Намыливаюсь под душем, напевая под нос прилипчивый мотивчик попсовой песенки, когда слышу через шум воды приглушённую долбёжку. Звук такой, будто стадо мамонтов стены проламывает. Но нет, всего лишь стучат в дверь. Зашибись. И кого нелёгкая принесла? Кто такой дерзкий, что с утра пораньше людей выбешивает и спать соседям не даёт?
Мельком заглядываю в глазок и нервно сглатываю. Ясно, кто. Как я сразу не догадалась.
С той стороны будто чувствуют, что я рядом.
— Открывай, мелкая. На кухне свет горит, — предупреждает Игнатенко.
— Взрослых дома нет, а мама не разрешает открывать незнакомцам, — это глупо, но я просто оттягиваю момент.
— Открывай. Иначе выломаю нахрен.
С плохим предчувствием проворачиваю ключ в замке.
Демьян суровой монументальной фигурой медленно входит в квартиру, прикрывая за собой дверь и запираясь. Ну вот, на лестничную клетку, в случае чего, не сбежать. Пячусь назад, за неимением других вариантов. Собираюсь спрятаться за дверью комнаты, но меня ловят, загоняя в угол. В тот самый, где мы были застуканы Даней. Какая ирония.
— А теперь, смелая ты наша, — хмуро нависает он надо мной. Издаю жалобный писк, прижимая к груди обёрнутое вокруг тела полотенце. — Повтори всё, что вчера написала. С чувством и расстановкой. И горе тебе, если мне не понравится.
Глава 7. Петергоф
Надо мной в хищном оскале замирает коршун и чё-то я как-то растерялась.
— Мне неуютно, когда ты так напираешь, — непроизвольно вжимаю голову в плечи и пытаюсь слиться со стеной, но, вот незадача, не получается. Я не Каспер. Сквозь предметы просачиваться не умею.
Зрачки Демьяна недобро сужаются.
— Что, растерялась смелость? В глаза уже не хватает духу дерзить?
Ну, знаете ли! Уязвлённо вскидываю голову.
— Дерзить? А что я такого написала, а? Я не понимаю, чего ты от меня хочешь. У меня уже есть всё контролирующий брат, ты чего лезешь? Всегда мечтал о младшей сестричке? — тут же виновато прикусываю язык. Нашла что говорить. Человеку, выросшему в детдоме такие вещи в лицо не бросают. — Прости. Случайно ляпнула.
Думала, разозлится, но нет. Смотрит максимально нейтрально. Ни один мускул не дрогнул. Если его и задело, виду не подаёт. Восхитительная невозмутимость. Мне б так.
— Может и хотел, но у меня такой привилегии нет, — спокойно отвечает он.
— Ничего. Отыграешься на дочери.
— Не факт, что она будет.
— Будет. Долгожданным девочкам всегда достаются отцы-тираны. Заранее сочувствую девахе. Шаг влево — домашний арест, шаг вправо — расстрел. Свобода слова? Это что за фрукт? Не знаем такого. Будет бояться тебя дитё, как огня, и при первой возможности сбежит куда подальше. Авторитетно заявляю.
— Авторитетно? — мохнатая бровь насмешливо изгибается. — Говоришь так, будто тоже меня боишься.
— Да.
— Что, да?
— Я тебя боюсь, — признаюсь, хоть это и непросто выдавить вслух. Но хочу, чтобы он понял.
— Боишься? Зачем?
«Зачем?» Лол.
— Отличный вопрос. Очень логичный. Обычно в таком случае спрашивают: «почему», но правильно, к чему уподобляться большинству.
— Тамара, почему ты меня боишься? — напирает Демьян.
Ох, так ведь и не объяснишь…
— Помнишь, как в Эдемском саду? Лев полюбовно облизывает овечку. А венка на её шее так пульсирует, так пульсирует… А лев долго был вегетарианцем и он такой голодный…
— Так по твоему мнению, я лев? — довольно хмыкает он. А я молчу. — Ты не овечка, Тома. Вообще нет.
— Я гибрид овечки и саблезубого тигра.
— Именно. Это и возбуждает.
И снова меня бросает в жар. Только что в душе была, но теперь надо обратно. Потею, как курица в гриль-духовке. Аж испариной покрываюсь. Мы вроде про дочки-матери разговаривали, когда на пестики и тычинки успели переключиться?
Нет. Не надо мне такого. Он мне нравится, но я не хочу вязнуть в этом болоте. Этот человек мне не по зубам. Не хочу оказаться собакой, что урвала себе слишком большую кость и теперь не знает, что с ней делать. И закопать не получается, и из пасти не вытащить: оставишь на секунду — стырят.
— Хватит, — прошу я.
— Что хватит?
— Говорить так. Вести себя так. Смотреть… так, — осторожно отодвигаю его, подушечками пальцев нащупывая каменную еле вздымающуюся грудь. Ошибка. Не видя вижу, как распускается плохо закреплённое на мне полотенце, норовя слететь. А ведь под ним ничего нет…
Демьян преспокойно ликвидирует оплошность, заправляя торчащий хвостик обратно под слои махровой жёлтой ткани, не давая мне опозориться. Собирает прилипшие к шее мокрые волосы и перекидывает их на одну сторону. Едва уловимо касается щеки, отчего из меня вырывается тихое нервное скуление.
— Иди одевайся, суши волосы и поехали, — уже спокойно, без начальственного тона отвечает Игнатенко. Не спрашивает, не уточняет. Информирует о свершившемся факте.
— Куда?
— Всё туда же. С образованием твоим разбираться.
— Я ведь сказала…
— Что у тебя другие планы? Да, я запомнил с первого раза. Твои внезапные «планы» как-то связаны с поступлением?
— Нет.
— Тогда они меня не волнуют. Сделаем всё, и ты свободна.
— Почему тебя это волнует?
— Меня волнует всё, что связано с тобой.
Кислород. Воздуха мне в лёгких. Срочно. Он продолжает делать это… путать и сбивать с толку.
— Почему?
— У тебя пятнадцать минут на то, чтобы собраться. Иначе я сделаю это за тебя.
За меня — в смысле сам меня оденет? Звучит… заманчиво. Несмотря на подсознательное стремление сохранять хоть какое-то подобие дистанции, проклятое воображение с готовностью рисует такие картины, что лицо предательски пунцовеет.
Бред.
Тянуться к человеку и одновременно стараться держаться от него подальше — так вообще можно? Это нормально? Это не когнитивный диссонанс, не? Биполярочкой не попахивает?
— Я не проверяла расписание, может сегодня не приёмный… — последней стрелой из колчана нашариваю шаткую отговорку.
— Принимают. Я проверил.
— Откуда…
— Видел список.
Пух. Картинки неприличных девичьих грёз рассыпаются от удара кривой выщербленной кувалды действительности.
— Лазил в мои вещи?
— Они лежали в моей машине.
— И поэтому автоматически теряют право на приватность?
Пф-ф. Кого бы заботили детали.
— Время пошло, — напоминает Демьян, стуча ногтем по массивным наручным часам. Эти ещё круче, чем те, что полетели в Неву. — Ещё пара минут и на приватность потеряешь право ты.
Хм. Прозвучало излишне пошло или мне это только показалось?
— Ты удивительно неприятная личность, — обречённо закатываю глаза и… плетусь в комнату за феном. Ума не приложу, как у него это получается, но рядом с ним я превращаюсь в вату. Не способную сопротивляться и отстаивать свои позиции. Попробуй воспротивься, когда тебя пригвождают к поверхностям вот такие буравчики.
Пока собираюсь, он ждёт в коридоре. Стоит, облокотившись на настенное зеркало и тыркается в телефоне. Осторожно заглядываю ему через плечо и… разочаровываюсь. Какие-то текстовые таблицы с цифрами. Ну вот. А я прям верила, что там что-то интересное. Тамагочи, например…
— Любопытной Варваре знаешь, что оторвали? — интересуются у меня. Не злится, и на том спасибо.
— Сказал тот, кто устроил шмон в моих ксерокопиях, — фыркаю я, утопывая в ванную с косметичкой подмышкой.
— Сильно не малюйся, — слышу вслед. Никаких угрызений совести.
Не малюйся. Это просьба или приказ? Не знаю, поэтому из вредности рисую чёрной подводкой глаза, а губы мажу тёмно-бордовой помадой. На фоне чёрного платья, чёрных гольфов и чёрной шапки смотрится… чёрненько. Мне нравится.
Возвращаюсь к нему, ехидно кривя яркими губами, на что получаю реакцию уставшей мамаши, чьё чадо упорно лезет пальцем в работающий измельчитесь. Ути, бозе. Ну чисто страдалец. Выпишите ему кто-нибудь премию за терпелку.
— Готова? — спрашивают меня. — Поехали.
— Я не завтракала.
— Я тоже. Позавтракаем позже. Поехали уже.
Ой, а надо ли? Что-то мне не кажется эта затея такой славной… Впрочем, когда кажется креститься надо. Можно на всяк пожарный ещё и поплевать через левое плечо, но я не суеверная, так что ничего из этого не делаю. Просто послушно спускаюсь следом за Игнатенко. Побеждённая, но не сломленная.
Мне галантно придерживают дверцу машины (это ж надо!), но красивые заходы явно не мой конёк. Спотыкаюсь об подножку, ойкаю, подпрыгиваю, прикладываюсь лбом об выпирающий бортик, шикаю и только после всех манипуляций, почёсывая место ушиба, с горем пополам забираюсь в Гелик. Леди, блин. А потому что меньше выпендриваться надо!
Едва оказываюсь в тесном пространстве с заведённым мотором, меня накрывает новая волна паники. Не могу ничего с ней сделать, она вылезает непроизвольно. Моментом вспоминается Петропавловская крепость, смотровая площадка и поцелуй. Факт которого до сих пор для меня загадка. Целоваться, а потом несколько дней не объявляться? Л-логика.
— Расслабься, — Демьян видит моё напряжение. Сложно его не заметить, если я нервно сминаю юбку, выставляя на обозрение белые кантики натянутых выше колен гольф. — Сидишь с таким видом, будто я тебя сейчас кину на заднее сиденье и изнасилую.
— А что, нет? — пытаюсь пошутить, но выходит лажа. В горле Сахара, хочется откашляться. Достаю из рюкзака прихваченную пластиковую бутылочку сока. Типа перекус.
— Да. Но не сегодня.
Сок идёт носом. Задыхаюсь и кашляю, вытирая липкий подбородок. А эта сволочь смеётся над моей реакцией, не отрывая взгляда от дороги. Стебётся, очень мило.
— Тебе это по приколу, да? — взрываюсь я. — Дразнить меня? Чего ты пытаешься добиться своими тупыми подколками???
— Во-первых: это не подкол. Я предупреждаю серьёзно. Во-вторых: кого.
— Что? — сразу как-то не вкуриваю.
— Не «чего», а «кого».
— И кого?
— Тебя.
Занавес.
В ноздрях всё ещё саднит привкусом апельсина. Хочется то ли высморкаться, то ли соль с водой залить перорально. А ещё стать невидимой, так как неприятная сдавленность не идёт ни в какое сравнение с тем, что до меня вроде как дошёл смысл его слов.