Но это будет позже, и Невский с Алексеевым все-таки еще увидятся. А в конце 1917 г., взвесив все «за» и «против», Николай Александрович решил остаться в Японии. Он никогда не считал себя эмигрантом и надеялся, что наступят лучшие времена, и он сможет вернуться на родину.
Более года Невский искал работу, которая в Токио так и не нашлась. Но в 1919 г. удалось получить место преподавателя русского языка в Высшем коммерческом училище в городе Отару на северном японском острове Хоккайдо. Тогда это был небольшой город в японской глубинке, мало европеизированный. Там ученый прожил три года.
В России шла гражданская война, а Невскому было хорошо. В письмах тех лет он рассказывал: «Ярко печатает меня солнце в моем новеньком чистеньком домике. Лежу на татами [соломенный пол в японском доме. – В. А.] возле камелька и подставляю то лицо, то спину веселому печатнику. Тепло! Хорошо!.. Правда, по вечерам здорово холодно, но веселый домик с потрескавшимися угольками… скрадывает наружную стужу». «Из окна видно красивое голубое небо и осенние побуревшие горы. Иногда тянет взять посох и отправиться в глубь этих гор и с их вышины петь гимны солнцу». «На днях ездил в курортную местность Дзодзанкэй (около 5 часов от Отару) и одиноко бродил среди узорчатой парчи гор, умытых золотом и киноварью. Пил утреннюю росу, дышал солнцем и свежей прохладой». Углубленный в себя по натуре, Невский легко переносил одиночество. Но именно в Отару он встретил Исо Мантани, ставшую его женой.
Переезд на Хоккайдо изменил научные интересы ученого. Там жили айны, загадочный во всем народ, ни на кого не похожий, особенно на японцев (айнов называют «самым волосатым народом в мире», чего про японцев не скажешь). Происхождение айнов и генетическая принадлежность их языка до сих пор не известны. Мирные и беззащитные охотники и рыболовы вызывали презрение у японцев, которые из-за звукового сходства названия народа Ainu и японского слова inu ‘собака’ считали их результатом смешения людей и собак. Айнская бесписьменная культура и айнский язык к началу 20-х гг. были очень мало изучены (японские ученые всерьез займутся ими в 50-е гг., как раз тогда, когда они быстро начнут исчезать). И Невский отложил изучение синтоизма ради айнов. За три года он записал десятки айнских текстов, многие из которых сейчас известны только благодаря нему, изучал быт и верования айнов.
Здесь проявились черты характера Николая Александровича, вызывающие симпатию, но не всегда помогавшие его научной деятельности. Он не был честолюбив, и его сам процесс научного творчества интересовал больше, чем результат. Он был азартен, увлекался все новыми темами и, обычно не бросая совсем старые сюжеты, погружался во что-то другое. Это не способствовало ни доведению его работ до законченного вида, ни тем более публикации его немалых достижений. В Японии к этому добавлялись трудности с изданием сочинений никому не известного иностранца: к моменту отъезда из Отару у Невского не было ни одной печатной работы. Несколько лет трудов мирового значения по синтоизму вылились лишь в наброски, черновики и еще в служебный «Отчет о занятиях в Японии с 1 декабря 1915-го по 1-е декабря 1916 года», посланный в Петроградский университет и сохранившийся там в архиве. Позже, вернувшись в Ленинград, ученый сумел опубликовать лишь фрагменты перевода «Норито», а отчет и наиболее законченные черновики изданы вместе с его дипломом только в 1996 г. А из всего сделанного по айнам он опубликовал в Ленинграде три фольклорных текста с краткой вступительной статьей. Потом, в 1972 г. Л. Л. Громковская издаст все его законченные записи айнских текстов, именно этой книгой пользуются в Японии.
В 1922 г. Невского пригласили на должность профессора в Университет иностранных языков в Осаке, где до сих пор о нем сохраняется память. Он стал, наконец, прилично зарабатывать, наладился быт. В Осаке у Невского родилась дочь Елена. В эти же годы, наконец, стали появляться его первые публикации в японских журналах. Много времени уходило на преподавание русского языка, но Невскому удавалось изучать национальную живопись и брать уроки театрального искусства «гидаю». Основные силы по-прежнему уходили на науку, и здесь снова Николая Александровича влекли неизведанные темы.
Первой из них стало изучение культуры и языка уже не крайнего севера, а крайнего юга Японии – островов Рюкю. В отличие от айнов население этих островов родственно японцам, но диалекты тех мест резко отличаются от остальных настолько, что невозможно взаимопонимание, а древняя религиозная система, остатки которой еще сохранялись на самых южных островах Мияко, имела значительную специфику. Невский ездил на Мияко и некоторые другие острова трижды (1922, 1926, 1928 гг.). Для ученого это был совершенно нетронутый край, куда раньше не приезжали специалисты. На нерегулярно ходивших катерах или на рыбачьих лодках, которые легко могли перевернуться, Невский изъездил многие острова, подолгу задерживаясь из-за частых тайфунов. Результатом были многочисленные записи фольклорных текстов, словарь говоров Мияко объемом 596 страниц, материалы по другим диалектам Рюкю, множество записей и набросков, посвященных местным обрядам, религиозным представлениям, народной медицине. Лишь немногое ученый тогда опубликовал в Японии (но и это составило ему славу крупнейшего специалиста по данной проблематике) и вовсе ничего в Ленинграде. Только в 1978 г. появится небольшая книга «Фольклор островов Мияко», включающая в себя только часть фольклорных записей.
Летом 1925 г. Невский съездил в Китай, и эта поездка послужила толчком к началу занятий еще двумя темами, принесшими ему, в основном уже посмертно, наибольшую известность. Это изучение аборигенов Тайваня и тангутика.
На Тайвань, тогда принадлежавший Японии, ученый поехал в 1927 г. На этом острове, помимо преобладающих сейчас, но поселившихся совсем недавно китайцев, живут потомки древнейшего населения, в то время еще говорившие на языках австронезийской семьи, в том числе на языке цоу. Большинство исследователей, в том числе Невский, считали цоу народом, родственным древнейшему населению Японии (культура Дземон), позднее смешавшемуся с пришедшими с материка алтайскими племенами. В 20-е гг. освоена была лишь прибрежная часть Тайваня, а внутренние районы, где жили аборигены, оставались совсем диким краем. Добираться надо было по узкоколейке, где пассажиров предупреждали: «Данная узкоколейная дорога предназначена исключительно для перевозки леса, и если компания берет немного пассажиров, то последние должны быть ей благодарны за такую милость и не жаловаться, если из-за аварии или по каким-нибудь другим причинам они окажутся на лоне природы, т. е. среди глухого тропического леса, населенного медведями, пантерами и кишащего ядовитыми змеями». Поездка, впрочем, оказалась благополучной, снова был собран большой улов, причем на этот раз более всего по языку. Именно эти результаты в наибольшей степени Невский издал при жизни: в 1935 г. в Ленинграде вышла книга «Материалы по говорам языка цоу», включившая в себя тексты с переводами и фонетический очерк языка. Знания, полученные от Л. В. Щербы, очень пригодились и на Рюкю, и на Тайване.
В 1991 г. те же места на Тайване посетил по следам Невского современный исследователь Б. Л. Рифтин. За это время туда дошла цивилизация, молодое поколение уже стало говорить только по-китайски. Тайваньские ученые, начавшие изучать язык цоу лишь с конца 50-х гг. и до приезда Рифтина ничего не знавшие о Невском, отнеслись к его работе с большим интересом, поскольку составленный им словарь языка цоу, по заключению Рифтина, «не «перекрыт» последующей работой тайваньских ученых. Он зафиксировал определенную стадию развития языка цоу и может служить не только для изучения эволюции лексики этого языка, но и для понимания ряда этнографических деталей, так же как и для изучения, например, этнологии и верований этого народа». Словарь, впервые изданный в СССР в 1981 г., решили перевести на китайский язык, раздав затем каждой семье национальности цоу. Но судьба основного помощника Невского в его исследованиях на Тайване, местного учителя из аборигенов, оказалась столь же трагической, что и судьба его самого: в 1954 г. он был казнен по подозрению в сочувствии коммунистам.
И в те же годы появилось новое увлечение, определившее всю дальнейшую жизнь ученого. В Пекине Невский встретил бывшего преподавателя по восточному факультету А. И. Иванова, в то время драгомана советского полпредства. Он рассказал своему ученику о тангутских находках и передал имевшиеся у него фотокопии некоторых документов.
Еще в 1909 г. известный русский путешественник П. К. Козлов побывал в мертвом городе Хара-Хото, принадлежавшем Си-Ся (X–XIII вв.), государству тангутов, ныне не существующего народа, язык которого родствен тибетскому и бирманскому. Об этом языке до того было известно очень мало, но Козлов открыл обширную библиотеку тангутских текстов, перевезенную им в Петербург. Однако эти тексты оставались не расшифрованными, несмотря на усилия Иванова и ряда других ученых. Невский заинтересовался этой проблемой, и уже первые его публикации в Японии, основанные на ограниченном числе текстов, доступа к оригиналам которых он еще не имел, заставили считать его ведущим специалистом по данной проблеме.
Но жизнь Невского в Японии, в первые годы счастливая, постепенно становилась все тяжелее, несмотря на интересную работу и преданность жены. Политическая ситуация в Японии ухудшалась, усилились милитаризм и недоброжелательство к русским в связи с напряженными отношениями между Японией и СССР. Хотелось заниматься тангутикой, а главные материалы находились в Ленинграде. А жизнь в традиционно закрытом японском обществе, вдали от привычной культурной и языковой среды, создавала немало проблем, причем великолепное знание языка и обычаев не только не помогало, но, наоборот, усиливало подозрительность к «нарушению границ» со стороны белого человека. Соотечественников же было мало: Япония, где иностранцу трудно было натурализоваться, не входила в число центров русской эмиграции. В Осаке у него, правда, оставался друг со студенческих лет, русский японист Орест Плетнер, также там преподававший. И изредка встречи с востоковедами из СССР, начавшими приезжать с середины 20-х гг.