кого-то с приятелями избили, у кого-то галстук сняли.
Уже на следующий вечер Иван был в небольшой квартирке, где жили Олег с матерью. Чтобы не мешать разговору, мать вышла на кухню. В комнате остались Иван и Олег — парень лет пятнадцати-шестнадцати с нагловатыми манерами.
— Итак, я вас слушаю, — говорит Олег. — Время у меня ограничено, у вас, очевидно, тоже...
— Хм, а ты нахал.
— Не исключено. Дальше.
— А дальше будут два вопроса.
— Вопрос первый?
— Не торопись. Знаешь ли ты, что уже сейчас есть все основания отправить тебя в колонию?
— Это для меня новость.
— И второе. Знаешь ли ты, сколько в общей сложности мать выплатила за тебя штрафов?
— Я у нее не спрашивал.
— А ты спроси.
— Обязательно. Если у вас больше нет вопросов...
Иван хорошо понимал этого парня с его развязностью, неуверенностью, с этим почти нервозным стремлением побыстрее закончить разговор. Иван видел, что у Олега попросту нет опыта общения с незнакомыми людьми, а хулиганский опыт здесь явно не подходил. Иван встречал таких ребят, был один такой и в их компании. Тот плохо кончил. Как и этот, он был слишком слаб, чтобы самому порвать с тем окружением, в котором оказался. Попади, к примеру, он в секцию велосипедистов — и занимался бы спортом. Чемпионом, конечно, не стал бы — характером слаб, но ведь не всем чемпионами становиться.
— Думаю, что я понял тебя, Олег.
— Очень даже интересно!
— Ну, раз интересно... Человек ты, конечно, неважный, слабый. У товарищей авторитетом не пользуешься. Но самолюбивый, даже тщеславный. А перед тем, как очередную пакость совершить, трусишь. Верно? Но совершаешь. Что делать: откажешься — друзья засмеют. Вот и приходится... Ты, конечно, не дурак, но тебе мало понять что-нибудь, тебе на своей шкуре прочувствовать надо. А в итоге все идет к одному... Вот ты сейчас слушаешь меня и не веришь, подвоха ждешь. А напрасно. Я ведь был там, куда ты на всех парах мчишься, могу тебе все как есть рассказать. Думаешь, там есть дружба, взаимовыручка, поддержка? Нет, ничего этого и в помине нет. Да и сейчас у вас разве дружба? Одна только в