Свеженцев недоуменно пожал плечами.
– А чего такого?
– А того… – Сан Саныч опять стал читать: – Село Ягодное на Камчатке, Анадырь на Чукотке, Абаза в Хакасии, Сангар в Якутии, Ангарск… Всего двадцать восемь переездов. А ваша работа, Свеженцев? Старший мастер в дорожно-строительном управлении. Солидно-то как. А потом из князей в грязи: разнорабочий. И где? В бригаде сантехников. Истопник в кочегарке райпотребсоюза, грузчик, матрос на речном буксире, сторож на рыбозаводе, бульдозерист, опять грузчик, матрос МРСа, железнодорожный обходчик и этот, марш… марш…
– Маркшейдер.
– Вот именно.
– А что ж, маркшейдер – тоже интересно. У них не было специалиста, а я тогда еще диплом не потерял.
– Вот-вот, и диплом он потерял… – Сан Саныч поглядел на Свеженцева так, как только и можно поглядеть на человека, не совсем дурака, не признанного дураком и в общем-то считающегося вполне здоровым, но все-таки совершенно лишенного нормальности. – Потом дежурный по пирсу уже на другом конце страны, потом опять грузчик и опять бульдозерист, а через месяц – подсобный рабочий в экспедиции вулканологов. А дальше… завхоз, рыбак, пастух, опять рыбак, матрос, бульдозерист, и вот самое интересное – бармен в кафе «Солнышко».
– Было. – Свеженцев тряхнул вихорками и улыбнулся.
– Да, было, но всего два месяца, а потом опять матрос… – Сан Саныч помолчал и добавил уже без ухмылки, но и без презрения, а с той уверенностью и спокойной непредосудительностью, с какими говорят о делах, уже бесповоротно проигранных, о людях окончательно потерянных: – Я, Свеженцев, понимаю, конечно, обычную говорильню об этой вашей романтике… Но только чушь собачья, не верю я вам. А я вот возьму и дам запросы во все эти места. И все очень скоро выяснится…
– Вот, я уже испугался, – вяло ответил Свеженцев. И Сан Саныч вдруг психанул:
– Да что вы все дурака корчите… – Руки его как-то взвились и отшвырнули на другой край стола папку, листок с мелким почерком выскочил и широко порхнул к ногам Свеженцева. Тот поднял, положил на стол, промямлил:
– Дурак не дурак, а я ведь опять куда-нибудь поеду… Имею полное право… – Он помолчал, опять улыбнулся.
– Улыбаетесь? Ну-ну… – Сан Саныч так же неожиданно остыл, но его «ну-ну» произнесено было многообещающим тоном. – Вы у нас уже сколько живете?
– Я два раза здесь живу, – сказал Свеженцев. – Полтора года жил. И теперь вот еще полтора, да уж почти два. Это у меня рекорд оседлости.
– То-то, что рекорд. – Сан Саныч стал совсем спокоен. – А знаете, что я вам могу такую оседлость организовать, из которой вы уже не выберетесь? Вы у нас живете всего ничего, а успели стать соучастником тяжкого преступления, – сказал сухо, без презрения, так, что Свеженцев онемел, и весь мелкий гонор его тут же улетучился. Сан Саныч, внешне спокойный, но и сам же немного растерявшийся, стал машинально перекладывать бумаги на столе, сортируя их в стопки: газеты к газетам, папки к папкам, – уже сожалея о том, что распустил вот так неосмотрительно язык, ведь не хотел говорить, но сказал чуть ли не помимо воли. Сердито взглянул на рыбака. – Да что вы так дрожите, Свеженцев?.. – и стал совсем зол. – А то ишь ты, комедию корчит: «Имею полное право». Да ни шиша вы, Свеженцев, не имеете… – Он протянул Свеженцеву несколько бланков. – Нате-ка, заполните в коридоре и потом принесите мне, я проверю.
– Что это? – тихо спросил Свеженцев.
– Что это?.. – раздраженно передразнил Сан Саныч. – Вы забыли, что утеряли паспорт? Заполняйте бланки, завтра поедете в Южно-Курильск, в паспортный стол.
– Дайте, пожалуйста, авторучку, – опять почти шепотом сказал Свеженцев.
– Такой паспорт надо в музей дураков, на нем, должно быть, живого места от прописок не осталось, а вы его потеряли… – Он нашел ручку на столе и сначала протянул Свеженцеву, а потом вдруг придержал, так что тому пришлось привстать. И сразу не отдал – Свеженцев даже с некоторым усилием по инерции вырвал ее. Все еще не умерив раздражения, понимая, что теперь-то следовало замолчать, Сан Саныч, влекомый злым упрямством, опять заговорил: – Вы, Свеженцев, считаете себя серьезным человеком…
– Нет, – тихо, но торопливо перебил тот, – я себя серьезным человеком никак не считаю. Понимаете ли…
– Тем хуже. – Сан Саныч раскраснелся и еле сдерживал себя, чтобы не повысить голос. – Мне удивительно, как вы, человек с опытом, страну исколесивший, пошли на такую глупость…
– На какую глупость? – Свеженцев от растерянности словно не понимал, ни о чем его спрашивают, ни что сам говорит. Схватив бланки и авторучку, он так и стоял перед Сан Санычем полусогнуто, но вовсе не готовый при первой же возможности улизнуть из кабинета, а намертво приросший к этому месту, оцепеневший. Он совсем потупился, так что Сан Санычу стала видна его маковка с маленькой лысинкой, еще не обвыкшейся с обнаженным положением, не обретшей задубелости старых лысовиков и оттого шелушащейся желтоватыми чешуйками. Сан Саныч, не в силах унять дрожь, с бешенством взирал на лысинку.
– Хотите бесплатный совет? Ехайте отсюда, и чем скорее, тем лучше. – Сан Саныч помолчал, удивляясь самому себе, и сказал тихо, отвлеченно, в сторону: – Ладно, идите заполняйте бланки.
Свеженцев вышел и в коридоре на маленьком столике медленно, желая быть старательным, но все равно ничего не соображая, стал делать записи в бланках. Через полчаса он вернулся. Сан Саныч бегло просмотрел его каракули. Махнул было рукой, понимая, что человек полностью изжил себя для такого труда, как работа авторучкой, хотел выгнать его, но все не решался, а потом примирительно сказал:
– Ладно, хочу быть с вами откровенным. – И заерзал на стуле, понимая, что сам теперь выглядит по-дурацки. – То, что я вам сказал, все это – предположение, версия, поэтому не распускайте язык. – И сам же понимал, что таких слов тем более не следовало произносить. Но он еще глубже лез в глупость. – Официально у меня на столе нет даже заявления о пропавшей без вести. А у нас знаете как? Нет заявления – нет преступления, нет трупа – нет убийства… – Он помолчал, соображая, что бы еще сказать, и с сомнением добавил: – Поэтому помалкивайте. Для вашего же блага. Ладно, идите.
Свеженцев как-то мелко засуетился, тронулся было к двери.
– Подождите, – резко остановил Сан Саныч. Он думал лихорадочно, но все не мог придумать, за что бы зацепиться… И вдруг вспомнил: – Вы работали бульдозеристом?.. – Свеженцев кивнул. – А сейчас сможете?
– Смогу.
– Вот и хорошо… Хорошо… Есть одно дело. Дельце… А вот что, паспортный стол подождет. Приходите завтра к семи утра в мастерские… да… Будет на день работа, но сразу скажу… да… оплата мизерная. Эту работу через администрацию оформим, и, когда оплатят, неизвестно.
Свеженцев молчал, и по затвердевшему туповатому лицу, бесившему Сан Саныча так, что он еле сдерживался, непонятна была его реакция.
– Ну так как, отработаете?
– Отработаю, – разомкнулись его губы.
– И не проспите?..
– Не просплю.
– Так вот… – Сан Саныч почувствовал, что потеет. – Не распускайте язык.
Свеженцев ушел, а Сан Саныч до вечера переживал свою глупейшую выходку.
К вечеру, когда Сан Саныч в уютном своем семействе расположился трапезничать и все у него было ладно за столом, и чисто, и хлебосольно, как любил он: борщ так борщ, и запеченные в духовке ломти свинины с обилием лука и петрушки, и закуска на уксусе из сырого гребешка, да икорный салат с мелко наструганным лучком и зеленью, да в отдельной тарелке жаренная до корочки картошечка, ну и выпить в меру, двести, – за стол, напротив, села и подперла тугую щечку жена его, Валюша, Валечка. Белокурая, широкая, но не до разъетости и даже, пожалуй, статная, сильная и нежная, инстинктивно умеющая сочетать в себе силу и нежность и до того переполненная всем этим: силой, здоровьем и вместе с тем нежностью, женственностью, что вокруг нее все, что касалось ее, и сам он, ее Санечка, залито было этим ее крепким рассолом любви, или нежным сиропом, или огнем. Жизнь Сан Саныча наполнялась такими ощущениями счастливо долго, пять лет неугасимо ярило Сан Саныча, хотя уже двое четырехлетних близняшек играли во дворе, рубили палками лопухи и крапиву у забора. Обернись – и увидишь в раскрытую настежь дверь стриженые белобрысые макушки. Это тянулось так долго, что Сан Саныча порой даже страшила такая вот привычка к безоблачности.
Жена же в этот вечер была совсем другой, нежность ее растаяла в грубоватой твердости, да только Сан Саныч, находясь в рассеянности, не сразу заметил ее настроение. Теперь же вдруг увидел, что брови ее хмурились и всё в лице – большие мягкие губы, крупные зеленые глаза и носик – исказилось, стало почти некрасивым или не некрасивым, а другим, слишком подчеркнутым, не таким, как хотелось бы ему в этот час, когда он, кажется, уже и забылся, и расслабился, размяк, когда он только-только стал успокаиваться.
– Ты думаешь, чего делаешь? – сказала она. – Такое говорят… А нужно тебе… нам это? Ну ладно пьяную рвань на пятнадцать суток отправить, а такое!.. Ты подумал?..
– Перестань, – спокойно возразил он, но не глядя на нее, боясь увидеть испуганные и строгие гримасы. Он даже не удивился, что разговоры уже дошли до нее: значит, были уши за дверью, а может, и сам Свеженцев поделился с кем-нибудь впечатлениями. – Болтают всякое.
– Болтают, – с упреком покачала головой Валюша и заговорила горячо: – Да туда ей дорога, шлюхе!.. Ведь ничего не докажешь, все шито-крыто. А ты из-за нее… из-за твари… Ты посмотри на эти мордовороты, на эту сволочь. Задавят, как цыпленка. Пойдешь вечером порыбачить, сунут головой в речку. И ты думаешь, друзья твои, пьянь из района, станут разбираться? Скажут: утонул спьяну.
– Ничего я не затеял, – сказал он, не глядя на нее и теперь уже раздражаясь. – Так… Я только подумал сначала было… А потом подумал, что не стоит… И потом… – Голос его стал жестким. – Почему ты встреваешь в мои дела?
Она сразу изменилась, улыбнулась и вдруг провела ладонью по его щеке.