Улла многократно проговаривала заклинание про себя, пропевала отдельные отрывки, прежде чем сплести все части воедино. Честно признаться, этот мотив звучал в голове Уллы с того самого мгновения на террасе, когда она упомянула об огне в разговоре с принцем. Роффе принудил ее согласиться, но прямо сейчас, в эту самую минуту, какая-то часть Уллы постыдно замирала от восторга, предвкушая невероятное действо.
Она опустилась на колени перед камином и поставила в него серебряный фонарь. Сигне устроилась подле нее. Улла разожгла белые березовые щепки. Ночь была жаркой, однако для ритуала требовалось пламя.
– Когда мне… – начал Роффе.
Улла, не оборачиваясь, вскинула ладонь, жестом призывая его умолкнуть.
– Смотри на меня, – сказала она. – Жди моего сигнала.
Пусть Роффе и принц, но сегодня он будет подчиняться ее приказам.
Не опуская руки и не сводя глаз с камина, Улла медленно запела.
Одну за другой она выплетала простые фразы, словно подкармливала огонь в камине разнообразным топливом. Мелодия звучала по-новому, отличаясь и от песни созидания, и от песни исцеления. Улла знаком велела Сигне вступать. Их объединенные голоса звучали низко, напряженно, как чирканье огнива, как вспышка и сухой треск искр.
А потом песнь взвилась, словно занявшийся костер. Улла уже ощущала его – теплый свет внутри, пламя, которое она с выдохом перенесет в фонарь и в один яркий миг сотворит несколько судеб. Платой за это станет жизнь человека, лежащего на кровати. Незнакомца. Совсем юного, почти ребенка. Но, по большому счету, разве они все не дети? Улла держала мелодию, отгоняя ненужные мысли. «Этот мальчишка – убийца», – напомнила она себе.
Убийца. Она цеплялась за это слово, а песнь поднималась все выше, пламя в груди разгоралось все ярче, диссонанс усиливался, внутренний жар нестерпимо нарастал. «Убийца», – про себя повторила Улла, уже сомневаясь, кого имеет в виду – молодого преступника или себя. На лбу выступил пот. Песнь полностью заполнила комнату. Теперь она звучала так громко, что ее могли бы услышать за дверью, но все обитатели замка были внизу – веселились и танцевали на балу.
Резкое крещендо. Решающий момент настал. Ладонь Уллы упала, точно знамя поверженного противника. Даже сквозь мощь голосов она расслышала омерзительный чавкающий удар. Юноша вскрикнул – ото сна его пробудил клинок, вонзившийся в грудь. Послышался сдавленный стон – видимо, Роффе зажал ему рот рукой.
Испуганный взгляд Сигне скользнул в сторону кровати. Улла приказала себе не смотреть, и все же не удержалась. Обернувшись, она увидела спину Роффе, который вершил свое черное дело, нависнув над жертвой. Плечи принца казались чересчур широкими, серый плащ походил на звериную шкуру.
Улла вновь перевела взор на огонь и продолжила петь. По щекам ее струились слезы; она знала, что все вместе они пересекли грань и вторглись на земли, откуда могут не вернуться. Однако ей пришлось увидеть, как Роффе опустился на колени у камина и скормил огню пару свежих, розовых человеческих легких.
Вот что требовалось для заклинания. Дыхание. Огню требовался воздух так же, как людям. Ему нужно чем-то дышать под водой.
Рыжие языки сомкнулись над влажной плотью, сердито шипя и плюясь. Магический жар в груди Уллы ослаб. На миг она подумала, что оба костра сейчас потухнут, но тут раздался громкий треск, и пламя в камине взревело, словно обрело собственный голос.
Улла отлетела назад, подавляя крик: огонь, пожиравший ее внутренности, рвался наружу – через легкие, через глотку. Что-то пошло не так? Или же эта дикая боль – часть магии сотворения? Глаза Уллы закатились. Сигне потянулась к ней, но в страхе отпрянула: огонь играл под кожей певицы, гулял по рукам, делая ее похожей на светящийся бумажный фонарик. Запахло паленым; Улла поняла, что загорелись волосы.
Хриплый вой, который она испустила, влился в песнь. Пламя извергалось из ее рта в серебряный сосуд. Сигне плакала. Роффе стоял, стиснув окровавленные кулаки.
Улла не могла замолчать, не могла оборвать песню. Она умоляюще схватила Сигне за руку, и та захлопнула дверцу серебряного фонаря. Повисла мертвая тишина. Улла рухнула на пол.
Она слышала, как подруга зовет ее, и пыталась ответить, но боль была невыносима. Губы Уллы покрылись волдырями, в горле продолжало жечь, все тело сотрясалось в конвульсиях.
Принц взял фонарь в руки. Контуры фамильного герба, трезубца, озаряло золотистое сияние.
– Роффе, – обратилась к нему Сигне, – ступай в бальную залу, приведи остальных. Мы должны спеть песнь исцеления. В одиночку я не справлюсь.
Однако принц ее не слушал. Взяв с туалетного столика таз для умывания, он облил фонарь водой. Ровное пламя даже не дрогнуло.
Улла застонала.
– Роффе! – рявкнула Сигне, и от гнева, прозвучавшего в ее голосе, частичка сердца Уллы ожила. – Нам нужна помощь!
Часы пробили середину часа. Роффе как будто очнулся.
– Пора возвращаться домой, – сказал он.
– Она слишком слаба, – возразила Сигне. – У нее не хватит сил, чтобы исполнить песнь превращения.
– Ты права, – медленно проговорил Роффе, и сожаление в его голосе стало для Уллы встряской. Ее пронзил страх.
– Роффе, – проскрежетала она. «Что я наделала? – пронеслось у нее в голове. – Что я наделала?»
– Прости, – выдохнул он. Есть ли на свете слова страшнее этих? – Фонарь будет только моим подарком.
Несмотря на раздирающую боль, Улле стало смешно.
– Никто… не поверит… что ты сам… сотворил… чары.
– Сигне будет моим свидетелем.
– Ни за что! – яростно бросила Сигне.
– Мы скажем, что пропели эту песнь вместе, ты и я, что фонарь – символ нашей любви. Что я – достойный король, а ты – достойная королева.
– Ты забрал человеческую жизнь… – прохрипела Улла. – Пролил кровь смертного…
– В самом деле? – Из складок плаща он извлек секирн Уллы. Большую часть крови Роффе стер, однако на лезвии кое-где остались алые полоски. – Это ты лишила жизни невинного пажа, бедного мальчика, который застал тебя за черной волшбой.
Невинного. Улла покачала головой, и в горле вновь вспыхнула саднящая боль.
– Нет, – простонала она. – Нет.
– Ты же говорил, что он преступник! – негодующе воскликнула Сигне.
– Ты все знала, – посмотрел на нее Роффе. – Вы обе знали. Вы такие же ненасытные, как я, просто боялись посмотреть в глаза собственному тщеславию.
Сигне яростно замотала головой, а Улла задумалась. Почему ни одна из них не присмотрелась к нежным ладоням юноши, к его чистому лицу? Обе так стремились к цели, что положились на Роффе, охотно предоставив ему выполнить самую грязную работу?
Роффе швырнул секирн к ногам Уллы.
– Она не сможет вернуться. Священный клинок теряет силу от соприкосновения с человеком. Теперь он бесполезен.
– Ты не можешь так поступить, Роффе, – всхлипывала Сигне, – не посмеешь.
Принц опустился на колени, и свет фонаря позолотил его волосы, оттенил океанскую синеву глаз.
– Сигне, что сделано, то сделано.
Только теперь Улла поняла. Это ведь Сигне попросила ее открыть сундук, чтобы подобрать жемчуг для платья.
– Почему? – с трудом выдавила она. – Сигне, почему?
– Он сказал, секирн нужен, чтобы ты не передумала. На всякий случай. Чтобы сохранить твою верность.
«О, Сигне, – глаза Уллы наполнились слезами, – Я всегда была верна, только не ему».
– Итак, что сделано, то сделано, – повторил Роффе. – Можешь оставаться здесь и жить в изгнании, а когда люди узнают о вашем злодействе, разделить наказание с Уллой. Или… – принц пожал плечами, – возвращайся в море и будь моей невестой. Знаю, это жестоко. Но короли порой должны проявлять жестокость. И моя королева тоже должна быть жестокой.
– Сигне, – прошептала Улла. – Звук этого имени жег сильнее любого огня. – Прошу тебя…
Сигне зарыдала еще сильнее, орошая слезами секирн. Ее пальцы коснулись оскверненного лезвия.
– Улла, – пробормотала она сквозь всхлипы, – я не могу все потерять.
– Не все. Не все.
Сигне покачала головой.
– Я слишком слаба для этой борьбы.
– Ты сильная. – Улла с трудом проталкивала слова через обожженную глотку. – Вдвоем мы сильны. Вместе. Как прежде… как всегда.
Сигне провела прохладными костяшками пальцев по щеке подруги.
– Улла… Моя неудержимая Улла. Я никогда не была сильной, и ты это знаешь.
Моя неудержимая Улла. Она наконец осознала, чем была для Сигне все это время. Опорой, защитой. Единственным утесом, за которым Сигне могла укрыться от шторма. Пока свирепствовала буря, Сигне льнула к ней, а теперь, когда море разгладилось, уплывала прочь, к другой гавани. Бросала ее.
Улла ощутила чудовищную усталость. Боль полностью ее вымотала. Отдохни, прозвучал в ушах чей-то голос. Материнский? Матери-сильдройры или матери-ведьмы, которой Улла никогда не знала? Той, что отдала новорожденную дочь на милость волн. Если Сигне так легко предала ее, тогда, наверное, не стоит и цепляться за эту жизнь.
Улла поклялась защищать Сигне и выполнила клятву. Это что-то да значит. Она отпустила руку подруги – последний жест привязанности. В конце концов, из них двоих сильнее Улла.
– Оставь мне нож, – тяжело дыша, прокаркала она в надежде на то, что смерть поглотит ее подобно морской пучине.
Однако вместо того, чтобы протянуть ей секирн, Сигне вопросительно посмотрела на Роффе, и в конечном итоге именно этот взгляд обрек на гибель весь Зёндермейн. Улла могла простить предательство, еще один разрыв, даже собственную смерть. Но не эту минуту, когда она, принеся такие жертвы, умоляла о милосердии, а Сигне спрашивала на то разрешения принца.
Роффе кивнул.
– Пускай это станет нашим ей подарком.
Только после этого Сигне вложила секирн в руку Уллы.
Роффе забрал серебряный фонарь, и, не говоря более ни слова, они с Сигне ушли.
Улла лежала в темноте, сжимая священный нож. Ощущала тишину в комнате, холод остывшей каминной решетки, присутствие трупа. Она могла покончить с жизнью прямо сейчас. Просто и чисто. Никто не узнает, что произошло на самом деле. Ее закопают в земле или сожгут – или что там смертные делают с преступниками. И все же перед ее глазами стоял взгляд Сигне, обращенный на принца, ищущий его одобрения. Улла никак не могла отогнать эту картину. В сердце разгоралась жажда мести.