Яковлев в комитете был председателем Технографической комиссии, то есть он возглавлял его научную часть. Он был и основным докладчиком на многочисленных совещаниях по языковому строительству. Как писал впоследствии М. В. Панов, «многообразным было его участие в общей работе. В создании одних алфавитов он был главный работник, других – помогал совершенствовать, консультировал на разных этапах их готовности. Принимал участие в “доводке” третьих. Четвертые алфавиты строились с учетом конкретного опыта Н. Ф. Яковлева, его достижений. Наконец, создатели пятой группы алфавитов не следовали конкретному опыту Н. Ф. Яковлева, но принимали во внимание его теорию». Ученый оставил после себя «фирменный знак» – букву I для передачи гортанных фонем, существующих в кавказских языках, именуемую «яковлевской палочкой».
Создание алфавитов определялось не только фонологией. Яковлев и его сотрудники получили большие полномочия в рамках строго определенного круга вопросов. Надо было решать много сложных проблем: для каких народов создавать свой алфавит, а какие обучать грамоте на языке более крупного соседа, какой диалект считать опорным, на каком языке достаточно начального обучения, а на каком надо создавать среднее, а то и высшее образование и пр. Яковлев выступал и с теоретическими публикациями об этом. И многоаспектным был вопрос о самом выборе системы письма. Традиционные системы письма (арабская, старая монгольская), были отвергнуты как разобщавшие народы и связанные со старой культурой, а кириллица тогда прочно ассоциировалась с царским временем и политикой обрусения. Поэтому самой нейтральной была признана латинская письменность, сближавшая народы СССР и между собой, и с «трудящимися Запада и Востока» (в это время перешли от арабского к латинскому алфавиту не только в СССР, но и в Турции). И к 1936 г., по подсчетам самого Яковлева, был создан 71 новый алфавит на латинской основе. Это впечатляло.
Латинизация, однако, имела одно препятствие. Как заявлял Яковлев в публикации 1929 г., «клином» между Западом, давно пользующимся латинским алфавитом, и Востоком, переходящим на него, лежат области распространения русского, украинского и белорусского языков, где сохранялась кириллица. Яковлев, как и Поливанов, подчеркивал, что дело не в качествах самого алфавита (с фонологической точки зрения кириллица не хуже и не лучше латиницы), а в том, что кириллица в отличие от латиницы не является мировым алфавитом. Поэтому Яковлев добился создания при Наркомпросе комиссии под своим председательством для латинизации русского письма. В комиссию входили и другие квалифицированные ученые: Л. И. Жирков, А. М. Сухотин, В. И. Лыткин. В начале 1930 г. проект русской латиницы был готов и опубликован. Точнее, были предложены даже три варианта, различавшиеся начертанием некоторых букв, но составленные по единому принципу.
В качестве примера того, как выглядит латиница Яковлева, запишем ею две фразы: Программа развития малых языков СССР обычно не встречала прямого противодействия. Однако для ее реализации имелось два препятствия (использован вариант латиницы, наиболее близкий к буквенному составу алфавитов для западных языков): Programma razvitija malyh jazykov SSSR obycno ne vstrecala protivodejstvija. Odnako dlä ejo realizaçii imelosj dva prepätstvija.
Проект с чисто научной точки зрения был хорошо продуман и вполне удачен, соответствуя фонологическим принципам и перенося на латинский алфавит ряд привычных для нас особенностей кириллической орфографии (латиница Яковлева куда лучше той русской латиницы, которая сейчас стихийно появляется в Интернете). Но проект явился не ко времени. Если бы он был предложен сразу после революции, может быть, у него имелись бы шансы. А в 1930 г. идея мировой революции уже была оставлена, курс на построение социализма в одной стране вел к повышению роли русского языка и его атрибутов, главнейшим из которых была кириллица. Переход на всемирный алфавит перестал казаться актуальным, что не понимал Яковлев, еще живший в старой системе координат. И сменить алфавит легче, если старым алфавитом владели немногие, как это было тогда у многих народов СССР. А переход русского языка на латиницу был бы слишком болезнен, заставив десятки миллионов взрослых людей переучиваться. Вопрос об алфавите был рассмотрен на высшем уровне. 26 января 1930 г. за подписью И. В. Сталина было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О латинизации» (оно лишь недавно опубликовано в 17-м, дополнительном томе собрания сочинений Сталина): «Предложить Главнауке прекратить разработку вопроса о латинизации русского алфавита».
Неудача с русской латиницей обозначила предел, дальше которого уже нельзя было заходить, хотя языковое строительство в 1930 г. еще не закончилось. А в итоге ни один алфавит из 71 не сохранился, и для многих народов письменность вообще не закрепилась.
Но первое заочное столкновение профессора Яковлева с вождем еще не имело для него особых последствий. Все 20-е и отчасти 30-е годы «красный профессор» (пусть беспартийный) был на хорошем счету у власти. Его очень ценил председатель Главнауки при Наркомпросе, член партии с 1896 г. Ф. Н. Петров (помню бодрого девяностолетнего старика, часто выступавшего в 60-е гг. по телевизору: Петров пережил все бури и оказался старейшим по стажу коммунистом в стране). Сохранился документ о Яковлеве за его подписью (привожу с сохранением орфографии подлинника): «Т. Яковлев является тем советским ученым, на которого партия и Сов[етская] Власть вполне может положиться в деле Культурного Строительства. Семилетняя научная работа тов. Яковлева, прошедшая на моих глазах, доказала, что я не ошибся в своем доверии к нему. Все поручения внутри СССР и за границей, которые я давал тов. Яковлеву как заведующий Главнауки, он выполнял умно, политически верно, с полным пониманием задач пролетарского Строительства». Выше упоминались две загранкомандировки Яковлева. Первый раз он возил в Германию, Норвегию и Францию выставку образцов национальной письменности СССР и выступал с докладами о языковом строительстве. О второй командировке он писал: «был приглашен Интернациональным институтом интеллектуального сотрудничества при Лиге наций (Париж) на съезд экспертов по составлению лингвистической библиографии и на 1-й Международный конгресс лингвистов (Гаага), куда и выезжал с разрешения Главнауки НКП. Однако в виде протеста против отказа Голландии выдать визу советским делегатам на международный конгресс по изучению Тихого океана, отказался участвовать на конгрессе лингвистов… несмотря на это, был выбран конгрессом членом международной комиссии по изучению малоизученных языков». Не ученый, а представитель страны! И представлял страну он достойно.
Яковлев боролся за утверждение новой науки, ниспровергал старую, не стесняясь в выражениях. Представитель старой, традиционной школы Г. А. Ильинский жаловался в 1930 г. в письме академику Б. М. Ляпунову: «Один из здешних марровских “молодцов” “кавказовед” Н. Ф. Яковлев… еще в августе напечатал в газете “За коммунистическое просвещение” возмутительную статью, призывая сторонников марксизма и яфетизма сплотиться против индоевропеистов и начать персональную атаку на них как “подкулачников” (!!!)». Тон Яковлева в период коллективизации звучал зловеще. Но Ильинский (славист по специальности) не имел оснований называть одного из крупнейших в мире специалистов по Кавказу «кавказоведом» в кавычках, а научная перспектива тогда была за Яковлевым.
Однако к концу 20-х гг. у него в борьбе за «новую науку» оказался мощный конкурент – академик Н. Я. Марр, все более утверждавший свою монополию. И позиция Николая Феофановича оказалась противоречивой. Дело было не только в административном давлении: Яковлев умел бывать независимым и стойким. Но он (в отличие от другого «красного профессора» Е. Д. Поливанова) оказался подвержен притягательному мифу марровского «нового учения».
Еще в 1922 г., когда Марр не объявлял себя марксистом, Н. Трубецкой писал из Вены Р. Якобсону в Прагу: «Я написал длиннейшее письмо Яковлеву, но ответа не получил… Боюсь, не обиделся ли он, т. к. я очень резко отозвался о Марре и упрекал Яковлева за увлечение Марром». В другом письме тому же адресату от 1924 г. Трубецкой писал, что хочет Яковлева «еще раз попытаться оттащить от Марра».
Не помогло, хотя нельзя сказать, что Яковлев принимал все идеи Марра: он никогда не умел слепо идти за авторитетами. Наиболее независим он был в областях своих основных занятий: в фонологии и языковом строительстве. Вмешательства Марра и его последователей – «подмарков», как тогда говорили (И. К. Кусикьян, Б. М. Гранде, И. Д. Дмитриев-Кельда), в языковое строительство были крайне некомпетентными, и Яковлеву приходилось все время с ними бороться. Ситуация осложнялась тем, что Марр еще до революции придумал транскрипцию для передачи сложной абхазской фонетики и посчитал ее в 20-е гг. «прообразом всемирного алфавита», марристы потребовали ее внедрения для каждого языка народов СССР. Марр не только не знал фонологии, но даже не понимал разницы между научной транскрипцией и практическим алфавитом. Его транскрипция, стремившаяся передать с помощью сложных надстрочных и подстрочных знаков самые тонкие оттенки звуков, не имевшие фонологического значения, была крайне трудна; в Абхазии ее ввели в качестве алфавита под влиянием авторитета Марра, но через два года от этого отказались, поскольку освоить новый алфавит не могли даже учителя. В борьбе против этого алфавита Яковлев был последователен и принципиален, и это оказался тот редкий случай, когда марристам пришлось уступить.
Но в других вопросах оказалось иначе. Яковлев увлекся марровскими теориями происхождения языка и его развития от «диффузных выкриков» и «четырех элементов» до наших дней. Вслед за Марром он утверждал, что нет языковых семей: «родство» языков есть вторичная надстроечная над экономикой общность, социальная, но никак не расовая». О марровских произвольных построениях в области языковой доистории он писал: «Его сила и проницательность по отношению к ранним общественным формациям может быть сравнима с силой спектрального анализа».