— На подзарядку, — ответил Олле. Он нес под мышками двух совсем ослабевших чертей, лапы их бессильно свисали. Нури сосредоточенно молчал.
— Если ты хотел заселить пустыню автоматами, то это у тебя не получилось, — вздохнул Сатон. — Вообще, Марс, видимо, не для детей.
— Для! — твердо сказал Нури.
И он придумал блок агрессивности. Пустыня сразу оживилась. Старые черти охотились за молодыми, вылавливали их и обдирали чешуйки новых фотоэлементов. Вставить чешуйку в гнездо — с этим делом каждый из них легко справлялся. Выпуская новорожденного, Нури теперь вручал ему коробочку с запасными чешуйками. Завладеть такой коробочкой — мечта каждого черта. А первая забота новорожденного — надежно спрятать ее: зарыть в песок или положить под приметный камень. Это надо было сделать ночью, тайком от посторонних глаз. Почти сразу появились кладоискатели — это были старые, ослабевшие от энергетического голодания черти. Сил на охоту и драку у них уже не хватало, а тихий поиск был им еще по плечу.
— Я сегодня видел твоих чертей, — сказал однажды Сатон, и в голосе его звучало уважение. — Знаешь, в этом что-то есть. Но хотел бы я знать, о чем ты думаешь, когда возишься с ними?
— О Земле!
И вот прошло уже два десятка лет, а черти еще функционируют. Ребята рассказывают, что для них любая авария — радость. Черти разбирают брошенные машины, выискивая подходящие запчасти. Да и сами колонисты частенько подбрасывают им всякую ненужную электронную мелочь: у чертей все идет в ход.
Нури вспомнил неподвижную шеренгу у батарей радиаторов и свое мгновенное недоумение. Раньше вместе можно было видеть только дерущихся чертей. А теперь они проводят мирные ночи возле теплых батарей, новые фотоэлементы имеют широкий спектр поглощения и превосходно действуют в инфракрасном диапазоне. Делить стало нечего, энергии хватает на всех, необходимость в движении отпала, и блоки агрессивности срабатывают лишь в том случае, если черта удалить от батареи.
…Почти ребенок. Но почему почти? Когда кончается детство? Опять этот навязчивый вопрос, мысль ходит по замкнутому кругу. Альдо и остальные, образцы психической устойчивости, абсолютной нормы. Ну хорошо, примем банальное определение: взрослый тот, кто забыл о детстве, тот, кто разучился удивляться. Но это просто болезнь, выброс из нормы, флуктуация.
Пусть по-другому: взрослость — это умение прокормить себя и семью. Но уже давно эти заботы с человека сняты. Вывод: детство живет в каждом, и во мне, и в Альдо. Ребенок — вот эталон нормальности. И здесь, на Марсе, и на спутниках, и на Луне работают дети. Тридцати и пятидесяти лет, дело не в возрасте, ибо попадают туда абсолютно нормальные люди…
Нури полюбовался выстроенным силлогизмом и заснул. Впервые за эти дни он спал без сновидений, а утром реализовал право, данное Советом, — послал на Землю личную радиограмму с грифом «Подлежит немедленному исполнению»… К полудню Нури уже вернулся к энергетикам в четвертую экспедицию.
— Вам понравилось у нас, Воспитатель Нури? — встретил его Мануэль. Кубинец весь светился улыбками. — Для нас радость видеть вас вторично. Я извещу ребят.
— Не надо. Ответь, кто у вас здесь самый лучший?
— Я.
Из общительных воспитанников Нури Мануэль был самым общительным и отличался умением на неожиданные вопросы давать неожиданные ответы. Нури рассмеялся, чувствуя, как проходит усталость после изматывающей гонки по пустыне.
— Естественно, а еще кто?
— Я бы назвал Бугримова, — после секундной паузы сказал Мануэль.
— Отлично. Сегодня вечером ты поможешь мне. Я хочу поставить опыт. То, что раньше называли следственным экспериментом. Кроме тебя, об этом никто знать не должен.
Мануэль улыбался, но Нури видел растерянность в его улыбке. Как это Олле называл свои лекции — уроки раскованной мимики? Ребята чисты в мыслях и не в состоянии носить маску безразличия.
— Я вынужден так поступить, — преодолевая неловкость от своего тона и слов, сказал Нури.
— Втайне от всех? Ваше право, Воспитатель. — Мануэль рассматривал шнуровку своих ботинок. Нури крякнул.
— Ну как тебе объяснить, — беспомощно сказал он. — Это нужно, чтобы не гибли больше. И я вынужден. В конце концов, жизнь важнее этики. И я иду на нарушение этических норм ради жизни.
— Не надо об этике, — сказал Мануэль. — Я помогу вам. Что нужно сделать?
Вечером после захода солнца Нури сидел рядом с дежурным по безопасности, рассматривая круговую панораму — рельефную карту окрестностей. Поворотный пульт дежурного стоял на возвышении посередине круглого зала, и прямо на полу во все стороны расходились макеты коттеджей поселка, а там, где начинались стены, низким бордюром было обозначено опоясывающее поселок кольцо — имитация основания снятого купола, границы поселка. К стенке-кольцу были приткнуты синие прямоугольники вездеходов и такие же прямоугольнички двигались по рельефной стене, неся на себе зеленые огоньки: колонисты съезжались к поселку.
С момента прилета на Марс пояс безопасности с передатчиком, надетый на голое тело, носил на себе и Нури. Система безопасности позволяла вести наблюдение за местом пребывания каждого члена экспедиции и обеспечивала двухстороннюю связь, которой, кстати, почти никогда не пользовались.
Было хорошо видно, как, оставив у стенки квадратики вездеходов, зеленые огоньки двигались по улице поселка сначала к душевым — и маленьким хаосом роились там, потом к столовой — и разделялись по четыре. Ну да, подумал Нури, столики на четверых.
Дежурный с любопытством поглядывал на Нури, что-то писал в Книге Жизни. Нури краем глаза смотрел, как к границе поселка за коттеджами вне дороги движется зеленый огонек. Интересно, заметит дежурный или нет?
Дежурный резко повернулся вместе с пультом. Заметил. И нажал кнопку связи.
— Я ДП. Кто в одиннадцатом секторе?
— Я Мануэль. Все в порядке, — прозвучало в зале.
Конечно, это Мануэль. Он и должен увести чертей из поселка, пока колонисты ужинают. Нури нашел на панораме батарею радиаторов и мысленно увидел, как выпущенные черти ковыляют к ней, спеша получить свою долю излучения.
Мануэль, зеленый огонек, вернулся к центру поселка и одиноко застыл возле кольца выводной шахты. «Это я должен был сделать сам, — запоздало подумал Нури, — сам должен был увести чертей».
Огоньки по одному начали собираться у шахты. Сейчас колонисты уже, наверное, молчат и ждут. Ждут привычного развлечения. Сколько их там? Нури обшарил взглядом панораму. Еще мгновение. Все! Один огонек отделился, и вот он быстро движется к стене.
Дежурный придвинул к себе микрофон, взглянул на Нури.
— Не надо. Кто-то должен привести чертей. Пусть это будет Бугримов.
Нури отодвинул кресло и вышел, перешагивая через домики. На ступеньках сидел Мануэль и снизу вверх смотрел на Нури.
— Я знаю, о чем ты думаешь. — Нури спустился, присел рядом.
— О Земле, — сказал Мануэль. — Мы здесь всегда думаем о Земле.
Нури грустно усмехнулся. Эти же слова когда-то он сказал Сатону. Уже тысячи живут в космосе. И пусть их будут миллионы, всегда, во веки веков люди будут думать о Земле…
— Вы знаете, я ведь еще и гидролог. — Мануэль протянул конверт: — Здесь заявление. Я прошу перевести меня в седьмую экспедицию. Я прошу вас, Нури Метти, передать его в отдел кадров Управления освоения Марса.
Нури Метти. Он уже не говорит — Воспитатель Нури. Все правильно, но, кажется, он не научил их прощать…
На второй день после возвращения Нури на Землю результаты расследования обсуждались на секции Марса Совета Земли. Выслушав записи кодового браслета, председатель секции пригласил Нури занять место докладчика.
— Мы просим вас дополнить материалы, которые вы столь любезно предоставили Совету. Не все ясно.
— Я готов.
— Начнем с вашей телеграммы. — Председатель вынул из папки бланк. — Как это вы здесь пишете: «Внеочередным рейсом отгрузите Марс девять одиноких псов. Отбор животных прошу поручить Олле. Уполномоченный Совета Метти». Мы выполнили ваше, гм, указание. Псы уже на Марсе.
— Благодарю, — сказал Нури. — Теперь я спокоен.
— Отлично! — обрадовался председатель. — Успокойте и нас. Почему псов, почему именно девять, почему поручить Олле и почему, в конце концов, одиноких?
Манера председателя вести совещание нравилась Нури. И сам председатель, длинноногий, веселый и тощий, тоже нравился. По привычке оценивать человека, Нури прикинул, как бы отнеслись к председателю его воспитанники: наверняка одобрили бы.
— Отвечать по порядку вопросов?
— Порядок, форма и содержание на ваше усмотрение.
— Из кодовых записей Совету, видимо, понятно, что я, по сути, ничего не расследовал. Не знал, с чего начать, и вообще ничего не знал. Я просто ездил, жил, работал, как все, и смотрел.
— Это хорошо — смотрел! — сказал председатель. — И что вы увидели?
— Стандарт. Одинаковость условий во всем. Стандарт оправданный, обоснованный и всеобъемлющий. Стандартными стали даже развлечения, которые свелись к любованию чертями. Но…
— Но?
— Но в пятой полное безразличие к чертям. Вопрос — почему?
— Действительно, почему? Там что, были отклонения от стандарта?
— Было одно. Лариска.
— Ага, Лариска. И что эта ваша Лариска делает?
— Не моя. Общая. Живет.
— И все?
— И все! Живет рядом с людьми собачка Лариска. Ее, вероятно, большинство и не замечает, но она есть. И никому в пятой не приходит в голову интересоваться чертями, этой имитацией живого. В остальных экспедициях все то же, что и в пятой, но нет собаки, а человек не может быть одиноким, ему нужно живое. Это во-первых, и во-вторых, собака вне стандарта, она сама по себе. Я не психолог, я воспитатель, но полагаю, что тот вывих в психике, который наступает у человека, изолированного от живого, ускользнул от внимания психологов. Это что-то вроде ностальгии, не знаю, как на