ть к поверхности приставкой un-. Поэтому мы говорим uncover, uncoil, undress, unfasten, unfold, unlock, unroll, untangle, untie, unwind, но не говорим unbreak, undry, unhang, unheat, unlift, unmelt, unopen, unpress, unspill. За исключением нескольких слов, в основном уже устаревших, например unsay, unthink, unmake, употребление un- в качестве реверсивного префикса в настоящих глаголах совпадает с центростремительным значением огораживания и прикрепления. В языке нет ни одного слова, которое могло бы подсказать нам этот смысл или в которое мы могли бы его вложить; следовательно, этот смысл неуловим, неосязаем, что характерно для криптотипических значений. Тем не менее эта бесформенная идея очерчивает вполне определенный класс слов и грамматических форм, и ее можно вычленить из плоскости мыслительных образований и постичь полуинтуитивным путем. Для этого достаточно вдуматься в смысл криптотипа, например, типичных глаголов, в которых есть un-, или воспользоваться методами свободной аналогии, сходными с методом свободных ассоциаций Фрейда и Юнга. Таким образом, я могу представить себе только что придуманный глагол flimmick. Если flimmick означает, скажем, привязывать жестяную банку, то он попадает в криптотип, и я смогу сказать, например, he unflimmicked the dog (он отвязал собаку). Но если оно означает разобрать, то ни у кого не возникнет стремления к образованию формы unflimmick, означающей собрать. Такая форма будет казаться странной и неприемлемой. Точно так же знание этого криптотипа до приживления новых слов camouflage (скрыть) и wangle (раздобыть) позволило бы нам предсказать, что un- будет использоваться только с первым словом.
В отличие от криптотипа предлагается также понятие «фенотип», языковую категорию с четко выраженным классовым значением и сопровождающим его формальным знаком или морфемой, т. е. фенотип – это классическая морфологическая категория. Фенотипами являются значения up и un-, а также различные времена, виды, залоги, наклонения и другие маркированные формы, которые описаны во всех грамматиках. Грамматические исследования до настоящего времени были связаны в основном с изучением фенотипов. Определенного рода философия грамматики исходит из того, что языковой смысл должен заключаться исключительно в них. Антропологу же такая грамматика не подходит, так же как и этнология, описывающая только положительное поведение и игнорирующая структуры табу и избегания. Можно показать, что, по крайней мере, в некоторых языках значение происходит от взаимодействия фенотипов и криптотипов, а не только от фенотипов.
Таким образом, в языке хопи употребление форм вида и времени часто регулируется криптотипами. Они определяют, например, способ выражения начала действия или состояния – английскую форму begins to do или begins to be. Во-первых, в зависимости от того, активен или неактивен глагол (пассивен или статичен), используется разная форма (фенотип), и это криптотипическое различие, поскольку формальный аппарат грамматики хопи не устанавливает никакого противопоставления «активный – неактивный». Более того, в хопи активным считается в, на, над и другие маркеры пространственных отношений, а неактивным – красный, длинный, маленький, красивый. Каузальные и некаузальные связи здесь кажутся более подходящими терминами, чем активные и пассивные. Далее, если глагол активный, то фенотип начала зависит от того, какой из трех активных криптотипов задействован. С большинством глаголов можно использовать либо начинательный вид, либо будущее время. Анализ показывает, что хопи рассматривают субъект этих глаголов как работающий в действии и через действие в процессе динамического приспособления. Субъект постепенно приспосабливается к действию и на протяжении всего действия поддерживает это приспособление либо для развития, либо для стабилизации и продолжения действия. Хопи включают сюда [55] сон, смерть, смех, еду, а также большинство органических функций и большинство таких операций, как, например, резать, сгибать, накрывать, класть и тысячи других. Второй криптотип использует для выражения начала только будущее время и включает глаголы прямолинейного равномерного движения: бежать, убегать, идти, приходить, находиться в каком-либо месте или в каком-либо пространственном отношении, открывать, закрывать и некоторые другие. Анализ показывает, что здесь субъект классифицируется как мгновенно принимающий полноценный новый статус, а не как динамично работающий в процессе и через процесс. Третий криптотип выражает начало через проективный вид, фенотип, который в другом значении означает «совершает с движением вперед». Данный криптотип подразумевает, что субъект захватывается и ассимилируется полем воздействия, как бы увлекается им; он состоит из гравитационных и движуще-инерционных явлений: падение, кувыркание, рассыпание, прыгание, вращение, а также, как это ни странно, выход и вход. Согласно логике языка хопи человек, собирающийся войти в дом или выйти на улицу, начинает действие и отдается новому воздействию, как тот, кто падает или прыгает.
Антропологам, которые, возможно, привыкли считать лингвистику всего лишь узкоспециализированным, скучным ящичком в столе ученого, необходимо четко уяснить, что лингвистика есть, по сути, поиск того, что такое значение. Стороннему наблюдателю может показаться, что языковед занимается лишь праздной записью звуковых различий, выполнением фонетической гимнастики и написанием сложных грамматик, которые читают только специалисты. Но ведь его реальная задача заключается в том, чтобы озарить непроглядную тьму языка, а тем самым и образ мыслей, культуру и взгляды на жизнь данного коллектива, озарить светом «золотого нечто», как, я слышал, называют преобразующий гений значения. Как я пытался показать, это означает гораздо больше, чем просто научиться говорить и понимать язык в том виде, в каком его понимает преподаватель-практик. Исследователь культуры должен придерживаться идеала лингвистики как эвристического подхода к проблемам психологии, которого до сих пор он, возможно, избегал, – того стекла, сквозь которое, при правильной фокусировке, проступят истинные очертания многих сил, которые до сих пор казались лишь непроницаемой завесой незримой и бесплотной мысли.
Осознание подспудных психологических течений – увы, последнее, чего мы достигаем (если вообще достигаем) при анализе языка. Пытаясь учить своему языку иностранца, мы начинаем видеть некоторые явные формальные модели: парадигмы и флексии. Самые ранние известные нам грамматики – это клинописные словники, в которых даны аккадские эквиваленты для шумерских слов. Дальнейший шаг был сделан в ту эпоху, когда философы Греции и Индии обнаружили связь между рассуждениями и языковыми моделями; так философия пришла к формальной логике, а грамматика – к открытию, по крайней мере, наиболее выдающихся категорий в классических индоевропейских языках. В семитском мире грамматика оставалась в значительной степени формальной: классические грамматики древнееврейского и арабского языков состояли в основном из парадигм, известных под кодовыми названиями, в которых не предпринимались попытки даже охарактеризовать значения этих языковых классов, не говоря уже о том, чтобы проникнуть в их суть. И даже грамматика латыни с понятиями индикатива, субъюнктива, пассива и т. д. по сравнению с ними была психологизированной. Открытая в начале XIX века западными учеными древняя индусская грамматика произвела сильное впечатление главным образом своим формальным совершенством. Но также были выявлены определенные психологические тонкости, такие как распознавание различных неявных идей в моделях образования слов и классификация сложных слов типа татпуруша, двандва, бахуврихи и т. д.
Даже величайшие европейские грамматисты XIX столетия не выходили за рамки формальных и явных структур, разве что доводили классические грамматические и философские построения до пределов, достижимых на материале изучаемых ими языков. Впрочем, есть важное исключение: речь об одном из тех поразительных гениев, которые озадачивают своих современников и не оставляют последователей. Подлинным зачинателем учения об описываемых мною системах связей (раппортов), неявных классах, криптотипах, психолингвистических моделях, представлениях о языке как неотъемлемой части культуры был, насколько я могу судить, французский ученый-эрудит начала XIX века Антуан Фабр д’Оливе, исследовавший семитские языки, в частности древнееврейский. При этом его работа, как и Менделя в генетике, не произвела никакого впечатления на мысль современников. Увы, он был в первую очередь мистиком и метафизиком, смешавшим эти свои интересы с эпохальными языковедческими изысканиями и прозрениями. В результате был создан мистико-гностический «перевод» Книги Бытия, а точнее, пересказ в духе Упанишад, удивительное описание Вселенной, наполненной жуткими иероглифами. Разумеется, эта работа была незамедлительно помещена в Index Librorum Prohibitorum (Свод запрещенных книг). Впрочем, эта опала не вызвала панегириков со стороны тогдашних левых радикалов, поскольку взгляды Фабра д’Оливе были одновременно слишком иконоборческими и слишком трансцендентными, чтобы удовлетворить хоть какую-нибудь школу экзегезы. Но сугубо языковедческая часть его изысканий, воплощенная в книге La Langue hébraïque restituée, появившейся в 1815–1816 годах, с нашей современной точки зрения зиждется на чисто лингвистических критериях и демонстрирует глубокую психологическую проницательность, раскрывая идеи, намного опережающие свое время. Следует добавить, что Фабр д’Оливе, хотя и был мистиком почти в том смысле, в каком ими были Якоб Бёме или Уильям Блейк, совершенно избегал каббалистических и нумерологических трюков, которыми была обременена старая еврейская традиция изучения древнееврейского языка. Отбросив формалистическую концепцию грамматики (хифил-хофал), он также отказался от навязывания древнееврейскому языку латинских и греческих моделей. Его древнееврейский стоит на ногах так же прочно, как язык чинук у Боаса. Фабр д’Оливе переосмыслил спряжения глаголов на психолингвистической основе, рассмотрел отдельные приставки и суффиксы с точки зрения их значения и функции, углубился в семантическую окраску гласных, показал, как многие основы могут быть разложены на значимые доли так, как, скажем, могут быть разложены английские слова flash, flicker, clash, click, clack, crack, crash, lick, lash. Отказываясь отождествлять буквы древнееврейского письма с реальными фонетическими элементами и в то же время понимая, что эти элементы не просто звуки, а звуки стереотипные, кодифицированные и шаблонизированные семантические, он перешел к концепции фонемы, которую назвал знаком или вокальным знаком. Да, с терминологией у него были трудности, но он четко прозревал языковые реалии. Он подчеркивал факт сложного соотношения между знаками и словами. Фонема может брать на себя определенные семантические функции в рамках своей связи (раппорта). В английском языке фонема