— И у него есть армия.
— Я знаю.
— А откуда они взялись?
— Оттуда, откуда берется все. Из сознания.
— Все?
— Опять ненужные вопросы.
— Что же поделаешь?
— Да, все. Мир и все, что в нем, сотворенное и извечное, все боги. Все из сознания.
— Не могу поверить.
— Зачем мне врать?
— Сознание не может сотворить все.
— Я же говорю не о человеческом сознании.
— А-а.
— Если бы ты лучше слушала, ты бы не задавала так много вопросов.
— Но вы же хотите, чтобы я поняла, иначе зачем вы тратите время?
— Времени здесь нет. Но да… да. Я хочу, чтобы ты поняла. Жертвуя чем-то, ты должна понимать, зачем эта жертва.
— Какая жертва?
— Я же говорю: я не могу выйти отсюда в моем теле. Меня найдут и убьют, как остальных.
Она поежилась, несмотря на жару.
— Я этого не хочу.
— Тогда помоги мне.
— Вы хотите, чтобы я вынесла отсюда… ваши мысли?
— Почти так.
— Я что, должна что-то сделать для вас? Стать вашим помощником?
— Да.
— Тогда объясните, что.
Киссон покачал головой.
— Это слишком сложно. Боюсь, твое воображение даже не сможет этого вместить.
— Попробуйте.
— Ты уверена?
— Уверена.
— Ну ладно. Дело вовсе не в Джейфе. Он при всем желании не сможет нанести Субстанции особого вреда.
— Так в чем же дело? Вы мне столько твердили о жертве, а оказывается, что Субстанция прекрасно обойдется и без меня!
— Почему бы тебе просто не поверить мне?
Она в упор взглянула на него. Огонь почти погас, и она хорошо видела янтарный сумрак его глаз. Она очень хотела кому-нибудь поверить. Но жизнь научила ее, что это опасно. Мужчины, коммивояжеры, режиссеры — все они просили ее доверить им, и каждый раз она оказывалась обманутой. Поздно учиться другому. Она стала циничной. Избавиться от этого — значит, перестать быть Теслой.
Поэтому она сказала:
— Нет уж, извините. Я не могу вам просто поверить. Я хочу знать главное.
— Что?
— Правду. Или вы ничего не получите.
— А ты так уверена, что сможешь выйти отсюда?
Она отвернулась и взглянула на дверь, презрительно сжав губы, как героиня какого-то фильма.
— Угрожаете.
— Ты сама меня вынуждаешь.
— Ну и черт с вами!
Он пожал плечами. Его пассивность — он едва шевелился все время разговора — еще сильнее разожгла ее гнев.
— Я не собираюсь тут сидеть, слышите?
— Да?
— Да! Вы от меня что-то скрываете.
— Ты ведешь себя глупо.
— Не думаю.
Она встала. Его глаза не устремились за ее лицом, но продолжали смотреть туда, где теперь был ее живот. Внезапно она застыдилась своей наготы и пожалела о своей одежде, оставшейся в миссии, грязной и окровавленной. Но отсюда явно пора было уходить. Она повернулась к двери.
Киссон сказал сзади:
— Постой, Тесла. Пожалуйста. Я ошибся, признаю это. Только вернись.
Его тон был умоляющим, но теперь она читала под ним скрытую угрозу. «Он злится, — подумала она, — и трусит, за всеми разговорами о духовном. Только и ждет момента выпустить когти». Она повернулась, желая только подтвердить свои подозрения.
— Ну, — сказала она.
— Ты не сядешь?
— Нет, — она не хотела показывать свой страх, который возник, едва она представила этого типа в своем теле. — Не сяду.
— Тогда я попробую объяснить тебе все побыстрее, — теперь он стряхнул с себя всю заносчивость и явно заискивал, даже как-то ерзал на месте. — Пойми, что даже я не знаю всего. Но, надеюсь, я смогу убедить тебя, что мы все в смертельной опасности.
— Кто это «мы»?
— Обитатели Космоса.
— Вы опять?
— Разве Флетчер не объяснил тебе?
— Нет.
Он вздохнул.
— Представь себе Субстанцию в виде моря.
— Представила.
— Так вот, на одной стороне его — наша реальность. Континент бытия, если угодно, огражденный Сном и Смертью.
— Так-так.
— Тогда представь другой континент, с другой стороны моря.
— Иная реальность.
— Да. Он так же велик и разнообразен, как наш. Полон разных энергий, запахов и вкусов. Но там преобладает один вкус, и весьма странный.
— Звучит не очень приятно.
— Ты хотела правды.
— Я не сказала, что верю тебе.
— Этот другой континент называется Метакосмосом. А его жителей зовут Иад Уроборос.
— А их вкус? — спросила она, не уверенная, что хочет слышать ответ.
— Они жаждут своеобразия. Фантазий. Безумия. Они вечно голодны.
— О, Боже.
— Ты была права, когда обвинила меня в том, что я не говорю тебе всей правды. Синклит охранял Субстанцию не только от людей, желающих заполучить Искусство, но и с другой стороны…
— От вторжения?
— Да, мы этого боялись. Это не просто наши страхи. Сны, которых таилось зло, были сигналом приближения Иад. Самые жуткие страхи, самые извращенные фантазии — это эхо их голосов. Я говорю тебе то, что не может сказать никто другой, что могут вынести только сильнейшие духом.
— А хорошие новости? — спросила Тесла.
— О чем ты говоришь? Кто вообще сказал тебе, что бывают какие-то хорошие новости?
— Христос. Будда. Мухаммед.
— Это только перевранные обрывки Историй, сочиненных о Синклите. Забудь о них.
— Не верю.
— Ты что, христианка?
— Нет.
— А может, мусульманка? Или буддистка?
— Нет. Нет.
— Но ты все равно хочешь хороших новостей. Что ж, они утешают.
Где-то в глубине души она почувствовала, что в ответ на все ее жалкие аргументы некий суровый педагог безжалостно ткнул ее носом в жестокую и абсурдную реальность, где не было места утешениям. И поделом. Разве она не плевала на все религиозные сказочки? Больно ей было по другой причине. Если хотя бы часть сказанного им является правдой, то как она будет жить дальше? Если она даже выберется из этого провала во времени, не будет ли она всю жизнь думать, что своим отказом лишила Космос единственного шанса на спасение и, просыпаясь по ночам, с трепетом ждать страшных Иад Уроборос? Она должна остаться и отдать себя ему, не потому, что верит, а потому, что не рискует совершить ошибку.
— Не бойся, — услышала она его голос. — Положение не хуже, чем было пять минут назад, когда ты так яро со мной спорила. Просто теперь ты знаешь правду.
— И она не утешает.
— Да. Я знаю. И ты должна понять, что этот груз тяжел для одного, и без помощи мой хребет скоро переломится.
— Я понимаю.
Она отошла от огня и стояла теперь у стены хижины, прислонившись к ней и ощущая холод камня. Она смотрела в землю, слыша, как Киссон поднимается. И подходит к ней.
— Мне нужно твое тело. Боюсь, что тебе придется его на время покинуть.
Огонь почти угас, но дым еще поднимался тоненькой струйкой. Вдруг он сгустился и, казалось, придавил ее голову книзу, не давал поднять глаза. Она начала дрожать. Сперва колени, потом пальцы рук. Киссон подошел ближе. Она слышала его шаркающие шаги.
— Это не больно. Только стой смирно и гляди в землю…
В голову пришла ленивая мысль: это он сгустил дым, чтобы я не могла смотреть на него.
— Это быстро…
Голос врача, подумала она. Перед анестезией. Голова клонилась все ниже по мере того, как он подходил. Теперь она была уверена, что это он. Он не хотел, чтобы она смотрела на него. Почему? Он что, идет к ней с ножом, чтобы выскрести из головы ее мозги и вставить туда свои?
Она всегда была любопытна. Чем ближе он подходил, тем сильнее ей хотелось поднять голову и взглянуть на него. Но это было трудно. Тело ослабло, как будто из него выкачали кровь. Дым давил голову, как свинцовый колпак. Но это ведь просто дым!
— Расслабься, — прошептал он; снова этот анестезирующий голос.
Вместо этого она в последний раз попыталась вскинуть голову. Свинец сдавил виски; череп хрустнул под его тяжестью. Но голова, дрогнув, все же поднялась. Дальше было легче. Дюйм за дюймом она приподняла тяжесть и взглянула прямо на него.
Он странно съежился и перекосился: плечи почти надвинулись на шею, руки на плечи, живот по прямой облепил позвоночник. Из-под живота торчал поднявшийся член. Она в страхе уставилась на это зрелище.
— Что это значит?
— Извини. Я не удержался.
— Да?
— Когда я говорил, что мне нужно твое тело, я не имел это в виду.
— Где-то я это уже слышала.
— Поверь мне. Это просто мое тело стремится к тебе. Само собой.
В других обстоятельствах она бы рассмеялась. Если бы могла открыть дверь и убежать отсюда, если бы в двери не было этой твари, а за ней — бескрайней пустыни. А этот тип подносил ей один сюрприз за другим, и среди них ни одного приятного.
Он потянулся к ней. Зрачки его неестественно расширились, закрыв белки. Она вспомнила Рауля и его красивые, добрые глаза на уродливом лице. В этих же глазах не было красоты. Ничего не было. Ни желания, ни гнева. Это были глаза монстра.
— Не могу, — сказала она.
— Ты должна. Дай мне тело. Иначе Иад победят. Ты этого хочешь?
— Нет!
— Тогда не сопротивляйся! В Тринити твой дух будет в безопасности.
— Где?
Что-то промелькнуло в его глазах — как ей показалось, вспышка ярости.
— Тринити? — переспросила она. — Что за Тринити?
После этого вопроса произошло одновременно несколько событий так быстро, что она не успела отделить одно от другого. Самым важным было то, что при упоминании Тринити его сила, казалось, ослабла. Сперва она почувствовала, как растворяется дым, как он перестает давить на нее. Спеша использовать этот шанс, она ухватилась за ручку двери. Она все еще смотрела на него и видела, как он преображается. Это было просто видение, но чересчур яркое, чтобы его забыть. Он весь был в крови, даже лицо, и он знал, что она это видит, и пытался закрыть кровавые пятна руками, но на руках тоже была кровь. Что это? Прежде, чем она успела понять, он сумел стереть видение, но, как жонглер, взявший слишком много шаров, он, поймав один, тут же упускал другой.
И этот, другой был куда опасней, чем пятна крови. Он сотрясал дверь хижины снаружи. Это были не ликсы, даже если бы их было много; этой силы Киссон боялся сам. Его глаза метнулись к двери, руки бессильно упали. Она осознала, что теперь вся его сила направлена на единственную цель: сдержать то, что ломится в дверь. От этого его власть над ней, которая перенесла ее сюда, окончательно ослабла. Забытая уже реальность мира настигла ее и куда-то понесла. Она не сопротивлялась. Эта сила, во всяком случае, была естественной.