ии оправдывается народною жизнью… Ударение, которое должно соразмерять окончания с корнями, начинает колебаться, становится непостоянным, своенравным… Врождённое чувство слуха требует гармонии и повинуется количественному отношению слов с первых слогов от средних как бы для уравнения частей (даже на предлог идти по́ воду)».
Многое, видимо, объясняется исторической утратой различия гласных по количеству. Параграф 79 цитируемого «Опыта…» посвящён кратким и долгим звукам, благодаря которым речь отличалась мерным течением, а потом стала «синтаксически беспомощно упорядоченной». В целом же, несомненно, существующие законы пока не познаны.
Широкое поле вариативных колебаний, каверзных и не всегда безобидных игр, затруднительно не только для иностранцев, но и для самих русских, не знающих, как лучше: в родных сте́нах или стена́х, кури́т, мани́т, звони́т или ку́рит, ма́нит, зво́нит. Между тем такая причудливость даже устраивает некоторых людей, питает их вечное сомнение и желание найти недостижимый порядок: всегда можно поспорить, упрекнуть приятеля. Недаром В. Распутин как-то заметил, что «языку нашему чем чудней, тем милей».
Услышав из уст В.В. Виноградова при́горшня, я дерзко спросил: «Разве не приго́ршня?» В ответ услышал: «Надо узнать у вашего старшего друга Сергея Ивановича». Наверняка знал, что «мой старший друг» признаёт и то и другое! В замечательном «Опыте словаря-справочника» Р.И. Аванесова и С.И. Ожегова «Русское ударение и произношение» (М., 1955) написано: «…при́горшня и допустимо приго́ршня». Сегодня нормой считают и второе, и первое. При неуверенности следует обращаться к знатокам – кодификаторам данного момента. Тут к месту нельзя не вспомнить едва ли ни первый этого рода великолепный труд В.И. Чернышёва «Правильность и чистота русской речи» (М., 1910): в его эпоху, видимо, никто из образованных людей не говорил приго́ршня.
Не премину рассказать ещё, как в юношеском задоре я спросил у С.И. Ожегова, почему по́дняли в словаре считается правильнее, чем подня́ли, а приня́ли вовсе не указывается, а только при́няли. Он хитро прищурился: «Да просто звучит приятнее». И добавил: «Скажу вам по секрету, только никому не рассказывайте, что если не уверены, как лучше, всегда выбирайте ударение ближе к началу: при́горшня, а не приго́ршня; пра́вы, а не правы́; с де́ньгами, а не с деньга́ми; зна́мение, а не знаме́ние; Тайная ве́черя, а не вече́ря. И несомненно, я́годица, а не ягоди́ца». Чтобы не нарваться на издёвку, а собеседник был на это мастер, я побоялся спрашивать, почему в его словаре сказано: «мыта́рство (не мы́тарство)». Что до знаме́ние, знаме́нье, то мне и в голову не приходило, что так кто-то говорит, и лишь недавно прочитал в «Большом словаре русского языка» (под ред. С.А. Кузнецова. СПб., 1998), что это… тоже норма.
В силу своей свободы и подвижности русская акцентология составляет особо запутанный клубок противоречий, порождающий неопределённость в людских заботах при установлении нормы. Язык терпеливо сносит смену места ударения, пока сохраняется (для русских, привычных к таким подвохам и ищущих за ними смысловые различия)узнаваемость слова – чёткость ударной гласной и редукция остальных. Но при этом и русские нередко теряют возможность системно предугадывать нормативную правильность, колеблются и традиционно настроены на вопрос: «А всё-таки как это по-русски правильно?»
Рассмотрим три примера нелёгкого установления нормы, волнующих русских и, надо думать, затрудняющих иностранцев.
Среди двусложных слов женского рода на – а/-я немногие, связанные с профессиональными сферами, имеют ударение на втором слоге (броня́, кирка́, межа́, фата́, фреза́, лыжня́) и с различным успехом прорываются в общую массу с ударением на первом. Идя против, казалось бы, системной тенденции, словари утверждают нормой лыжня́, указывая с запретом или допуском лы́жня. Во имя торжества культурно-педагогической традиции они даже не упоминают широко распространённое среди электриков и шофёров искра́.
Неохотно нормализуется петля́ под непреодолимым влиянием речи ткачей, циркачей, авиаторов, особенно в связи с героическим исполнением пилотом, штабс-капитаном П. Нестеровым мёртвой петли́ и популярностью велогонки «Тур де Франс» – большая петля́, или модой на синтетические чулки, колготки, на которых то и дело поехала петля́. При этом устойчиво сохраняется и явно устаревает пе́тля, прежде всего во фразеологизме лезть в пе́тлю.
Слово фо́льга в значении «тончайшая плёнка из золота для ручного золочения» вышло из употребления с появлением гальванических приёмов и забвением самого предмета. Однако оно вновь появилось в общем языке как вторичное заимствование из речи металлургов уже с профессиональным ударением фольга́ – название алюминиевой обёртки для жарки или упаковки продуктов, обогатившей наш быт. Лишь немногие нынешние словари вообще вспоминают слово со старым нормативным ударением, помечая спец., устар.
Профессиональное ударение электриков и шофёров искра́, вопреки, казалось бы, системной тенденции, не получило прав нормы, и нормой остаётся сегодня старая и́скра. Пример показывает взаимодействие динамики языка и культурной традиции.
Можно провести много примеров того, как структура социума «поправляет» динамику языка и осложняет работу кодификаторов. Юристы и судьи твёрдо стоят за при́говор и осу́жденный, моряки – за компа́с и Мурма́нск, горняки – за ру́дник и до́быча, художники – за ста́нковую живопись, а военные – за станко́вый пулемёт. В профессии – это закон, не соблюдающего закон не сочтут своим. За пределами профессии, кроме, пожалуй, судейских чинов и живописцев, сами профессионалы пользуются традиционной общей нормой: пригово́р, осуждённый, ко́мпас, Му́рманск, рудни́к, добы́ча, станко́вый.
Распространяется ударение тво́рог вместо творо́г. Оправданное передвижкой в падежных формах творога́, творогу́, творого́м и ставшее подвижным, ударение захватило исходную форму и стало менять остальные: тво́рога, тво́рогу, тво́рогом. Слово предстаёт исключением, потому что системно однородная группа таких слов с исходом на – ог (итог, налог, острог, подлог, порог, предлог, чертог – всего около 80) стремится избежать изменения ударения: ито́г – ито́га, ито́гу… ито́гu, ито́гов… Но в этой группе слов явно завелась червоточина, покушающаяся на акцентологическую замкнутость.
Началось всё, скорее всего, с «прыжка» ударения в словах сапог и пирог, точнее говоря, в форме множественного числа этих слов, а затем произошли изменения во всей парадигме. Можно уловить здесь некий отзвук идеи двойственности: пара сапог, два сапога пара. Эти два слова ушли от неподвижного ударения (сапога́, сапогу́, сапоги́, пирога́, пирогу́, пироги́) не так уж решительно. Дурной пример заразителен, но, пережив самую́ возможность перемещения, ударение в слове творо́г вернулось – парадоксально – к неподвижности только на другом слоге, будто желая прощения за измену. Трудно угадать, каким было бы при необходимости (скажем, для обозначения сортов) множественное число этого вещественного имени: творо́ги (как поро́ги, нало́ги), твороги́ (по примеру сапоги́, пироги́), творога́, теперь же наверняка – тво́роги.
Кодификаторы, лексикографы и даже грамматисты, как всегда, ждут конца интриги и стремятся поспеть за нормализацией: то констатируют (и отвергают) появление варианта, лет через десять-двадцать смягчают помету, полупризнают вариант. При замедленной нормализации их терпение бесконечно.
Ревнители правильности, особенно из старшего поколения, согласиться с этим не способны. В статье «Из жизни словарей» (ЛГ. 2012. № 46–47) читаем: «Единственно правильным является ударение творо́г! А как же иначе! Вот смотрите: творожо́к, творо́жник, творо́жистый, творо́жащийся… Во всех этих словах ударение падает на вторую часть слова, и поэтому творо́г и только творо́г истинно верно!» Автор забавно не заметил, что творожо́к, в котором о из суффикса – ок/-ек, опровергает его доказательство, свидетельствуя как раз о перемене места ударения (иначе было бы творо́жек). И ещё: неужели сам автор склоняет творо́г, творо́га, творо́гу, творо́гом?!
Для меня, привыкшего к форме творо́г (с младенчества так учили в семье, так говорили все вокруг), хотя и перемещающему ударение при склонении: говорю дайте творога́ (а не творо́га), одним творого́м (а не творо́гом) сыт не будешь. Новоявленные тво́рог, тво́рога, тво́рогом совершенно неприемлемы. Но, видимо, пора меняться, чтобы не быть белой вороной.
На днях попросил в магазине: «Дайте творога́», – а продавщица не понимает; повторил внятно и проще: «Творо́г дайте», – опять не поняла, показал пальцем, она раздражённо бросила: «Ах, тво́рог, сразу так бы сказали!» Мои друзья неуверенно успокоили: девушка, мол, скорее всего, нерусская, как многие работники московских супермаркетов. Вопреки их мнению и своему, даже вопреки авторитету «Литературной газеты» думаю, что в ближайших будущих словарях можно ждать новых помет: тво́рог и (не реком., устар.) творо́г.
О причинах смены норм чаще всего можно лишь гадать. Ясно, что, обретя свободу передвижения хотя бы в одной форме, ударение легко меняет своё место, но трудно объяснить, почему другие слова той же структуры этой свободы не вкусили. Примером могли служить односложные слова вроде стог, развившие с конца XVII столетия, по крайней мере в московском наречии, форму множественности