Все, что чуждо единому, будет пустое.
2750 Будь един, говори, помышляй — о едином,
Не стремись пробавляться там двойственным чином!
А с двоякою сутью — собьешься с пути,
И тайник единенья не сможешь найти! .
ПРИТЧА
Шейх Мансур, муж достойный и столп единенья,
«Я есмь истина божья», — любил изреченье.[205]
Люди веры ему наставленья давали,
Мол, для праведных это прилично едва ли.
И подвижникам стало известно о том,
И они втолковать ему тщились добром,
2755 Мол, от сих притязаний ты делом избавься,
И от висельной петли ты телом избавься.[206]
Но оплел его хмель в одеянье такое,
Что от этой припевки не знал он покоя.
И увидел однажды он диво сквозь тьму,
И всечасно видение было ему.
Будто божий посланник предстал перед взором
И Бурака погнал к поднебесным просторам.[207]
И на нем единенья корона сияла,
И пред ним единения лоно сияло.
2760 И пророк перед горним порогом предстал,
Перед вечно единым — пред богом предстал.[208]
И от господа он удостоен был зовом:
«Что ты хочешь, достойный, ответствуй мне словом
Милосердья у бога, прощенья просил он,
И заблудшим простить прегрешенья просил он:
«Ты в щедротах всесилен, ты — милостей знак,
Твоя милость бескрайна, твой промысел благ.
Обратить к тебе этот мой зов дерзновенный
Сам ты мне повелел в доброте несравненной. .
2765 Если вины заблудших простить пред тобою
Повелитель арабов взывает с мольбою,
Всех, от века прошедших неправедный путь,
Пощади и к заблудшим всемилостив будь!
Снизойди к их грехам-прегрешеньям, помилуй,
И провинности их всепрощеньем помилуй!»
«Почему же сей кладезь добра и обета
Говорил пред господом только про это?»—
Этой мыслью пронзилась его голова,
Миг за мигом твердил он лишь эти слова.
2770 Этим помыслом сломлен совсем, он томился,
И от немощи жалок и нем, он томился.
Вдруг посланник господень предстал его взорам
И развеял сомненья таким разговором:
«Да, в приюте гордыни ты крепко засел.
«Я есмь истина» — всех твоих знаний предел.
Невдомек тебе, видно, что горним высотам,
Где я побыл в тот час, вознесенный полетом,
Чуждо «я», и понятья такого там нету,
Даже в речи подобного слова там нету![209]
2775 Ниспославший был он, указующий — он,
И взыскующий — он, и дарующий — он!
Ты бездумностью очень чудной прегрешаешь,
Ослеплен, ты суровой виной прегрешаешь!
Ты в долине Единства, где дол Единенья,
Где цветник небывалый расцвел единенья,—
«Я» и «ты» помышляешь в несходстве узреть!
Этих сутей вовек там не знали, — заметь.[210]
Там рекущий — лишь он, он — являющий блага,
Он — дающий и он же — сбирающий блага!
2780 Нет и признаков «я» в том блаженном приюте,
Не бывало от века там двойственной сути.[211]
В «я» и «ты» проявленье различий искать,
И в едином двоякий обычай искать [212] —
Преисполнены зла и вреда эти мысли,
Изыми из души навсегда эти мысли!»
30 ДОЛИНА СМЯТЕНИЯ
Одолеешь долину Единства — и скоро
Дол Смятения станет открытым для взора.
Меч отмщенья щадит там идущих, не тронув,
Но — сто тысяч напастей там, тысячи стонов.
2785 Речь и слово немеют в смятении там,
Мысль и разум безгласны не менее там.
Ночь и день там едины: их видишь воочью,
А различия нет между светом и ночью.
Быль и небыль неведомы там разуменью,
И грядущее там недоступно прозренью.
И куда ни смотри — взор смятеньем объят,
И в смятении — вечным смущеньем объят.
Здесь и мужу, чей разум степенного склада,
Недоступна от вихря смятенья пощада.
2790 Все, что явно в пути единения было
И в долине Единства в прозрении было, —
Здесь всему истребленье и гибель грозят,
Да и сам познающий не знает пощад.
Если спросят: «Ты сущ или в вечном покое?» —
Ни один и никто — ни единый, ни двое —
Не сумеют и слова найти для ответа, —
Им неведома были и небыли мета.
Где наружных, где внутренних граней предел,
Где концу и началу положен раздел,—
2795 Там вовеки не знали подобных различий,
Там смятение рушит привычный обычай.
Там и тлен равен вечности сутью мертвящей,
Там от века едины хмельной и поящий.
Жив ли, умер он, — знать никому не дано,
Быль и небыль постигнуть уму не дано.
И куда ни взгляни — всюду смута смятенья,
И в душе твоей буйствует люто смятенье.
И любой там охвачен волнением страсти,
А к кому эта страсть — он понять не во власти.
2800 Там сиянием блесток весь дол напоен,
А в смятенье не знаешь, то — явь или сон.
Этот дол от примет не отделишь чудесных,
Бесконечны там тысячи зрелищ чудесных.
ПРИТЧА
Жил властитель — владыка всесветной округи,
Сто владык его трон окружали, как слуги.
Власть его простиралась от грани до грани,
И от грани до грани страна — в его длани.
Жемчуг ценный таил он — прекрасную дочь, —
От красы ее гуриям было невмочь.
2805 В цветнике красоты она — тополь прелестный,
Да не тополь, а сам кипарис расчудесный!
В почивальне души она — светоч горящий,
Да не светоч, а солнце в короне слепящей!
А глаза ее — словно бы око беды, —
Взор веков не видал столь жестокой беды.
Благовонные кудри и родинки — смута,
Да такая, что губит жестоко и люто!
А дыханье и губы, что ярче рубина, —
Словно солнце и воздух слились воедино.
2810 Все владыки мечтали о счастии с ней,
Даже шахи, что всех самодержцев сильней.
Но не выпало благо познать им ту милость,
Чтобы сердце свидания с нею добилось.
И самой ей не мнилось связаться союзом, —
Были обе причины преградою узам.
Кто по собственной воле один-одинок,
Не нарушить его своевольный зарок!
Были норов и нрав у девицы строги, —
Никому не давалось наладить торги.
2815 Как-то раз ей красавец явился в виденье,
Да такой, что не стало ни сил, ни терпенья.
Стать его — словно дух воплощенный чиста,
Будто солнце в зените — его красота.
Темен мускусный пух на румяных ланитах,
Словно точки в письме — зерна родинок слитых.
Кипарису подобен он трепетным станом,
А краса его впору лишь розам румяным.
С этим солнцем сама она — дева-луна
Возлегает на ложе, истомой полна.
2820 Каждый миг опьяняет их счастье свиданья,
И друг друга томят они страстью свиданья.
И, очнувшись, красавица очи открыла,
И исчезли из сердца и твердость и сила.
И росла в ней безумная страсть с этих пор,
И грозил ей уже посрамленья позор.
И она этот сон снова видеть желала,
Но в очах ее сна будто вовсе не стало.
Ни на миг она в сердце не знала покоя,
И ни ночью, ни днем ей не стало покоя.
2825 Как-то раз она в муках всечасного зла
На дворцовую башню смятенно взошла.
Ей хотелось окрест посмотреть в утешенье,
Чтобы в сердце ее укрепилось терпенье.
Ну а глянув, зашлась она в огненном крике, —
Видит: радостный пир во дворце у владыки,
Там и юноша дивный из вещего сна,