(ССК, румей, 1957, Малый Янисоль).
Другой значимый стереотип для описания прошлого, находящегося за пределами актуальной памяти сообщества, – более выигрышное по сравнению с русскими экономическое и социальное положение греков «в старину» (то есть, как правило, до революции 1917 г.). Например, в Бугасе рассказывали, что раньше русские могли жить в греческом селе лишь в качестве работников у богатых греков, и все греки были богатыми, а все русские – бедными. Гречанки не работали вне дома, а если приходилось выйти в поле, то закрывали лицо платком, чтобы не загореть и не выглядеть как русские (СВХ, румейка, 1928, Бугас).
По мнению румеев, в далеком прошлом не допускались браки с русскими; подтверждением подобных запретов для румеев служит негативное отношение старших родственников к смешанным бракам среди ровесников информантов и в поколении их родителей в более позднее время.
Информант 1. Когда мою маму привез отец с эвакуации…
Информант 2. Русскую, вашу ленинградку. Ее практически не приняли здесь.
Информант 1. Ну, старая гречанка встретила их, не доходя до дома, и сказала: «Куда хочешь веди! В дом кацапку не веди! От нее русским потом пахнет. Ты что, не чувствуешь?» И так она всю жизнь не признала маму.
Возможно, старшие родственники действительно не одобряли браки с русскими или украинцами, однако подобные браки (по крайней мере в XX в.) были достаточно распространены[75].
Информанты противопоставляют современную языковую ситуацию прошлой, когда греки не знали русского языка. Среди румеев распространены анекдоты о попытках объясниться между одноязычными старыми греками и приезжими русскими, в которых обыгрывается созвучие бытовых фраз или отдельных румейских слов с обесцененной лексикой русского языка.
Во второй половине 1930-х гг. началась вербовка переселенцев в некоторые колхозы Донецкой области, однако заметным число русских стало лишь в 1950-е гг. Период переселения относится к нижней границе актуальной памяти группы; многие информанты переосмысливают в интервью собственные впечатления того времени. Румеи подчеркивают удивление, вызванное различиями в одежде и питании переселенцев: «Это в 54 году они приехали сюда. Наш колхоз был богатый, рабочих мало было. И вот-то райком разрешил привезти с Западной Украины. Девочки, миленькие, их привезли сюда – там же еще такие холщовые юбки, вышитые блузки, без лифчиков, без трусов. Господи! Вот такие платки завязанные все! И что ели они? Капусту с молоком, это вообще!» (КДА, румейка, начало 1940-х гг., Анадоль).
Информанты интерпретируют различия облика и поведения приезжих как проявления бедности и некультурности. Вспоминая о появлении русских, информанты отмечают постепенное сближение традиций новых поселенцев и румеев, в частности через смешанные браки (КДА, румейка, начало 1940-х гг., Анадоль). «Греки считались самые культурные люди, и переселенцы всему у нас научились» (ЕИХ, румейка, 1915, Анадоль). Примером перехода на греческие обычаи чаще всего служит приготовление пищи: «Вот соседка Галя – она же русская, из-под Киева. И по-гречески, и по-русски говорит, с внуками – по-русски. А так и готовит по-гречески, такие тоненькие варенички делает» (ВАП, румейка, 1940, Малый Янисоль).
Ассимиляция коснулась, по мнению информантов, и языка: «Ну, вот наша соседка, я тебе уже говорила, она приехала, она работала кассиром, и она пришла получать зарплату. И говорит со мной по-гречески. Многие говорят по-гречески, забыли по-русски, свой язык забыли, понимаете? Все время по-гречески» (АВП, румейка, 1932, Малый Янисоль).
Я не встречала русских, перешедших на греческий язык, однако среди первых переселенцев есть люди, в разной степени знающие румейский или владевшие им в детстве. Например, АПА, родившийся в 1939 г. в Малом Янисоле в семье украинцев, может поддержать разговор на бытовые темы по-румейски, на котором в детстве общался со сверстниками; дома говорили по-русски, но, по воспоминаниям АПА, родители, переселившиеся в 1932 г., владели румейским. Подобные случаи встречаются только среди первых мигрантов или их детей, родившихся до войны; послевоенные переселенцы, как правило, не выучивали идиом. На сегодняшний день ни румеи, ни русские не считают необходимым для русских знать румейский, и рассказы о переселенцах, «забывших свой язык», самими информантами воспринимаются как парадоксы.
Русские и государство. На статус «русский» долгое время влияла официальная политика русификации; русские для информантов-греков часто ассоциируются с понятиями «советская власть», «начальство». В сообществе принято считать, что государство благоприятствовало русским и «давило греков», то есть репрессии советского периода информанты склонны интерпретировать в этнических терминах.
Рассказы о дискриминационной национальной политике, пренебрежении со стороны русских поддерживает сообщество греков: обсуждая взаимодействие с русскими, информанты включают в свою группу урумов, а иногда и другие греческие группы – крымских или понтийских греков. Государство не разделяет урумов и румеев, и во взаимодействии с ним информанты осознают себя частью более крупного сообщества – греков по национальности.
По мнению информантов, следствием дискриминационной политики властей служило пренебрежительное отношение русских к румеям, выраженное формулой «греков за людей не считали».
Информант 1. Раньше было так (вот я когда еще была молодая): если поедешь в Волноваху, курсирует автобус. «Греки! Отстаньте в сторону!» Садились все русские… Информант 2. Нет, говорили так: «Сперва садятся люди, а потом греки». Я сама…
Информант 1. Да, «сперва садятся люди, а потом греки». Даже за людей не считали.
Информант 2. Я это сама слышала. Ездила в автобусах и тоже слышала. Но я никогда не обижалась или не понимала этого…
Информант 1. Мы не обижались, мы считали себя именно такими. Что, мол, греки – мы такие…
Информанты упоминают, что греков не брали служить в армию (НАШ, ж., 1965, Малый Янисоль), не назначали на руководящие должности, не принимали на работу, препятствовали поступлению в престижные вузы и пр. «Пришла наниматься на работу – гречанка; говорят, нет, хватит, у нас уже есть одна, нам еще не надо. Хотя я была русская по документам – я ж не скрывала, и фамилия у меня» (СКШ, румейка, ок. 1953, Сартана).
Чаще других проявлений дискриминации в интервью упоминается запрет на использование родного языка, требование говорить по-русски в официальных учреждениях – в школе, на работе: «Когда я пошел в школу и пытался на перемене, между ребятами, девчатами, говорить, на меня орали: „Не смей говорить на этом языке!“. Учителя. „Как же? Это мой родной язык!“ „Нет такого языка!“. Мы были отверженные в своем отечестве. Понимаете?» (АСР, румей, 1936, Красная Поляна).
В данном случае несущественно, существовали ли подобные запреты в действительности или сегодняшняя ситуация языкового сдвига побуждает носителей искать объяснение отказа от идиома. В целом складывается впечатление, что резкие запреты, подобные описанному выше, все-таки встречались редко. В большинстве случаев сами родители внушали детям, что в школе нужно говорить по-русски, и школьники воспринимали данное требование как нечто само собой разумеющееся. Во многих интервью подчеркивается негласный запрет на использование румейского языка со стороны официальных лиц (русскоязычных в абсолютном большинстве случаев), который часто невозможно отделить от негативного отношения властей к идиому.
Невозможность социальной мобильности без русского языка и прекращение школьного преподавания на греческом в конце 1930-х гг. оцениваются как проявление дискриминации. На сегодняшний день остается не так много людей, обучавшихся в греческих школах, и они пользуются авторитетом в сообществе; все мои собеседники стремились рассказать о родственниках, закончивших греческие классы. Обычно информанты не упоминают о начале политики коренизации, представляя традицию преподавания на греческом старше, чем она есть на самом деле. «Я первый класс начинал учиться на греко-эллинском языке. Вот как говорят греки с Афин – вот точно так учили нас. А потом отменили, советская власть отменила греческий язык» (ВВХ, румей, 1928, Малый Янисоль).
Сетуя на негативное отношение русских к румейскому языку информанты, тем не менее, оценивают проявления «этнического» и, в первую очередь, активное использование родного языка как признак деревенского происхождения и отсутствия культуры: «У которых там свинарка, доярка, чабаны – вот в таких семьях сильно укоренилось вот это греческое. А вот те, которые уже более – дети в институты поступили на врачей, учителей и все – вот именно в таких семьях не сохранился. Здесь повлияла на это наша современность» (ТАА, румейка, 1968, Малый Янисоль). Последняя фраза подчеркивает то, что сама информантка не считает подобное положение дел правильным и сожалеет об исчезновении греческого у представителей образованных семей, к которым относит и свою собственную, однако не подвергает сомнению связь родного языка и низкого социального положения.
На протяжении жизни каждого человека происходило изменение соотношения групп в реальности, косвенно влиявшее на представления о греках и русских. С конца 1980-х гг. возрастает интерес к этническому, повышается престиж различных групп коренного населения, а в случае с греческой диаспорой подобный интерес поддерживался возможностями поездок в Грецию, – все это привело к повышению статуса греческого населения.
В интервью изменение отношений с русскими интерпретируется в связи с контактами с греками из Греции, и опыт дискриминации в советское время описывается с позиции сегодняшнего положения группы.