— Эх ты, хрупкое вещество! — посмеивается Мохов.
Он навьючивает на Хлястика свою амуницию и подходит к окну.
Мохов вышиб окно, перемахнул через подоконник, осторожно ступил на половицы и присмотрелся, не отдирал ли их кто-нибудь, не прогибаются ли они, не соединены ли в подполье с капсюлем мины.
Мохов приблизился к двери и увидел черный шнурок, привязанный к дверной щеколде.
«На мякину ловят», — сказал он про себя и усмехнулся.
Мохов не стал резать шнурка, а проследил, куда он протянут. Оказалось, в низ печки, туда, где обычно хозяйки держат ухваты.
Как все саперы, Мохов носит на поясе гвоздь, привязанный на цепочке вроде брелока. Гвоздь вставляется на место чеки, которую минер выдергивает, когда заряжает мину.
Он взял гвоздь, но не спешил дотронуться до диска, начиненного взрывчаткой. Одно неловкое движение — и острая вспышка пламени. Взрыв. Землетрясение. Пустота. Не успеешь зажмурить глаза, почувствовать боли, понять, что погиб.
Мохов поставил взрыватель на предохранитель. Осторожно отвинтил капсюль, но с места мину не трогал. Одну за другой он нашел две нитки. Одна, скрытая ковриком, привязана к ножке кровати, другая — к низу печи. Это была опаснейшая мина натяжного действия с двумя сюрпризами. Достаточно было неосторожно приподнять или потянуть в сторону обезвреженный, казалось бы, диск — и человек попадал в смертельный капкан.
Через несколько минут, которые показались ему часами, Мохов отложил мину в сторону: она лежала на полу присмиревшая, безобидная.
— Ишь модничает, — скорее с любопытством, чем с озлоблением сказал Мохов. — Сюрпризная игрушка, серьезная.
— Да уж, — подтвердил Хлястик, — с ней хаханьки плохие…
Он обшарил миноискателем крыльцо, коридор, вошел через дверь и начал обыскивать дом.
В доме, где много металлических предметов, миноискатель частенько врет. Нужно пересмотреть и перетрогать весь домашний скарб, всю мебель.
Прежде чем покинуть по-саперски обжитой дом, приятели сели на крыльцо и скрутили по цигарке.
Но покурить не пришлось. По деревне зачастили минометы. Проскакал связной. Где-то на задах деревни строчили из автоматов.
Командир саперной роты лейтенант Мокрый перебегал от дома к дому.
— Отходим! — крикнул он еще издали. — Задача выполнена. Утром придем на танках.
— Разрешите задержаться в деревне по личному делу? — попросил Мохов.
— По личному делу? — переспросил Мокрый. — Нашел время для личных дел! Противник рядом.
— Непорядок в этом доме, товарищ командир роты, — доложил Мохов. Он не хотел примириться с мыслью, что вся его работа пошла насмарку. — Приборочку надо сделать.
— Приборочку? — переспросил Мокрый. Он уже понял, о чем идет речь, и в глазах его, как у Мохова, зажегся веселый огонек. — А успеешь?
— Да пока из рук как будто ничего не выпадало.
— Тогда торопись, Мохов. А потом отползай за нами. Огородами, вон той лощинкой — до опушки.
На «приборочку» ушло минут десять. Посуда, мебель, самовар, мины — все было водворено на свои места. Когда Мохов перелез через подоконник и вставил обратно выбитую раму, на другом конце деревни уже показались фашисты. Они продержались в Черемшанке недолго. Утром Саперы «пропололи» минное поле, открыли дорогу танкам, и деревня снова перешла в наши руки.
Мохов и Хлястик прошли вперед по улице, но не нашли домика с крыльцом. На его месте были развалины. Около дома лежало шесть фашистов, лица их были обожжены черным минным порохом.
— Доигрались! — сказал Хлястик, презрительно сплюнув. — Забыли, где сами наследили. Что же они, своих мин не признали?
— Свои-то мины они, может, и признали, — сказал Мохов и лукаво улыбнулся. — Только я вчера в доме после приборочки еще и перестановочку сделал. Один секретный шнурок на них истратил. Ну и мину, конечно, тоже пришлось к тому шнурку привязать.
— Сюрпризная работа… С ней хаханьки плохие, — сказал Хлястик почтительно.
Он сдвинул на затылок большую каску и вытер платком задымленное лицо.
1942
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА АЭРОДРОМ
Дым проник в кабину, дышать стало нечем, и захотелось сорвать с головы потяжелевший шлем, будто именно он затруднял дыхание.
Мартынов дернул за красную рукоять справа от сиденья и сорвал колпак. Когда летчик срывает колпак со своей кабины, то подает последний сигнал бедствия.
Морозный воздух, плотный, как лед, ворвался в кабину горящего самолета и ударил в лицо.
Мартынов и его штурман Армашев были очень близко от линии фронта, но летели еще над территорией, занятой врагом, и потому считали для себя парашюты противопоказанными. Может, все-таки удастся дотянуть до своих? Ведь несколько минут лету, всего несколько минут — и машина перетянет через линию фронта.
Но огонь уже перекинулся по бензопроводке к правому мотору, и тот задымил багрово-черным дымом. Пламя заплясало на плоскости, знойный чад обжигал дыхание пилота и штурмана.
Мартынов и Армашев объяснялись при помощи рук: когда четыре «Фокке-Вульф-190» атаковали «Петляков-2», изрешетили его пулями, отказало переговорное устройство. Однако напоследок Мартынов услышал сообщение штурмана:
— Бомбы сбросил.
Семьсот килограммов взрывчатки были точно обрушены на скопление автомашин у моста, и машины разметало во все стороны, как игрушечные.
Сперва Мартынов изо всех сил тянулся за восьмеркой своих бомбардировщиков — они направлялись домой, на свой аэродром, — но потом передумал и отвернул в сторону. Сейчас лучше не пристраиваться к своим, чтобы не навести на их след противника. Мартынов представлял себе, какой шлейф черного дыма тянется за его искалеченной машиной.
Внизу виднелся бескрайний лес с редкими полянами и прогалинами. Ни одной подходящей посадочной площадки! Впрочем, они пока еще не собирались садиться.
Армашев то и дело с тревогой всматривался в карту, тыкал в нее пальцем, указывал пилоту точку, над которой они находятся.
Наконец, Армашев поднял руку, растопырив пальцы, и Мартынов понял, что их отделяют от линии фронта пять километров, всего пять километров!
Но было уже поздно. Мартынов до отказа перекрутил штурвал влево — все равно машина валилась вправо. Затем правая плоскость, вся в огне, начала разламываться. Оба поняли, что это — конец.
Мартынов выключил моторы над самыми верхушками елей и начал планировать на заснеженную поляну, белевшую неподалеку. Шасси Мартынов не выпускал, он решил поставить под удар крыло и тем самым смягчить падение самолета.
Снег на поляне лежал глубокий, машина проскользила немного, зарылась в снег и остановилась.
Армашев, который сидел позади пилота, могучим плечом уперся в спинку переднего сиденья и крепко обхватил Мартынова за грудь, чтобы того не бросило о доску приборов или о прицел.
Даже в момент страшного удара о землю Мартынов не выскользнул из этих дружеских объятий.
Колпак был сорван, и потому кабину всю, до краев, забило снегом. Он засыпал летчиков с головой. Выкарабкались почти одновременно.
Их оглушила неслыханная лесная тишина.
— Жив?! — воскликнул Мартынов тоном вопроса и счастливого утверждения, когда Армашев вслед за ним выпрыгнул из кабины в глубокий снег.
— Кажется, не умер, — солидно пробасил Армашев.
Оба огляделись, торопливо отстегнули парашюты и заторопились к лесу, увязая по пояс в снегу.
Оба проклинали глубокий снег, тот самый снег, который спас их, потому что самортизировал удар о землю.
С минуты на минуту могли взорваться баки с горючим, а кроме того, нужно было как можно скорее спрятаться от назойливого немецкого истребителя. Он сопровождал смертельно раненный пикировщик, а сейчас кружился над горящим самолетом. Фашист, наверное, расстрелял бы их сверху, но у него кончились боеприпасы. Это стало ясно Мартынову и Армашеву еще в воздухе.
Они отползли от горящего самолета метров триста, укрылись за деревьями и, шумно дыша, стали наблюдать за машиной.
«Фоккер» еще кружил над местом посадки — фашист заметил, что экипаж спасся и скрылся в лесу. Может, хотел навести на их след погоню.
Впрочем, следы видны и без подсказки с воздуха. Прямо-таки траншею вырыли они в снегу, когда продирались к лесу!
Летчики поспешно углубились в лес.
Не успели они отползти-отшагать-отбежать и полукилометра, как раздался сильный взрыв — пламя дошло до центрального бака.
Как по команде, обернулись назад, увидели дым за хвойным частоколом. Оба горько вздохнули, а Мартынов вспомнил:
— И бортовой паек сгорел.
В зеленом ящике на борту самолета остался их неприкосновенный запас — мясные консервы, галеты, сахар, шесть плиток шоколада. Об этом сказочном богатстве не раз вспоминали летчики во время скитаний в прифронтовых лесах.
Мартынов не дотянул до линии фронта каких-нибудь три с половиной километра. Казалось бы, рукой подать! Но большим, бесконечно большим оказывается такое расстояние, когда земля изрыта вражескими окопами и траншеями.
Армашев не мог, прячась в лесу, видеть окопы и траншеи. Но он видел их сверху, он знал, что на этом участке фронта у немцев очень разветвленные линии траншей, что у них есть и вторая и третья линии обороны. Фронт западнее Думиничей уже несколько месяцев стоял без движения, и нетрудно представить себе, как обжились немцы в лесу, как окопались на опушках и в поле.
У летчиков были при себе лишь пистолеты, по восемь патронов, да еще по семь — в запасных обоймах. Хоть бы парочка гранат! Значит, нужно, не ввязываясь в драку, незаметно пробраться мимо немецких позиций, пройти через проволочные заграждения и минные поля к своим.
Выпрыгивая из самолета, Армашев успел засунуть за голенище своего унта «пятикилометровку». На карте такого масштаба пять километров земной поверхности втиснуто в один сантиметр. Скверный, прямо скажем, помощник при блуждании по лесу. Но без карты еще хуже.
Армашев привык сверяться с «пятикилометровкой», глядя на землю сверху, через прозрачный пол кабины. А сейчас приходилось «прокладывать курс», ползая по глубокому снегу, ориентиром служили только заснеженные верхушки елей над головой.