Вероятно, поэтому в литературе ныне типична тяга к краткой и энергичной речи, то есть оперированию, как в старых формах языка, в основном существительными и глаголами. Еще Пушкин отдавал им предпочтение перед прилагательными, как, например, в стихах:
Пришел и ослабел, и лег
Под своды шалаша на лыки.
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.
либо:
Была пора. Наш праздник молодой
Сиял, гремел и розами венчался
И с песнями бокалов звон мешался…
Еще ясней у Пастернака:
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте;
До сущности прошедших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти…
Я как-то подсчитывал, что у Пушкина преобладание глаголов над прилагательными росло год от года при совершенствовании его мастерства. А у такого современного мастера речи, как Хэмингуэй, на одно прилагательное — это легко проверить — приходится 10–12 глаголов. Еще меньше прилагательных у нашего Симонова — подобный языковый пуризм у него создает явную сухость речи.
Возвращаясь к блатному жаргону, добавлю, что почти телеграфный по «служебной» сжатости и выпуклости, он структурно имеет истоки в нашем собственном изначально-примитивном языке, старательно выделявшем в речи только предметы и действия с ними. Он в этом отношении просто гиперболизирует энергичный примитивизм древних форм. Интеллектуальная бедность роднит его с давно преодоленными способами речи. И, соответственно, — обилием существительных и глаголов — сближает с наиболее модными примитизированными словарями современных писателей. Разница — в интеллектуальной высоте лишь структурно, а не семантически схожих способов изъяснения фактов и мыслей.
Что же до того, что он весь пропитан недоброжелательством, недоверием к людям и издевательством над ними, то это, как я уже указал, прямая функция ремесла, основанного на вражде, злобе и наглом использовании чужих просчетов. Добавлю, что и в любом примитивном человеческом обществе, отнюдь даже не в воровском, но просто атомизированном на самостоятельно живущие группки, на соседствующих, но отнюдь не дружественных хозяйчиков, язык, при помощи которого общались, показывал не взаимную любовь, а взаимное недоверие, подозрительность, прямую вражду. Латинское «Человек человеку — волк» в сущности не острота, не парадокс, а трезвое констатирование общественной реальности. Наше речение: «У соседа пала лошадь. Ну, что мне в этом? А все же приятно!» — из того же порядка моральных характеристик самого общества.
Много лет назад я заинтересовался — как словарное богатство языка рисует нравственный уровень общества, создававшего этот язык? Чего в языке больше — хвалы или ругни? На чем акцентировали свое внимание «звонкие забулдыги-подмастерья народа-языкотворца», выражаясь прекрасной формулой Маяковского. На открывавшихся повсюду совершенствах соседей или на их отдельных недостатках? Я тогда наскоро набросал список ругательных характеристик и характеристик хвалебных — и был поражен открывшейся мне картиной нравственного облика «Народа-языкотворца». Ни в коем случае не претендуя на полноту и не выстраивая слова строго по алфавиту и семантическому ранжиру, привожу эти два наскоро составленных списка.
| Ругня | ||
|---|---|---|
| Авантюрист | Вор | Забулдыга |
| Алкаш | Враль | Задница |
| Аллилуйщик | Врун | Зазнайка |
| Арап | Выскочка | Зануда |
| Архаровец | Вшивка | Засранец |
| Аферист | Зверюга | |
| Гад | ||
| Байбак | Гадина | Идиот |
| Балбес | Гнусь | |
| Бандит | Говнюк | |
| Бездарь | Головешка с мозгами | Кат |
| Бездельник | Кацап | |
| Бздюк | Грязнуха | Костолом |
| Бесноватый | Гундосый | Кретин |
| Бирюк | Курносик | |
| Болван | Дебил | Кусочник |
| Болтун | Дегенерат | |
| Бормотун | Дерьмюк | Лапацон |
| Босяк | Дрянцо | Ленивец |
| Брехун | Дрянь | Лентяй |
| Бука | Дурак | Лизоблюд |
| Бурдюк | Дурило | Лизун |
| Ловкач | ||
| Живоглот | Лопух | |
| Вонбчка | Живодёр | Лжец |
| Ворюга | Жид | Лодырь |
| Ворчун | Жопник | Льстец |
| Мерзавец | Подлиза | Трус |
| Мразь | Подлипала | Тупица |
| Мурло | Подлюга | Тюфяк |
| Подонок | ||
| Наглец | Подхалим | Черномазый |
| Нахал | Пошляк | Чокнутый |
| Невежа | Пройдоха | Чувырло |
| Негодяй | Пролаза | Чудак |
| Недоделыш | Проныра | Чудило |
| Недоносок | Прорва | Чумовой |
| Недоросль | Прохиндей | Чурбан |
| Недотёпа | Прохвост | Чучело |
| Несмышлёныш | Пустобрёх | Чушка |
| Неумеха | Пустолай | |
| Неумеха | Пустомеля | |
| Ничтожество | Урод | |
| Разбойник | ||
| Обжора | Разгильдяй | Фармазонщик |
| Облиза | Растяпа | |
| Обманщик | Ревун | Хам |
| Оболтус | Рожа | Ханыга |
| Обормот | Хапуга | |
| Озорник | Харя | |
| Олух | Самозванец | Хвастун |
| Остолоп | Сволочь | Хитрован |
| Серун | Хитрюга | |
| Падаль | Скотина | Хлюст |
| Паразит | Слюнтяй | Хлюпик |
| Парноик | Смерд | Хмурчик |
| Паршивец | Сорванец | Холоп |
| Паскуда | Стервец | Холуй |
| Пентюх | Сумасброд | Христопродавец |
| Пердун | Сумасшедший | Хулиган |
| Плакса | ||
| Плут | Тать | Шарыга |
| Поганец | Тварь | Шваль |
| Подлец | Тихарь | Шельма |
| Шептун | Шибздик | Шпендрик |
| Шаромыжник | Шлюха | Шустрик |
Уверен, что этот список можно значительно пополнить. Конечно, многие слова представляют обыкновенное название вещей (чучело, скот), но они уже давно наряду с обычным своим значением приобрели второй смысл ругательных и обидных выражений.
Совсем другую картину показывает — тоже крайне неполный — словарь добрых слов и прекрасных характеристик. Их, прежде всего, несравненно меньше.
Естественный вывод из написанного: ругни в словаре больше, чем похвалы, и она разнообразней и ярче хвалебных слов. Еще важное отличие: ругали человека в целом, то есть охаивали существительным, — всего сразу опорочивали. А хвалили чаще прилагательными (умный, хороший, милый, добрый, ласковый), то есть хорошее в человеке признавали только частью его, свойством, а не целостностью. А если и хвала давалась как целостность личности, то невольно в имя существительное вкрадывалась ирония, какой-то оттенок сомнения: умник — от умного, милок и миляга — от милого, добряк — от доброго, дорогуша — от дорогого и т. д. Как если бы хвалящий остерегал себя от твердого утверждения того, что в принципе достойно хвалы. Совсем иное отношение к тому, что хулится: словарь для осуждения применяет только утвердительный, только категоричный, только существительными (дающими общую характеристику личности), а не отдельные свойства и частные черты. Человечество развивало свой язык, гораз-212 до чаще охаивая своих членов, чем восхищаясь ими. Возможны два объяснения такого явления:
1. Недостатков у людей много больше, чем достоинств, потому и слов, характеризующих недостатки, тоже больше.
2. Отрицательного у людей не больше, чем положительного, но недостатки воспринимаются очень болезненно, а достоинства считаются нормой — почему язык и концентрирует свое внимание на выпадении из нормы, то есть на недостатках, а не на нормальных достоинствах. В этих двух толкованиях могут найти для себя питательную основу морализующие пессимисты и оптимисты. Иначе говоря, при одном толковании народ по анализу своего языка низвергается до подонства, а при другом — возвышается до святости. Разумеется, это крайности теоретического толкования, а не разумная констатация реальности.
Зато блатной жаргон со своей исконной недоброжелательностью к людям продолжает именно в пессимистическую сторону древнюю ругательность языка. Острую критику человеческих недостатков, типичных для первых стадий языка, блатной доводит до ненависти к людям, до презрения и отвержения, до отрицания у них всего доброго. И еще важное отличие: в историческом развитии языка недоброжелательство постепенно смягчается, общая ругань вырождается в частную критику, и сами ругательные словечки из высокоактивных и бытовых становятся реликтовыми, употребляются все реже. Ничего подобного не наблюдается в блатном жаргоне. Ненависть и недоброжелательство в нем не смягчаются. И не могут смягчаться: это противоречило бы природе ремесла, которое должен обслуживать порожденный этим ремеслом жаргон. Для примера можно привести и такую важную особенность блатного языка. В тюрьмах и трудовых лагерях заключенные должны трудиться. Труд, хотя и полезный для них самих (все же дает некоторый денежный заработок и сокращает срок отсидки), по природе своей — насилие, со всеми свойствами принудительности. И блатной язык точно реагирует на характер этого нежеланного труда: для обязательной работы имеется всего несколько общих словцов — трудяга, труженик, работяга. Но для отлынивания от нее созданы десятки разнообразных слов — и каждое точно выражает особый способ этого отлынивания.