Уравнивать кодификацию с нормализацией, с игровым процессом абсолютного и относительного прогресса всё же крайне неосмотрительно. Нужна именно кодификация как непреложная языковая основа сознательного управления языком школы и общественно-государственных институций. Заботы кодификации как раз и направлены на хранение языкового единства, и, строго говоря, ей нет дела до самоидентификации говорящих и пишущих, по крайней мере пока они не слишком далеко выходят за пределы образованного языка. Однако кодификация не смеет погубить союз человека и языка, задуманный Природой для существования обоих. Как и любое вмешательство людей в неё, оно опасно даже здесь и сейчас.
Уясняя себе соотношение образованного языка с устойчивой однозначной нормой и одновременно зная её историческую подвижность в силу его развития, небесполезно обратиться к норме в медицине, юриспруденции, социологии и перенять понятия синхронной эластичности, амплитуды колебаний. Так, цель медицины – лечить болезни и лишь отчасти исправлять, улучшать, превращать людей в богов посредством химии, генной инженерии. Правда, отличить патологию от нормы не всегда легко, и не всё, что общественная традиция считает отклонением от предписаний, следует заклеймить, даже если в данный момент ненормальное одобрено законодательно.
Ортологическое исследование вариантов, претендуя на перспективность (норма как идеал будущего), не должно усомниться в ретроспективности, обращённости норм в прошлое. Динамические концепции реализованной, воплощённой и реализуемой, потенциальной нормы, даже неопределённо-расширительные, становящиеся нормой неологизмы, индивидуальные, окказиональные, создаваемые к случаю, необходимы в процессе общения. Пусть при этом норма утрачивает регулирующую роль, перестаёт сообщать речи правильность и культурность.
Кодификация обязана считаться с тем, что по содержанию и целям различаются нормализация в интересах социума и нормализация в интересах языка. Сложность этих процессов требует знать их правила, осмотрительно чтить смысловые и стилевые вариации на закрытых системообразующих его уровнях и попустительствовать их свободе в стилистике и лексике, где кодификация, как и сама́я нормализация словаря, зависит от типа и жанра словаря, от поставленной перед ним цели, особенно педагогической. Знание этих правил и опора на результаты нормализации сами по себе не гарантируют ни мастерства, ни успеха кодификации. Опираясь на систему языка, кодификация в утверждении даже центра нормативности питается всё же интересами людей. Люди проигрывают, если им не удаётся найти способы умиротворения системных сил. Но и при этом по замыслу кодификация остаётся гораздо социальнее нормализации.
Противоречивые культурно-психологические настроения общества, направленные то на поиск нового, то на традицию, мешают бесперебойно стабильной работе кодификаторов, а через них – и образованию, экономике, государственному устройству, политике. Крайности как пуризма, так и обновления не могут безнаказанно противоречить объединительной роли языка и даже отдельных его единиц. Правда, наука с её замкнутостью и собственной кодификацией ненорм, а также беллетристика с её выразительностью – изобразительностью, часто опирающейся на ненорму и даже на антинорму, под это утверждение не подпадают. Нормализация им ближе, чем кодификация.
Языковед-теоретик увлечён, как любой учёный, в первую очередь просто наблюдением за своим предметом, познанием исторических законов поведения и изменения языка, путей стихийного его развития. Анализируя ход нормализации, он может обосновать, почему смена ударения поразила творог, отчасти сапог, пирог, но не затронула десятки сходных: налог, порог и пр. (картинка 7.6). Кодификатор не может лишь бесстрастно наблюдать то, что реально происходит в языковой практике. Не его это дело – собирать примеры отхода от норм, разбираться в их причинах.
Деятельность кодификаторов, ревнителей традиционной правильности и чистоты выражения желательна, полезна, хотя часто неблагодарна и публикой не оценивается по достоинству. Однозначная норма, в частности акцентологическая, несомненно, дисциплинирует говорящих, как точка отсчёта содействует сиювременному порядку и порядочности. Однако сама по себе она совсем необязательно облегчает и украшает наше общение.
Внедрение результатов кодификации должно быть осмотрительным, неторопливым, деликатным. Оно не смеет своевольно спешить, устраняя вариативность, наказывать школьника, порицать чиновника за незнание запретов.
Кодификатор, как, заметим, и языковед, вопреки общему мнению, не всегда сам умелец в языке и знает, где истина. Он не всегда даже уверен в том, что предлагаемый им выбор есть идеальный образец для внедрения. Как и учителя-практика, его интересует то, что устойчиво, а не то, что различно и меняется. Они оба радостно послушают, что нормы противоречивы, привередливы, зависят от противостояния динамики языка и настроя людей. Но спросят: а как правильно сегодня?
Сомневаться в пользе работы кодификаторов, обвинять их в антиисторизме – дурной тон, особенно если они не слишком отдаются своему субъективизму, считаются с тем, чего хочет общество и с чем согласен язык. Порой кодификаторы вынуждены действовать своевольно, согласно с мнением властных структур, настроением общества и дидактико-учительскими установками. В целом утверждение лучшего проходит достаточно успешно и устойчиво, что и требуется для нормального стабильного функционирования единиц языка. Не только детям, но и, скажем, иностранцам, изучающим русский язык, закодированно установленную норму можно определить как то, чему следует учиться.
Если нормализация – извечный и неизбежный социально-языковой процесс, то кодификация – рычаг приведения в известность его хода, полномочный осведомитель публики об его итогах. Подобно нынешним фанатам-болельщикам кодификация в современных условиях приобретает силу вмешиваться в нормализационные игры, тормозя, ускоряя, поправляя их в духе социальных оценок данного момента, нежели языковых, системных. Она внедряет нормативность в коммуникативную жизнь и этим укрепляет этническую монолитность, государственно-национальное единство и, вероятно, черты глобальности.
Кодификация необходима в интересах солидарности населения, особенно в наши дни либерально-демократического разномыслия. По сей причине власти предержащие сейчас охотно поддерживают попытки управления языком, принимая законы об охране языка, создавая фонды, профессиональные и общественные комиссии, наделяя их управленческими полномочиями, утверждая министерские перечни рекомендуемых словарей и учебников без (пока?) запрета иных. Эта деятельность востребована и полезна, пока не мешает естественному развитию, пока её проводят, понимая природу творчески и постоянно образуемого правильного языка как сложной таксономии.
В отличие от живой, креативной, часто далеко не однозначной нормализации – благородной исторической игры, необходимая для жизни общества кодификация – почти административная деятельность, скучное законотворчество без истинного законодательства, подкрепляемого наказанием, по крайней мере до тех пор, пока не станет продуманным, научно фундированным, вызывающим всеобщее одобрение и согласие.
7. Картинки
Теория исходит из анализа фактов языка, ими доказывается, а описание её положений немыслимо без иллюстрации этих фактов примерами. Крупнейший лингвист В.В. Виноградов поучал никогда не умалчивать о фактах, не искажать и не подгонять их под своё умозрительное построение, каким бы замечательным оно ни казалось. Именно факты использовались им самим при и для изучения теории и истории, например в классической его «Истории литературного языка».
Факты могут рассматриваться сами по себе или группами по сходству. Это направление работ В.В. Виноградов оформил под названием «История слов и выражений». С.И. Ожегов в рамках такого подхода выработал жанр заметок об отдельных формах, словах, выражениях. В последние годы журналист М. Королёва прославилась просвещенческими этюдами такого рода, плодовито и плодотворно снабжая ими газеты, теле– и радиопрограммы.
Разумеется, рассмотрение фактов как таковых не отменяет их изучения ради тех процессов, которые стоят за ними, их порождают. Особенно показательно изучение сходных фактов для теоретического познания развития языка. Однако щедрое, вплоть до исчерпанности их включение отвлекает внимание, нарушая логику изложения. К сожалению, золотую середину между примерами, необходимыми для иллюстрации теории, и создаваемыми ими трудностями её восприятия не всегда соблюдал и сам В.В. Виноградов. При составлении посмертного тома «Из истории слов и выражений» издатели поместили в общем алфавитном порядке, наряду с соответствующими публикациями, также фрагменты из разных сочинений как самостоятельные исследования отдельных фактов.
В разделе «Картинки» мы собрали лингвистические иллюстрации к теоретическим положениям нашей книги. Кущи-кластеры сходных фактов вынесены в раздел, каждый из языковых фактов отражает именно языковую системность. Так подавать материал удобнее всего, это позволяет не загромождать обсуждение развёрнутыми иллюстрациями, не повторять те иллюстрации, которые поясняют не одно, но разные соображения.
В англоязычном мире (теперь и не только в нём) сказали бы case studies, к чему ближе всего наш медицинский термин «история болезни», обозначающий не только рассказы о конкретных пациентах, но именно элементы обобщения определённого заболевания. Останавливаемся на слове «картинки» – будто это книга с картинками, которые иллюстрируют, но не на страницах, а вклеены совокупно, относясь ко всей книге в целом.
7.1. Казачья вольница словаря
Чаще всего появление нового слова (создание или заимствование) или расширение значения старого (нередко с полузабвением его первоначального значения) вызвано появлением новой реалии или понятия. Так,