Первенствует именно бесхитростная выразительность, причём не только в свободном звуковом обиходе. Дело в том, что, как всё яркое, эти единицы быстро ветшают, теряют эффект и исчезают из речи. На их место приходят другие. Сравнительно новое «Он за ней ухлёстывает» по редкому значению хлестать «проявлять с особой силой (о чувствах)» вместо ухаживает кажется уже стёртым и почти не употребляется. Насколько знаю, сообщая факт с оценочным акцентом, скорее скажут: «Он за ней бегает». В XIX веке говорили волочиться, а ещё раньше – строить куры, куршить (по французскому образцу).
Ко всему этому язык относится со скептическим терпением или с терпимым скепсисом как к наипростейшему, бесхитростному способу достичь желаемого выразительного или изобразительного эффекта. Этот эффект можно получить и не выходя за пределы нормативности. С античных времён развивается изощрённый аппарат риторики: сравнения, зачины, переносы, гиперболы, литоты, метонимии и другие приёмы красноречия, включая ораторские средства: жесты, интонации, способы произношения, в синтаксисе – актуальное членение. Выразительные возможности таятся в сочетании слов, метафоризации, фразеологии, эпитетах, синонимах, антонимах, омонимах, омографах, паронимах, просто сиюминутно модных словах (например, нынешние брутальный, брутально).
Сближение разговорной и книжной разновидностей языка позволяет не просто отразить неполное разговорное произношение, но и применить его письменную фиксацию как приём выразительности: «Ну в-а-а-ще! Так щас и брошу всё! Щас вот побежал прям к тёть Шуре» (РГ – Неделя. 2011. 12 мая). В повести Б. Васильева «Завтра была война» эмфатика создаётся нарушением временно́й согласованности. Молодой талантливый режиссёр А. Попогребский назвал свой фильм «Как я провёл этим летом» и аграмматизмом удачно подчеркнул роль летних трагедий в противоречиво непростом становлении личности юноши. Забавно, что «Вечерняя Москва – Неделя» в сентябре 2013 года этот заголовок повторила в подборке репортажей о летнем отдыхе. В системообразующих частях языка такие повороты выразительности опаснее, чем отходы от нормативности в лексике.
На чём бы выразительность ни основывалась, «оживляж», озорство, шалость, шутка, языковая игра не ограничивают её роль. Внося экспрессию, эмоции, проясняющие мысль автора и его личностное отношение к сообщаемому и к адресату-собеседнику, она чрезвычайно важна в собственно коммуникативно-содержательном плане. Достаточно вдуматься в ряд эмигрировать, уехать из страны на ПМЖ, свалить за бугор. Описывая судебный процесс, репортёр пишет: «Собственник же – ни в какую», – чем передаёт свою оценку и самый дух разбирательства. Этого не удалось бы сделать, напиши он: «Собственник упорно не соглашался».
Согласно средневековой теории, применённой к русскому языку учением о «трёх штилях» М.В. Ломоносова, единицы языка распределяются по принципу: плюс – ноль – минус (высокое – нейтральная точка отсчёта – низкое):
алчный – жадный – скупой;
ибо, затем что, поскольку – так как – потому что;
воскликнуть – закричать – заорать;
блуждать – бродить – плутать;
страдать – болеть – хворать, недужить;
возвратиться – вернуться – воротиться;
упокоиться (в бозе) – умереть – подохнуть.
Далеко не всегда синонимические, параллельные, сходные, соотносительные единицы выстраиваются в триады, тем более с чёткими оценками, как, например: внезапно, вдруг, неожиданно; лицедей, актёр, артист; украшать ёлку (интеллигентные семьи), наряжать ёлку (мещанские), убирать ёлку (самые простые). Считается неприличным говорить о себе кушать из-за первоначального значения «отведать, попробовать»; вежливо приглашать: «Кушайте, дорогие гости!» – и осведомиться: «Хорошо ли покушали?»
Во многих случаях отрицательных слов больше: лик – лицо – физиономия, физия, морда, харя; очи – глаза – гляделки, буркалы, лупалы, зыркалы; кушать, вкушать – есть – жрать, лопать, уплетать, трескать, шамать, бирлять; похищать – красть – воровать, лямзить, тырить. Именно они используются в эмоционально-экспрессивных целях.
Сильно действующей и запоминающейся убедительности в самых важных государственных вопросах добивается В.В. Путин: тянут резину и кормят «завтраками»; сделаю всё, чтобы правительство не дрыхло; частить нельзя, суетиться, заниматься кадровой чехардой, обрастать всякими рыбами-прилипалами; не удастся растащить нас по затхлым психушкам. Задержка постройки роддомов так его рассердила, что невольно стал резок: «Мужики, вы чего? Значит, на следующей неделе, чтобы в руках у каждого программа была». За драку пригрозил бизнесменам, что «боевые ветераны так задницу надерут, что мало не покажется. Не заржавеет» (РГ. 2011. 22 сент.). «Шакалят по сторонам, никакого страхования рисков для них нет» (РГ. 2010. 30 янв.). «Частные собственники тырят там друг у друга доходы» (РГ. 2012. 12 апр.). «Мы должны быть честными с людьми и, если что обещаем, кровь из носа стараться сделать» (РГ. 2012. 3 дек.). «Если просто, извините за моветон, мы втупую будем выкачивать деньги из бюджета, то тогда ничего не получится» (РГ. 2013. 1 апр.). «Нужно вкалывать как следует» (РГ. 2013. 6 мая).
Достаточно полный список употреблённых им выражений дан в сборнике «Так говорил Путин. 77 лучших высказываний» (М., 2011). Иной раз на грани фола, они обычно столь к месту и образны, что их охотно тиражируют радио, телевидение, периодика, да и в народе повторяют. Строжайшая ревнительница правильного языка Л.А. Вербицкая справедливо одобряет мочить в сортире той ситуацией, в которой это прозвучало: «Не норма, но по-русски нормально», – отчего журналисты так охотно затем тиражируют его высказывания (РГ – Неделя. 2011. 9 июня). Ненормативно, но нормально! Это не игра слов, а совершенно точная, стопроцентно по жизни целесообразная констатация.
Она опирается на мнение (отнюдь не оправдание, а убедительное разъяснение) самого В.В. Путина: «Ляпнул, что в сортире будем мочить. Не должен я, попав на такой уровень, так языком молоть, болтать. Переживал, а приятель передал слова таксиста: “Мужик какой-то появился. Правильные вещи говорит”. Из этого сделал пару выводов. Никогда нельзя задирать нос. Я был премьером и считал, что меня все знают. А таксист говорит: “Мужик какой-то”. То, что я ляпнул, по форме неправильно, а по сути верно. И нужно поступать, исходя из этих соображений целесообразности» (РГ. 2011. 18 июля; РГ – Неделя. 2011. 21 июля). Очень разумная мысль! В жизни весьма нередки ситуации, в которых адекватность и действенность содержания императивно требуют отхода от установленных нормативов. Нормальным становится, так сказать, несоблюдение языковой нормативности. В известном смысле образованный, обработанный язык просто не может сводиться к своей же собственной правильности. Его достоинство, ради которого он и нормализуется, связано с тем, что он ещё и постоянно обрабатывается, меняя свои качества и объём в зависимости от цели обработки.
Кажущийся не всегда желательным выход за пределы нормативности даже всего образованного языка должен, разумеется, быть осторожным и умеренным. Но есть сфера, в которой он оказывается ведущим, не выходя, разумеется, за положенные этические и эстетические пределы. По правилам игры его роль в художественно-словесном творчестве, реалистически отражающем жизнь, созидательна и необходима. Выразительность превращается тут в художественную изобразительность, в лепку образов, в построение сюжетов, в средство увлекающего и воспитывающего воздействия на читателей.
Художественно-беллетристическая изобразительность особо важна в истории русского языка, образованию которого задавали тон именно писатели. Но и без повторения ссылки на них ясно, что мастера художественного слова видят в языковых, как и во многих других, законах и традициях просто препятствие для самовыражения творческого «я». Стилистика художественного языка жаждет избавиться от докуки, одобряя разумных смельчаков и вежливо отвергая тех, кто не знает края (вспомним нормализационную деятельность Г.Р. Державина и всё сказанное в разделе 1).
С благодарностью использую мысль о двух типах повествования, обозначившихся в русской классической литературе XIX века, которую высказала К.А. Рогова в частном обсуждении излагаемых взглядов и которая также отражена в её исследовании сегодняшних креолизованных (в моей терминологии – дисплейных) текстов. Взаимодействие идущих от А.С. Пушкина и И.С. Тургенева нормативно-эстетических и идущих от Н.В. Гоголя и Н.С. Лескова индивидуально выразительных повествовательных принципов по нынешний день определяет характер образования нашего правильного общего языка. Эти два направления, несомненно, определили соотношение книжной и некнижной (разговорной) его разновидностей, сделав органичным, вполне ожидаемым, даже желательным их сближение в условиях нынешнего технического прогресса в реализации текстов.
Целевой замысел общения, несомненно, сильнее власти языковых правил. Выразительность, сфера культуры, вкуса, стилистики, риторики плохо уживаются с ригоризмом норм. Суровое непреклонное и мелочное их соблюдение может вести к обратному эффекту, к отторжению их самих. В.В. Виноградов шутил: «Можно сказать тро́льбус, троле́бус, трайлебу́с, если слушающие знают, что вы знаете, что правильно троллейбус». Написанное рукою А.П. Чехова: «Хозяйка велела мне почистить селёдку, а я начал её с хвоста, а она взяла селёдку и ейной мордой начала меня в харю тыкать», – понимается как мастерский приём создания образа Ваньки Жукова, а не как неграмотность писателя.
Поэзия спокойно допускает форму крылы. У В.В. Набокова: «Волшебных крыл изгиб танцевал с нею тесный танго»; «…Плыли тучи, задевая крылами тонкими луну». У современных поэтесс: «Вода из-под колёс взмахнёт крылами». Также други, ветра («И в суховейные ветра. Живёт и строится Чита»), иные архаизмы-поэтизмы наряду с