В достижении Ло Гатто, несомненно, есть заслуга и Луи Делятра. При всех недостатках прозаической версии пушкинского романа автору удалось создать достоверную копию оригинала. Он бережно, насколько позволяли его переводческие способности, отнесся к словарному составу «Онегина», сохраняя наиболее характерные лексические единицы на языке подлинника. Среди них сугубо национальные реалии и такие экзотизмы, как барщина, квас, верста, сажень, тройка… или чисто русские фразеологизмы вроде идиомы «брить лбы». Не переводит Делятр, стремясь сохранить стилистический строй произведения, галлицизмы, французские слова: шевалье, аи, боливар, vulgar, soire etc. В своей собственной форме переносятся в итальянский текст и другие заимствования: бурка, аул, хан, кумыс, факир и пр.
С этой же тенденцией к воссозданию стилистического колорита романа связано желание Делятра дать «Песню девушек» не в прозаическом переводе, а в стихах. Такая попытка переложения пушкинской стилизации фольклорной песни занятна и показательна как для характеристики переводческой квалификации итальянца, так и его преданности своему труду. Приводим неполный итальянский текст и его построчный перевод на русский.
1. Песня девушек 2. Canto delle serve 3. Песни служанок
2. Девушки, красавицы, Sull erba folia По густой траве
3. Душеньки, подруженьки Delle campagne Лугов
4. Разыграйтесь, девицы, Andiam compagne, Пойдем, подружки
5. Разгуляйтесь, милые! Alla raccolta Собирать урожай.
6. Затяните песенку, Зег le vottole, По тропинкам,
7. Песенку заветную, Narrando favole, Рассказывая сказки,
8. Заманите молодца Cantando frottole, Напевая песенки,
9. К хороводу нашему. Cogliam le fravole Нарвем земляники…
10. Как заманим молодца, Е l’uva spina И крыжовника
11. Как завидим издали, Carca di brina. С мохнатеньким (бочком)
12. Разбежимтесь, милые, Dal nostro canto Нашим пением
13. Закидаем вишньем Sedotti, intanto, Тут очарованы
14. Вишеньем малиною I garzoncelli Мальчишечки
15. Красною смородиной. Leggiardi е snelli Красные и стройные
16. Не ходи подслушивать Verrano a tresca Придут миловаться
17. Песенки заветные Sullerba fresca Натравке-муравке.
18. Не ходи подсматривать A lui che amiamo, Ему, кого мы любим
19. Игры наши девичьи Al nostro rege Нашему королю…
Глава 8Автобиографический метатекст статьи Пушкина «Александр Радищев»
За три года до конца короткой жизни Пушкин оставил в своем дневнике запись: «В других землях писатели пишут или для толпы, или для малого числа. У нас последнее невозможно, должно писать для самого себя». Таким текстом, «написанным для себя», стала поздняя пушкинская статья о Радищеве, которую мы вправе воспринимать как автобиографический метатекст.
Она предназначалась для третьего тома «Современника», но министр народного просвещения С. С. Уваров нашел «неудобным и совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения»[326]. Трудно сказать, верил ли сам Уваров, что Радищев забыт. Еще двадцать лет назад он печатно молвил о «некоем из наших писателей (г… Р…), о котором» не без сожаления вспоминают российские музы, и при этом цитировал «Путешествие из Петербурга в Москву»[327].
В 1830-е гг. радищевская книга, напечатанная в домашней типографии тиражом 500 экземпляров, большая часть которого была сожжена опальным автором, а 6 книг конфисковано и уничтожено правительством, действительно стала раритетом, но и тогда она встречалась у книжных торговцев, библиофилов и коллекционеров. Не ранее 1833 года уникальный экземпляр «Путешествия», бывший в тайной канцелярии и даже в руках Екатерины (с него часть помет императрицы была перенесена на другой экземпляр, фигурировавший на суде), за огромные деньги, 200 рублей, был приобретен Пушкиным[328].
Мало того, радищевская книга распространялась в списках. По данным В. А. Западова, из 84 обследованных им списков 21 изготовлен на бумаге 1786–1799 гг., 27 – на бумаге 1801–1810 гг., 27 – в период 1811–1825 гг. На вторую половину 1820–1840 гг. приходится еще 9 списков[329]. Видимо, Уваров, утверждая, что Радищев и его книга «совершенно забыты», немало заблуждался или, что вероятнее всего, намеренно искажал ситуацию в интересах власти. Только в окружении Пушкина с «Путешествием» были знакомы С. и Ф. Глинки, Н. Тургенев, Н. Муравьев, П. Вяземский, М. Юзефович, К. Батюшков, собиравшийся писать о Радищеве статью[330]. В конце 1820-х гг. по просьбе Вяземского, приятель Батюшкова и Гнедича, старший сын писателя Н. Радищев составил для него краткую биографию отца[331].
Возможно, причины отклонения пушкинской статьи были у министра несколько иными. Через четыре года вновь не дозволяя ее печатать, – на этот раз в посмертном собрании сочинений поэта, – Уваров отметил, что «она, по многим заключающимся в ней местам, к напечатанию допущена быть не может»[332], и потому предлагал сделать распоряжение о ее запрещении.
Комментируя вердикт министра, В. Вацуро пишет: «Дело было не в Радищеве, а Пушкине…»[333] Он считает, что причина запрещения статьи заключалась в тех ее «местах», ради которых она писалась и которые послужили поводом вельможного раздражения. Вероятно, одним из таких «мест» стали пушкинские слова о «преступлении Радищева»; в них, как тонко замечает Вацуро, «приоткрывается» парадоксальный смысл: это – преступление, не вызывающее ни ужаса, ни презрения – но удивление, даже преклонение перед самоотверженной честностью преступника»[334]. И это «преступление» – не что иное, как «нравственный подвиг»[335].
Вацуро не только указал на одну из причин запрещения пушкинской статьи, но и дал определение ее основной направленности. О ней уже сто с лишним лет не утихают споры. Первый публикатор статьи, издатель первого научного собрания сочинений Пушкина П. В. Анненков полагал, что суждения поэта о Радищеве принадлежат «к тому зрелому, здравому и проницательному такту», который был характерен для Пушкина незадолго до его кончины[336]. Известный фольклорист А. Н. Афанасьев, напротив, считал, что «отзыв Пушкина не выдерживает критики»[337].
Так были заданы две основные тенденции в осмыслении пушкинской статьи о Радищеве. У начала третьей, как бы примиряющей две другие, стоял В. Е. Якушкин. Он, а позже и С. А. Венгеров, усматривал в статье Пушкина эзопов язык, с помощью которого автор пытался привлечь внимание к судьбе одиозного для властей Радищева[338].
Эти тенденции определили восприятие пушкинской статьи и в XX столетии. П. Н. Сакулин, словно продолжающий традицию, начатую Анненковым, писал: «Из-за могилы автор “Путешествия” ставил перед ним (поэтом. -А. А.) проблемы чрезвычайной важности. Пушкин принял вызов и ответил на него <…> Светлый, гармоничный и мудрый Пушкин, изрекший своим творчеством великое поэтическое “да”, отверг в лице Радищева мятежное “нет”»[339]. Иной тональности в подобной характеристике пушкинской статьи придерживался В. И. Семенников. Он считал, что статьи Пушкина «Путешествие из Москвы в Петербург» и «Александр Радищев» поражают «своим тоном по отношению к Радищеву: это тон явной неприязни <…> заметно преобладающий над теми немногими отзывами этих статей, в которых еще проглядывают отголоски сочувствия Радищеву»[340].
В. В. Пугачев также видел в статье Пушкина выражение его неприятия антидворянских настроений Радищева и расценивал ее как заявление политической программы поэта, оформившейся у него в 1830-е гг.[341]Нашлись сторонники и точки зрения Якушкина. Один из них, Н. Самвелян, утверждал: «Пушкин, безусловно, применил сверхэзоповский язык <…> Нужно было любой ценой вновь напомнить о Радищеве»[342].
Таков спектр основных воззрений на пушкинскую статью, изначально сформировавшийся еще при ее первой публикации. Но в последние годы в оценках статьи появились новые, не встречавшиеся ранее, нюансы. Н. Я. Эйдельман, обращая внимание на достаточно сложную, по его словам, проблематику пушкинских обращений к Радищеву, в частности, писал, что «в любом случае поэт сопоставляет свою судьбу с радищевской (“вослед Радищеву”)»[343].
Л. Н. Лузянина отмечала «многоинтонационную и многоаспектную структуру статьи», которая выводит ее за пределы традиционного публицистического жанра. Кроме того, полагает исследовательница, статья «Александр Радищев» поразительна «еще и по своей затаенной трагической интонации»[344].
В. Э. Вацуро, осмысляя позицию автора статьи, считал, что «Судьба Радищева напоминала кое в чем его собственную»[345]. А. В. Аникин в книге о социально-экономических мотивах Пушкина, заявлял: «Едва ли мы ошибемся, если скажем, что, описывая бунт Радищева против екатерининского самодержавия, Пушкин думал о своих собственных трудных отношениях с внуками царицы – Александром I и Николаем I. Вспомним, как он «примерял» к себе судьбу Н. И. Тургенева, Мордвинова, Якова Долгорукова…»