После исчезновения часовщика ее муж порывался схватить топор и вдребезги разнести шкаф вместе со всем содержимым, но Алтея сказала, что это лишь придаст слухам правдоподобности, поэтому шкаф по-прежнему стоял в углу, покрываясь пылью.
На полках определенно чего-то не хватало, но чего именно, женщина сказать не могла. Она открыла стеклянные дверцы. Минуя сахарных мышек и миниатюрных фей, ее рука протянулась к небольшой уродливой кукле, которой Алтея раньше здесь не видела. Очертания подбородка, модный покрой сюртука – все это показалось ей смутно знакомым. Она провела пальцем по крохотному отвороту. При более близком взгляде сердитое лицо куклы даже приобретало своеобразный шарм.
Ты – мой защитник? – проворковала Алтея в сиянии лунного света.
Ты – мой принц?
Она открыла рот, чтобы посмеяться над собой, но из горла не вырвалось ни единого звука. Алтея крепче прижала куклу к груди.
Мелодично пробили часы. Сверху доносился храп ее мужа.
Ты – мой?
Когда вода запела огнем
ТЫ НАМЕРЕН ЗАКЛЮЧИТЬ ВЫГОДНУЮ СДЕЛКУ и для этого отправляешься на север. Добираешься до самого края земли – все, дальше идти некуда. Ты стоишь на каменистом берегу, смотришь на воду и видишь, как волны разбиваются о черные изрезанные берега двух больших островов. Возможно, платишь кому-то из местных, чтобы тебе помогли найти лодку и показали безопасный выход в море. Заворачиваешься в тюленьи шкуры, спасаясь от холода и сырости, жуешь китовое сало, чтобы жестокое зимнее солнце не иссушило губы. Кое-как преодолеваешь невозможно длинный участок свинцово-серого моря, из последних сил карабкаешься по уступам враждебно нахмуренного утеса. В груди спирает дыхание, пальцы в перчатках закоченели.
Усталый, на дрожащих от напряжения ногах бредешь через весь остров и находишь узкую полоску серого песчаного пляжа. Направляешься к камням, что окружают маленький водоем, оставленный приливом. Желание обжигает твою грудь так сильно, что вот-вот прожжет дыру в сердце простого смертного. Ты пришел сюда так же, как многие другие до тебя – одинокие, несчастные, обуреваемые корыстью. Тысячи отчаянных желаний были высказаны на этих берегах, и в итоге все они сводятся к одному: Сделай меня другим человеком.
Но прежде чем ты заговоришь, прежде чем отдашь часть души за утоление алчности, столь ясно написанной на твоем лице, тебе стоит послушать одну историю.
Стоя на коленях, ты слышишь, как стонет лед. Ветер чиркает по коже, словно бритва – по ремню для правки. Неважно. Молчи и слушай. Считай это частью сделки.
Некогда вода в северных морях еще не была такой холодной и темной, на этих островах зеленели сосны, в лугах паслись дикие олени, а землю можно было возделывать до самого Эллинга и дальше.
В те времена сильдройрам не было нужды скрываться в волнах, прячась от моряков, которые могли заметить их гибкие руки и серебристые хвосты. На морском дне они возводили огромные дворцы, пением вызывали бурю и защищали свои воды. Каждый год несколько счастливчиков обретали вместо хвоста ноги и отправлялись наверх, к людям: ходили по земле, изучали человеческие повадки, вызнавали тайны. Для сильдройр это было почти игрой. Три месяца они давились человеческой едой и позволяли солнцу золотить кожу веснушками и загаром. Их новенькие ноги ступали по траве, прохладной каменной брусчатке и гладким, отполированным доскам. Их поцелуи были теплыми, совсем как у людей.
А теперь? Теперь они ничем не лучше селки с их влажными, зовущими глазами. Выныривают из воды и устраиваются на камнях, точно ждут, чтобы их избили. Теперь они живут по другим законам. Знают, что суша – опасное место. И все же тоскуют по ней, мечтают снова побыть людьми. Так всегда бывает, когда что-то оказывается под запретом. В результате этого начинают страстно хотеть, вот и все.
Старый город сильдройр представлял собой грубое нагромождение камней, столь плотно скрытых за колыхающейся темно-зеленой завесой морских водорослей, что ни один ныряльщик или моряк, оказавшийся под водой, не догадался бы, какие чудеса находятся совсем рядом. Русалочий город тянулся на многие мили, опускаясь и поднимаясь вместе с рельефом океанского дна, и тысячи его жителей свободно перемещались по коралловым пещерам и гротам, усеянным ракушками. Обиталище королей и королев имело один-единственный отличительный знак: шесть шпилей, что поднимались над неровным дном, точно цепкие пальцы. Костлявые эти пальцы состояли из многовековых наростов чешуи глубоководных созданий и в дневные часы светились голубым, будто пойманная в сеть луна, а в густом ночном мраке наполняли расселины и катакомбы фосфоресцирующим сиянием.
Под толщей камней и раковин моллюсков, в самом сердце города, скрытый от глаз, располагался чертог-наутилус. Он имел форму закрученного в спираль рога и был таким огромным, что через его своды могла пройти целая флотилия. С давних пор он находился под защитой волшебных чар – такой подарок сделал старому королю принц, его наследник, перед восхождением на трон, и в стенах чертога заключалось средоточие силы сильдройр. Впадину в центре зала наполняла морская вода, уровень которой можно было менять, остальная же часть чертога оставалась сухой, так что морской народ мог оттачивать свое магическое мастерство в обеих стихиях – воздушной и водной, в зависимости от того, какие чары плелись.
Песнь тогда еще не превратилась в легкомысленное развлечение, способ потешить моряков или увлечь их за собой на дно. При помощи пения сильдройры вызывали бури и укрепляли свои дома, не подпуская к ним рыбацкие лодки и боевые корабли, строили убежища; в песнях рассказывали истории. Слова колдовство в языке сильдройр не существовало. Магия струилась сквозь каждого из них песнью, которая была недоступна для слуха смертных и повторить которую могли только они сами. В сердце одних эта волшебная песнь накатывала и отступала, как прилив и отлив, не оставляя после себя почти ничего; в сердцах других – таких, как Улла, поток улавливал темную сторону души и задерживался, образуя глубокие омуты магической силы.
Возможно, все беды начались еще с рождения Уллы, окруженного массой слухов. А может, в годы ее одинокого детства, когда сверстники шарахались от маленькой русалки с землистой кожей и странными глазами. Или же причина была не в одной сильдройре, а в двух, и началом был тот день, когда Улла и Сигне впервые запели под гулкими сводами концертного зала.
Обе были еще совсем юными – девочкам не исполнилось и тринадцати, и, хотя многое они делали вместе – учились, смотрели на ритуалы прилива и охотились на осетров, – дружбы между ними не завязалось. Улла обратила внимание на Сигне благодаря волосам – ярко-рыжим, точно языки пламени, издалека предупреждавшим о ее приближении. Разумеется, Сигне тоже знала Уллу, черноволосую русалку с сизоватым оттенком кожи – ту Уллу, что с младенчества умела песней очистить стены детской от наросших ракушек; ту, что без чьей-либо помощи выучилась песне, которая заставляла пускаться в пляс свитых из водорослей кукол в юбочках из листьев камыша; ту самую Уллу, что одной простой мелодией сплетала столь мощные чары, на какие были способны не все певцы, вдвое старшие по возрасту.
Однако товарищей по учебе не восхищал ни безупречный слух, ни новизна песен Уллы. Все это лишь вызывало зависть и порождало новые сплетни о ее темном происхождении – о том, что отец ей вовсе не отец и что, проведя лето на суше, ее мать вернулась в море с человеческим ребенком под сердцем. Впрочем, это не могло быть правдой. Как известно, люди – низшие существа, и рождать потомство от сильдройр они не способны. И все равно дети, слышавшие родительские пересуды, занимались тем же самым: разносили дурную молву. Говорили, будто бы Улла родилась с ногами и, чтобы превратить их в хвост, ее мать прибегла к магии крови, а потом собственноручно надрезала ножом горло дочери, чтобы сделать жабры.
Улла твердила себе, что это ложь и подобное просто невозможно, что в узоре ее серебристой чешуи ясно прослеживается сходство с отцовской семейной линией. Однако она не могла отрицать, что ни капли не похожа на родителей. Замечала Улла и другое: порой, когда мать заплетала ей косы и вкалывала в прическу жемчужные гребни, на ее лице появлялось странное выражение – не то страха, не то, еще хуже, отвращения.
Иногда Улла грезила о жизни в дальних морях среди других русалок, которые примут ее к себе, для которых будет неважно, как она выглядит и кто ее зачал. Но больше всего она мечтала стать придворной певицей, любимой и почитаемой. Вся в драгоценных камнях, в ожерелье из бивней, она будет стоять во главе хора, как генерал – во главе армии, повелевать бурями и созидать новые города для короля с королевой. Придворных певцов король назначал лично, и почти всегда в их жилах текла благородная кровь. Однако Улла продолжала надеяться и упорно цеплялась за свою мечту, даже когда все студенты в чертоге-наутилусе разбивались на дуэты или собирались в ансамбль, а она оставалась одна и была вынуждена репетировать в паре с хормейстером, на лице которого явно читалась жалость.
Все изменилось, когда она впервые спела вместе с Сигне. В тот день концертный зал был почти пуст. Снаружи колыхалось море, а воду внутри спустили, обнажив дно. Студенты лежали на гладких камнях – серебристая вереница скрученных хвостов, скучающие лица, прелестные подбородки уложены на согнутые влажные руки. Сигне устроилась с краю, облокотившись на скользкую массу тел. Все утро она бросала на Уллу хмурые взгляды, уголки ее пухлого розового ротика-ракушки капризно смотрели вниз, и только когда хормейстер стал разбивать группу на дуэты, Улла поняла, в чем причина: Лисс, всегдашняя напарница Сигне, не пришла на урок. Количество студентов четное, а значит, Сигне заставят петь с Уллой.
На этом занятии они проходили простую магию бурь, однако несложная на первый взгляд тема оказалась с подвохом. Каждая пара делала попытку, и некоторым удалось вызвать легкие облачка или туманную морось, которую с большой натяжкой можно было назвать дождиком. Один раз вроде бы даже послышались раскаты грома, но это всего-навсего урчало от голода в животе юной Кеттиль.