— Я убью ее, — сказала она тому, за дверью. — С Божьей помощью я сделаю это. Попробуй только войти, и твоя дочь умрет.
Она держала руку Джо-Бет так же крепко, как до того Томми-Рэй. Если это и была игра, то очень убедительная.
Джейф постучал в дверь.
— Дочь?
— Ответь ему! — прошипела мать.
— Дочь?
— …да…
— Ты боишься за свою жизнь? Скажи мне честно. Я люблю тебя и не хочу причинить тебе вред.
— Она боится, — сказала мать.
— Пусть она скажет.
Джо-Бет не колебалась с ответом.
— Да. Да, боюсь. У нее нож, и она…
— Ты поступишь глупо, если убьешь то единственное, что может спасти тебе жизнь. Но ты сделаешь это, так ведь?
— Я не отдам ее тебе.
По ту сторону двери замолчали. Потом Джейф произнес:
— Ладно, — тихий смешок. — Я приду завтра.
Он еще раз толкнул дверь, как будто чтобы убедиться, что она все еще заперта. Потом раздался низкий утробный звук — стон какой-то неведомой твари, не менее жуткий, чем предыдущие угрозы. После все стихло.
— Он ушел, — несмело проговорила Джо-Бет. Мать все еще держала нож у ее горла. — Он ушел. Мама, отпусти меня.
Пятая ступенька лестницы дважды скрипнула, подтверждая, что враги покинули дом. Но лишь через полминуты мать ослабила свою хватку, и еще через минуту отпустила дочь.
— Они ушли из дома, — сказала она. — Но они остались.
— А как же Томми? Нужно отыскать его.
Мать покачала головой.
— Поздно. Мы потеряли его.
— Надо хотя бы попытаться.
Джо-Бет открыла дверь. Внизу на перилах восседало нечто, могущее быть делом рук только Томми-Рэя. В детстве он десятками мастерил кукол для сестры из всевозможных подручных материалов. Те куклы всегда улыбались. И вот теперь он соорудил новую куклу: отца семейства, сделанного из продуктов. Голова из гамбургера с продавленными пальцем дырками-глазами; ноги и руки из овощей; торс из пакета молока, содержимое которого образовало внизу лужу, омывающую стручок перца и две чесночные головки. Джо-Бет смотрела на это грубое художество, и лицо-гамбургер смотрела на нее в ответ. В этот раз на нем не было улыбки. Только две дырки в мясе. Молочная лужа пропитала ковер. Да, мама права. Томми-Рэя они потеряли.
— Ты знала, что этот ублюдок вернется, — сказала она поолуутвердительно.
— Я догадывалась, что он захочет вернуться. Не ко мне. Я для него была только орудием, инкубатором, как все мы…
— Союз Четырех?
— Откуда ты знаешь?
— Ох, мама… люди всегда болтали об этом.
— Я так стыдилась, — проговорила мать, закрыв лицо рукой; другая рука, со все еще зажатым в ней ножом, беспомощно повисла вдоль тела. — Так стыдилась. Я хотела убить себя. Но пастор меня удержал. Он сказал, что я должна жить. Ради Господа. И ради вас с Томми-Рэем.
— Ты очень сильная, — сказала Джо-Бет, отвернувшись от мерзкой куклы. — Я люблю тебя, мама. Я сказала, что боюсь, но я ведь все равно знаю, что ты не сделала бы мне больно.
Мать смотрела на нее, и слезы медленно катились по ее щекам.
Потом она сказала:
— Я сделала бы это. Убила бы тебя.
3
— Мой враг все еще здесь, — сказал Джейф.
Томми-Рэй вел его по тропе, известной только местным детям, тропе, ведущей в обход Холма к уединенному наблюдательному пункту среди скал, из которого каждому, осмелившемуся забраться сюда, открывался прекрасный вид на Лорелтри и Уиндблаф.
Теперь они стояли там вдвоем, отец и сын. Небо было беззвездным, и в домах внизу тоже не было огней. Тучи заволокли небо, а сон — город. Никем не потревоженные, отец и сын стояли и говорили.
— Кто твой враг? Скажи мне, и я перегрызу ему глотку.
Сомневаюсь, что он позволит.
— Не язви, — сказал Томми-Рэй. — Я не такой уж болван. Я знаю, ты считаешь меня ребенком. Но я не ребенок.
— Тебе придется это доказать.
— Докажу. Я ничего не боюсь.
— Посмотрим.
— Ты что, хочешь меня напугать?
— Нет. Просто предупреждаю.
— О чем? О твоем враге? Скажи хоть, кто он такой?
— Его зовут Флетчер. Мы работали вместе до твоего рождения. Но он обманул меня. Вернее, пытался.
— А чем ты занимался?
— О! — Джейф засмеялся; чем больше Томми-Рэй слышал этот звук, тем больше он нравился ему. Этот человек имел чувство юмора, хотя сам Томми-Рэй не видел в сказанном ничего смешного. — Чем я занимался? Коротко говоря, я пытался овладеть силой. Ее называют Искусством, и с ее помощью я могу овладеть снами Америки.
— Ты шутишь?
— Не всеми снами. Только самыми важными. Ты увидишь, Томми-Рэй. Я исследователь…
— Правда?
— Конечно. Но что в нашем мире можно еще исследовать? Какие-нибудь клочки пустыни или джунгли.
— Космос, — предположил Томми-Рэй.
— Ага, еще одна пустыня. Нет, настоящая тайна — и единственная, — таится у нас в головах. И в нее-то я и попытался проникнуть.
— Ты говоришь так, будто на самом деле побывал там.
— Так оно и есть.
— И это все благодаря Искусству?
— Именно.
— Но ты сказал, что это всего-навсего сны. Они снятся всем. Ты что, вот так можешь проникнуть в любой сон?
— Большинство снов — ерунда. Люди просто встряхивают свои воспоминания, как в калейдоскопе. Но есть другие сны — о рождении, о любви, о смерти. Сны, которые объясняют, что значит бытие. Я знаю, в это трудно поверить.
— Говори. Мне интересно.
— Существует море снов. Субстанция. И в этом море есть остров, который по крайней мере дважды предстает перед каждым из нас — в начале и в конце. Первыми о нем узнали греки. Платон назвал его Атлантидой… — Тут он прервался, наблюдая за произведенным впечатлением.
— Ты очень хочешь туда, правда? — тихо спросил Томми-Рэй.
— Очень, — подтвердил Джейф. — Я хочу плавать в этом море и посещать берег, где рассказывались все великие истории.
— Здорово.
— Что?
— Это было бы здорово.
Джейф засмеялся.
— Тебе еще много придется узнать, сын. И поработать. Ты сможешь помочь мне?
— Конечно! А в чем?
— Видишь ли, я не могу показываться в городе. Особенно днем. Дневной свет, он такой… не таинственный. Но ты можешь ходить по моим делам.
— А ты… останешься здесь? Я думал, мы уедем куда-нибудь вместе.
— Конечно, уедем. Потом. Но сперва нужно убить моего врага. Он сейчас слаб и ищет помощи. Он ищет своего сына.
— Это Катц?
— Да.
— Так нужно убить Катца.
— Не мешало бы, если позволят обстоятельства.
— Я уверен, что позволят.
— Хотя ты мог бы сказать ему спасибо.
— Почему это?
— Если бы не он, я бы до сих пор торчал под землей. Пока вы с Джо-Бет не нашли бы меня… если бы нашли. Из-за того, что сделали она и Катц…
— А что они сделали? Они трахались?
— Это так важно для тебя?
— Еще бы!
— Для меня тоже. Мне больно от мысли, что сын Флетчера касается твоей сестры. Но и Флетчеру от этого тоже больно. В этом мы с ним согласны. Вопрос был в том, кому из нас первому удастся выбраться на поверхность и воспользоваться этим.
— И это оказался ты.
— Да, я. Мне повезло. Моих воинов, моих тератов, легче всего добывать у умирающих. Одного мне подарил Бадди Вэнс.
— Где он сейчас?
— Там, откуда мы пришли. Помнишь, тебе показалось, что кто-то идет за нами? Я тогда сказал, что это собака.
— Покажи мне его.
— Вряд ли он тебе понравится.
— Покажи, папа. Пожалуйста!
Джейф свистнул. На этот звук деревья позади них всколыхнулись, как до того во дворе. Но на этот раз между них показалась голова — голова какого-то глубоководного чудища, выброшенного на берег, распухшего и исклеванного чайками так, что в нем открылось пятьдесят новых глаз и с десяток ртов, кожа вокруг которых висела лохмотьями.
— Здорово, — выдохнул Томми-Рэй. — Ты взял его у комика? Он что-то не кажется мне смешным.
— Такие исходят из людей, стоящих на пороге смерти, — сообщил Джейф. — Испуганных и одиноких. Они самые лучшие. Как-нибудь я расскажу тебе, в каких местах и из каких подонков я добывал материал для своих тератов.
Он оглянулся на город.
— Но здесь? Смогу ли я найти это здесь?
— Умирающих?
— Уязвимых. Тех, кого не предохраняет никакая вера, никакая мифология. Безумных. Испуганных.
— Можешь начать с матери.
— Она не безумна. Может, она и близка к этому, и страдает галлюцинациями, но она защитила себя. У нее есть вера, хоть и дурацкая. Нет… мне нужны люди без веры, нагие люди.
— Я знаю таких.
Если бы Томми-Рэй мог читать мысли людей, с которым сталкивался на улицах каждый день, он указал бы своему отцу сотни адресов. Все это были люди, которые покупали в Центре фрукты и готовые завтраки, люди с отменным здоровьем и ясными глазами, как и он сам, на вид счастливые и уверенные в себе. Может, иногда они обращались к психоаналитику, или повышали голос на своих детей, или плакали по ночам, когда очередной день рождения неумолимо приближал их к последней черте; но они жили в согласии с собой и с миром. У них было достаточно денег в банке, большую часть года их грело солнце, а для прохлады они могли бы назвать себя верующими во что-нибудь. Но их никто не спрашивал. Не здесь, не сейчас. В конце нашего столетия о вере не принято говорить без легкой насмешки, скрывающей стеснение. Поэтому о ней старались не говорить вообще, кроме особых случаев — свадеб, крещений и похорон.
Вот так и получилось, что за их ясными глазами давно умерла всякая надежда. Они жили от события к событию, заполняя промежутки между ними всякой ерундой вроде сплетен и слухов, и вздыхали с облегчением, когда их дети переставали задавать вопросы о жизни и делались такими же, как они.
И никто никогда не интересовался их верой и их страхами. До сих пор.
Когда Теду Элизандо было тринадцать, учитель рассказал их классу, что сверхдержавы накопили достаточно ракет, чтобы истребить все живое на планете много сотен раз. Эта мысль засела в его голове глубже, чем у товарищей, и он скрывал от них свои ночные кошмары об Армагеддоне, чтобы не быть высмеянным. Наконец, он и сам почти забыл об этом. В двадцать один он получил хорошую работу в Саузенд-Оукс и женился на Лоретте. В следующем году у них появился ребенок. И вскоре сон об огненном конце пришел, опять. Весь в поту, Тед вскочил и подошел к дочкиной кроватке. Она с