Поскольку Уорф известен прежде всего своими идеями о лингвистической относительности, в этом томе представлены те его работы, которые имеют наибольшее отношение к данной проблеме. Однако заслуживают признания его исследования в некоторых других областях.
Нельзя недооценивать вклад Уорфа в общее языкознание. Его ранние теории олигосинтеза и бинарной группировки были слишком смелыми, и, хотя он продолжал восхищаться работами Фабра д’Оливе, он отошел от этих теорий после того, как стал учеником Сепира. Как бы то ни было, Уорф разработал свою теорию олигосинтеза с характерной для него неординарностью мысли и проницательностью, и, возможно, жаль, что он так и не смог решиться на публикацию сколько-нибудь полного и зрелого описания этой теории, ибо, по крайней мере, можно предположить, что существуют языки, возможными примерами которых являются ацтеки и майя, в которых субморфемные элементы более продуктивны для всего словарного запаса, чем случайные фонестемы, наблюдаемые в английском языке (например, сочетание sp в ‘spit, splash, spray, spout, sputter, splatter’, и т. д., которое, как кажется некоторым, несет в себе значение «сильного движения наружу»).
Во всяком случае, Уорф был мастером прямого лингвистического описания. Его очерки языков ацтеков и хопи, изданные в сборнике под редакцией Осгуда [38], являются образцовыми; их отличает не только емкость фонологических и морфологических описаний, но и необычный акцент на поиске смысла грамматических категорий. Отчасти подобный подход прослеживается в работах, опубликованных в настоящем сборнике: для языка хопи – в статье «Некоторые категории глагола в языке хопи», а для всех языков в целом – в работе «Грамматические категории», в которой он ввел различие между явными и неявными грамматическими категориями и впервые применил термин «криптотип». Я считаю, что можно с полным основанием утверждать, что современные лингвисты только начали раскрывать значение концепции криптотипа.
Даже когда Уорф занимался сугубо фонетическими и фонологическими вопросами, он был весьма оригинален. По всей видимости, он первым предложил термин «аллофон», который теперь широко используется учеными-лингвистами. Его модель английского монослога, представленная в работе «Лингвистика как точная наука», была в то время новаторским обобщением фактов об английских звуковых кластерах. Он написал интересную работу по фонематике родного ему (бостонского) диалекта английского языка, изданную посмертно в 1943 году.
Уорф был чрезвычайно зорким наблюдателем интересных и неуловимых явлений в языковых структурах. Так, например, попавшая в его руки огромная подборка информации о языке шони, который он ранее не изучал, позволила предложить несколько взглядов на отношения «фигура – фон» в словообразовании шони; читателя отсылаем к статье «Метод гештальта в построении корней в языке шони».
Несомненно, данная работа потребует от читателя немалой начитанности в области языкознания, и тогда он сумеет уловить те смыслы, которые зачастую лишь смутно угадываются в ее пунктирной манере и схематичной терминологии, но, по крайней мере, она сможет стимулировать в читателе ту плодотворную фантазию, которая была характерна для Уорфа во всем, чего бы он ни касался.
Джон Б. Кэрролл Июнь, 1955 г.
О сцеплении идей
Этот неопубликованный очерк был найден мною среди бумаг Уорфа в виде частично машинописного, частично рукописного черновика письма, датированного 12 июля 1927 года и адресованного психологу д-ру Хорасу Б. Инглишу, работавшему в то время в Уэслианском университете, тогда только что издавшему словарь психологических терминов. Остается открытым вопрос о том, было ли это письмо когда-либо закончено и отправлено, но доктор Инглиш, ныне работающий в Университете штата Огайо, смутно помнит, что нечто подобное получал. Я внес небольшие редакторские правки.
Джон Б. Кэрролл
Дорогой д-р Инглиш!
Я намеревался написать в связи с Вашим небольшим словарем и не в последнюю очередь хотел спросить совета по поводу того, каким словом обозначить одно психологическое понятие, но до сих пор не представлялось случая. А теперь не знаю, застанет ли в это время года мое письмо Вас дома по адресу в Мидлтауне. Признаюсь, я очень высоко ставлю Ваш словарь. Он не только действительно интересен (что для словаря необычно), но и чрезвычайно ценен. Однако ни в нем, ни в других источниках я не смог найти термина для обозначения одного явления, которое сейчас занимает меня, и поэтому прошу Вас сообщить мне, если такой термин Вам известен, или предложить подходящий вариант.
Так вот, я не смог найти утвержденного термина для обозначения своего рода связи, сцепления, близости, родства между идеями. Единственный термин из психологии, который я знаю, – это «ассоциация», но у него есть вполне конкретное значение, и оно не очень подходит для того, что имею в виду я. Сцепление идей, о котором говорю я, не есть то же, что их ассоциация. В эксперименте со сцеплением идей как раз таки важно ассоциации устранить, ибо они носят случайный характер. Если предположить себе такого рода эксперимент, то испытуемому следовало бы не говорить первое, что приходит в голову, как в «тесте свободных ассоциаций», но, напротив, давать контролируемые ассоциации. Которые, впрочем, по-своему были бы свободными, ибо между идеями допустима любая связь.
Сцепление значимо с языковой точки зрения, поскольку связано с передачей идей, с коммуникацией. И одним из критериев этого сцепления является его удобопонятность, а значит, индивидуальные особенности испытуемого здесь – в отличие от свободных ассоциаций – отходят на второй план, и главную роль играет набор понятий, относящихся к общепринятым и общепонятным. Сам факт существования такого набора понятий, вероятно, имеющего внутреннюю организацию (пока неизученную), должного внимания не привлекал. При этом мне он представляется важной частью способности обмена идеями посредством языка; даже, возможно, самой сутью общения, неким всеобщим языкомa, к которому частные языки только подводят.
Для примера описываемого мною сцепления возьмите идею «вниз» и следующие идеи: «садиться, падать, оседать, углублять, опускать, лежать». Назовем это группой А. Сцепление между идеей «вниз» и перечисленными идеями очевидно. Рассмотрим теперь группу В, состоящую из идей: «прямо, поднимать, вздыматься, высоко, воздух, надуваться». Существует сцепление между этими идеями и идеей «вверх». В эксперименте на сцепление испытуемый, получив идею «вниз», мог бы связать ее с любой идеей из группы А и аналогичными им, но не мог бы предложить ни одной идеи из группы В или аналогичной. При этом если бы речь шла только об ассоциациях, то связать идею из группы В с идеей «вниз» он мог бы. Например, у него мог быть неудачный опыт плавания в лодке: на сильной волне она резко поднялась, и после этого у него осталось стойкое ощущение падения. Но данная ассоциация сцеплением не является. Она относится к личному, а не к общественному или коллективному опыту, воплощенному в общеязыковом наборе понятий, и причина такой ассоциации не может быть понята сразу, без уточнения. Она требует объяснения, учитывающего личный опыт. В этом смысле непосредственной постижимости подниматься связано с «вверх» и четко отграничено от «вниз». Таким образом, при дальнейшем уточнении понятия сцепления можно сказать, что связи должны быть понятны без привязки к индивидуальному опыту и непосредственны в своих отношениях. Опосредованные связи, т. е. связи через посредство других связей, следует называть скорее цепочками связей, или, возможно, коммуникациями.
Представляется возможным предложить еще одну группу идей, группу Б, которая выступает посредником между А и В, благодаря чему мы сможем переходить по различным цепочкам коммуникации от А к В и, следовательно, от «низа» к «верху» посредством соединительной связи и без помощи ассоциаций. Например:
Испытуемые, нащупывающие свой собственный путь через сгустки идей между «вниз» и «вверх», могут выбрать любое направление. Например, испытуемый М.Ф. шел следующим путем: «оседать → тяжело → надуваться → вверх». Объясняя звено «оседать → тяжело», он заметил, что «оседать» предполагает «застывание, уплотнение», а «тяжело» означает для испытуемого не просто «вес», а «тело, плотность, вязкость», т. е. идею, близкую к предшествующему «оседать». Таково подлинное сцепление, хотя оно и не было мгновенно распознано исследователем, но впоследствии понято без обращения к личному опыту. Звено «тяжело → надуваться» также не было воспринято мгновенно, однако выяснилось, что «тяжело» включает идею количества или массы – «размер, увеличение», а отсюда «расширяться, надуваться». Здесь опять-таки подлинное сцепление. Тот же испытуемый, начав с «вверх», прошел путь «вверх → поднимать → тянуть → опускать → вниз». У испытуемого В.В. получилось: «вниз → падать → тяжело → поднимать → вверх». На просьбу объяснить звено «тяжело → поднимать» он отметил, что тяжелый предмет часто приходится именно поднимать.
Но возник другой процесс, к сцеплению не относящийся: дойдя до идеи «прошлое», молодой человек сделал следующий шаг: «прятать», пропустив очевидное «раньше» в той же группе. Мы могли бы назвать это сцеплением, если бы было предложено удовлетворительное объяснение, но он лишь сказал, что прошлое обычно неприятно, и поэтому мы предпочитаем не вспоминать о нем, а значит, прячем его. Быть может, это всего лишь неудачный способ объяснения связи, но мне так не кажется. Испытуемый не отозвался на предположение о том, что прошлое означает «отступившее, ушедшее, скрытое», или что оно означает «исчезнувшее, невидимое, скрытое», или «существующее (в памяти)», но упорно продолжал придерживаться совершенно неочевидной идеи о том, что прошлое неприятно. Отсюда я сделал вывод, что либо нечто неприятное в прошлом действительно наложило сильный отпечаток на его образ мыслей, либо он хочет выставить себя этаким мизантропом или циником, либо читал книги по п