жить, хоть и не без трудностей, по стандартам западных демократий, проводящую экономические реформы, которые делают ее одной из мировых экономических держав, обладающую третьей по величине армией в мире и испытавшую в Раджастанской пустыне пять ядерных устройств? Или, может быть, на Ближний Восток, где этнические кузены, полные ненависти и отчаяния, убивают друг друга из-за клочка горы, на котором более двух с половиной тысячелетий назад стоял один важный храм, а потом поставили другой?
Не стоит ли прежде прорубания виртуального окна открыть наличную форточку и узнать, какой нынче век на дворе?
И. Г. ЯковенкоРАЦИОНАЛЬНЫЙ идеал и свобода
К проблеме природы человека и логики исторического процесса
Статья Л. И. Таруашвили лишает читателя душевного спокойствия, рождая бурю противоречивых эмоций и массу мыслей. Это в высшей степени стимулирующее чтение. Редкий случай, когда с энтузиазмом соглашаешься и через строчку с жаром возражаешь автору. Необходимо время, чтобы мысли и эмоции устоялись, с тем чтобы сформировалась возможность развернутого и связанного суждения.
Проблема состоит в том, что во многом мне близка авторская интенция. Ключевой культурологический тезис автора – классическое искусство идеально подходит к обществу, построенному вокруг либеральных ценностей, – не вызывает возражений. Действительно, классическое искусство формирует строй чувств, систему мироощущения, необходимую для человека правовой демократии. Более того, личностно, на уровне индивидуальных предпочтений, классика – это мое. Нигде на земном шаре я не отдыхаю душой так, как в руинах античных полисов. Это некие истоки, к которым хочется припадать снова и снова. То место, в котором в минуты несбыточных мечтаний хочется жить и умереть. Однако Создатель поместил нас в совершенно иной мир, назначил другие эпохи и определил нам в удел иные пространства. Более того, как и все во Вселенной, античность ограничена во времени и пространстве. Она ушла в прошлое и обрела статус идеала, относительно которого, то приближаясь, то отдаляясь, развивается евро-атлантическая цивилизация. Причем природа такого движения или колебания относительно античности в процессах саморазвития задана не сформулированными, не познанными до конца, но от этого не менее императивными законами исторического развития.
Воспроизведем в самом конспективном изложении логику Леонида Иосифовича. Обращаясь к проблеме академий художеств в современном обществе – месту и общекультурным функциям этого института, – автор фиксирует трансформацию такого рода, которая означает искажение исходной природы академий. По его мнению, «историческое назначение АХ состоит в защите, поощрении и развитии классического стиля». Автор настаивает на том, что произошел отказ от этого назначения. Одни АХ «сами превратились в очаги декадентства, другие культивируют идеологическое доктринерство, третьи соединяют декадентство с идеологическим доктринерством и барочной помпой». При этом они сохраняют само название «Академий художеств», что вызывает особенно горькие чувства у автора, который видит в этом подмену и некое злостное перерождение. Л. И. Таруашвили поражает нелепость, нелогичность и противоестественность такой подмены.
Обращаясь же к глубинным причинам происходящего, автор видит их в процессах всемирно-исторического масштаба, а именно – в смене эпох и изменении природы исторического субъекта. Суть проблемы в том, что уходящему патриархальному человеку, догматичному по своей природе, жившему в системе статичных представлений о мире и о собственном предопределенном месте в этом мире, логически противостоит свободный человек, для которого «нет и не может быть никаких окончательных гарантий истинности любой картины мира». Однако в конкретном историческом процессе на смену патриархальному приходит человек «постпатриархальный» – не ставший внутренне свободным, но при этом утративший опору догматического мировоззрения. Он и определяет собой характер современной эпохи. Это человек мятущийся, обремененный неразрешимыми душевными проблемами, разрывающийся между ностальгическим традиционализмом и новыми догмами, унаследовавший потребность в вере, но утративший способность к постоянству верований. Отсюда тяга к ошеломляющим эффектам, поиск кумиров, тяготение к тотальному отрицанию, амбивалентность самооценок. Это человек обиженный и на природу, и на общество, склонный к пресыщению, легко надоедающий самому себе. В завершение автор высказывает слабо мотивированную надежду на то, что у идеи АХ есть будущее, которое видится ему на путях объединения людей, чуждых декадентству, для которых дорога чистота классической формы.
Следует выделить несколько уровней затронутой автором проблематики. Процессы, рассматриваемые в исследовании Таруашвили, имеют как глобальное, так и локальное, собственно российское измерение. Начнем с последнего. Почему АХ в России утратили свой исходный смысл и превратились в нечто не отвечающее идее академии как института, сохраняющего классическую традицию? В логике автора такая эволюция особенно парадоксальна в постсоветской России, ставшей на путь построения гражданского общества и утверждения правовой демократии. Действительно, наряду с другими сквозными институтами и традициями западноевропейской цивилизации, такими как университеты, христианская церковь, римское по своему происхождению право, традиция политической и судебной риторики, обретающая от эпохи к эпохе разные обличья, от античной агоры, через парламенты и конвенты, к телевизионной полемике политических лидеров, АХ выступает в роли механизма, сохраняющего самотождественность нашей цивилизации.
Согласимся с автором: классицизм несет в себе дух интеллектуальной независимости и аналитичности мышления. Как формулирует Таруашвили, конституирующий принцип классицизма – в «сочетании эстетической автономии (свободы) элементов с их упорядоченностью в рамках целого». Отсюда насущная, хотя и бессознательная по преимуществу «потребность европейской цивилизации в искусстве, адекватном его базовым принципам», способном «претворить эти принципы в жизненный и поведенческий стиль отдельных людей». Это глубокое суждение объясняет роль и место классической традиции в целостности европейской цивилизации. Тем не менее, налицо та самая печальная эволюция академии, о которой пишет автор. Помимо причин глобального порядка, о которых речь пойдет ниже, здесь просматривается и локальный уровень детерминации. Для того чтобы его исследовать, надо обратиться к специфическим особенностям российской цивилизации.
Прежде всего надо говорить о механизме имитативного освоения. В общем случае, освоение нового (иного) идет по направлению движения от явления к сущности. Легче всего и раньше всего осваивается форма. За этим следует послойное и последовательное освоение разных уровней сущностного содержания заимствуемого. В итоге однажды наступает глубинное усвоение и освоение. Подобную логику демонстрируют и отдельные люди, и субкультуры, и локальные цивилизации. Ориентированные на растворение в городе мигранты прежде всего усваивают внешние, демонстративные характеристики стиля одежды, поведения, принимают и перенимают модные образцы массовой культуры и т. д. Им требуется не менее десяти лет на то, чтобы превратиться в более или менее зрелого горожанина. Особенность российской цивилизации состоит в том, что рассматриваемый нами процесс обрывается на одной из промежуточных ступеней. У нас принятие внешней формы при наделении ее новыми функциями и вписании в контекст несколько трансформированной традиционной целостности застывает, и в этом – одна из сущностных характеристик российского универсума.
Отсюда и особая тяга называть вещи не своими именами. Вообще говоря, российская цивилизация – обманка. Достаточно посмотреть на бесчисленные особняки с псевдоклассическими колоннами, которые осыпаются штукатуркой и открывают взору обшитый дранкой деревянный остов. Квазиблоки из камня с отсылкой к античной разделке встречаем и в зданиях сталинской Москвы. Здесь дело далеко не исчерпывается тем, что Греция и Малая Азия – горные страны, где в местах поселений людей камень лежит буквально рядом, являет собой идеальный строительный материал и сам просится в обработку, а в равнинной России, кроме валунов, оставшихся от последнего оледенения, природного камня на поверхности не встретишь. Не только в дешевых, но и в дорогих, помпезных строениях вв. широко использовалась имитация. За этим стояла более глубокая, не формулируемая потребность – классический ордер и другие заимствуемые элементы исполняются как форма, но материал и технология должны были быть свои, близкие и привычные, освоенные как хата-мазанка. Так оно и дешевле, и лучше. Заметим, что в эпоху модерна камень используется шире, чем его имитация. Формировался человек буржуазной эпохи. Он реали-зовывал более глубокое погружение в природу античного космоса, нежели русский барин, и чувствовал потребность в подлинном материале.
Обманывать себя и других относительно сути явлений – специфическая российская потребность. К примеру, более восьми лет публицисты определенного лагеря, имея в виду события октября 1993 г., пишут о «расстреле парламента». Между тем Верховный Совет РФ никогда, ни при каких обстоятельствах не был и не мог быть парламентом. Советы, возникшие, согласно советской историографической традиции, в годы первой русской революции, были органом самоуправления, сформированным по модели сельского схода. По своей природе они не были способны сколько-нибудь эффективно действовать за рамками локального мира в городской среде, где люди не знают друг друга и в силу вступает качественно иная система отношений, характерная для большого общества. Поэтому после февраля 1917 г., пережив краткий кризис, связанный с неконструктивностью и параличом этого института, Советы превратились в инструмент, оформлявший диктатуру РСДРП. В этом качестве – ритуального механизма оформления власти РСДРП– ВКП(б) – КПСС—Советы и просуществовали до 1991 г. Сказанное выше – вещи достаточно очевидные и принятые в профессиональном сообществе. Природа Советов и их эволюция подробно рассматривается А. Ахиезером в его фундаментальной работе «Россия: критика исторического опыта».