Окончив университет, Шор сначала хотела заниматься литературоведением. Из ее письма тех лет, опубликованного дочерью, следует, что она увлекалась формальной школой, идеями Брика и Шкловского. Но ей предложили остаться при I МГУ (по современной терминологии, в аспирантуре) по кафедре сравнительного языкознания. И она связала жизнь с лингвистикой, хотя иногда публиковала работы и по литературе. В 20-е гг., когда почти все ученые работали во многих местах, Розалия Осиповна преподавала в I МГУ, работала научным сотрудником I разряда Лингвистической секции Института языка и литературы РАНИОН, научным сотрудником Гос. академии художественных наук (ГАХН), Института народов Востока, выполняла работу для издательств и энциклопедий.
Р. О. Шор принадлежала к поколению Е. Д. Поливанова, Н. Ф. Яковлева, Л. П. Якубинского. Эти яркие и талантливые ученые, тогда молодые, благодаря революции заняли ведущее положение, оттеснив старую профессуру, в большинстве не хотевшую и не умевшую приспособиться к новым ситуациям. Но и это поколение лингвистов, кроме Шор, состояло из мужчин. Характерна ошибка В. Н. Волошинова (см. очерк «Грустная судьба»), не раз ссылавшегося в книге «Марксизм и философия языка» на одну из ее публикаций, именуя ее «очерком Р. Шора». Современный специалист по М. М. Бахтину посчитал эту ошибку намеренной, «карнавальной». Однако напрашивается более простое объяснение: Волошинов, зная фамилию Шор лишь по публикациям, просто не мог себе представить женщину в качестве автора солидной научной статьи.
Но Шор была женщиной, и в 1926 г., за год до публикации этой статьи, родила дочь. П. С. Кузнецов (см. очерк «Петр Саввич»), учившийся у Розалии Осиповны санскриту как раз тогда, когда у нее был грудной ребенок, вспоминал: «когда родилась Женя Шор… кто-то несведущий спросил: “А кто же отец?”. Р. О. ответила: “Знаете, в нашем племени вообще принято непорочное зачатие”». Евгения Николаевна пишет, что так никогда и не узнала, кто был ее отцом.
Рождение ребенка никак не уменьшило трудовой активности Розалии Осиповны. Как вспоминает дочь, «мама обычно проводила весь день на работе и возвращалась домой поздно… Тут же она садилась за убранный обеденный стол; она всегда работала за обеденным столом… Казалось естественным, что она работает до двух, трех, четырех часов ночи… Мама работала так круглый год, в выходные дни тоже, она не брала отпуск (кроме последних двух лет), все равно ей нужно было летом писать свое или редактировать чужое».
В чем-то положение единственной женщины среди мужчин могло быть и выигрышным: дочь отмечает среди качеств матери умение «сочетать женственность с ученостью» и вспоминает слова одного из ее коллег: «Розалия Осиповна была обаятельная женщина»; ср. оценку П. С. Кузнецова: «Р. О. [Шор] вообще была женщина остроумная». Кузнецов отмечает и то, что еще до знакомства с ней «слышал о ней много интересного и отчасти анекдотического», что свидетельствует о ее популярности. И карьера ее была успешной.
Помимо фантастической работоспособности Шор отличала и огромная эрудиция. Она знала 16 языков (правда, видимо, только индоевропейских). Как свидетельствует П. С. Кузнецов, учившийся в разные учебные годы санскриту у нее и у М. Н. Петерсона, объяснения Петерсона бывали интереснее, но язык Шор знала лучше. Это, конечно, было связано с ее великолепной памятью: по свидетельству дочери, «до 35–36 лет у нее не было записной книжки, а номеров телефонов ей нужно было помнить очень много». Эрудиция распространялась и на знание лингвистической литературы, особенно зарубежной, в этом у нее в те годы не было равных. Когда значительно уступавший ей в этом отношении В. Н. Волошинов имел неосторожность написать, что специальных работ по истории философии языка до сих пор нет, Шор в рецензии перечислила сразу пять солидных трудов, опубликованных за рубежом.
Такие знания нашли хорошее применение: энциклопедическую деятельность. Ее вклад в первое издание Большой советской энциклопедии огромен: гигантское количество больших и малых статей на самые разные темы: по теории языка, по конкретным языкам, персоналии лингвистов. Все 1930-е гг. Шор была редактором раздела «Языкознание» в энциклопедии (сначала совместно с Н. Я. Марром, а после его смерти единолично). Велик ее вклад и в печатавшуюся в 20–30-е гг. и оставшуюся незаконченной «Литературную энциклопедию», куда включались и статьи по лингвистике.
Количество публикаций Шор очень велико, особенно для автора, деятельность которого продолжалась недолго, менее двух десятилетий. Но преобладают «малые жанры»: энциклопедические статьи, обзоры, предисловия и послесловия, комментарии, рецензии (в этом жанре Шор тоже была очень активна). А прижизненных книг, не считая литературоведческих и изданий переводов, всего две и не слишком объемистые. Одна из них посвящена социологии языка, другая историографии лингвистики.
Книга «Язык и общество» появилась в 1926 г. (год рождения дочери автора) и была издана за один год дважды. Это, несомненно, самая интересная работа Шор, удачно сочетающая научность с общедоступностью, написанная ярко, привлекающая множество любопытных и иногда забавных примеров из художественной литературы и из разговорного языка. В книге ощущается, что ее автором была «женщина остроумная». Но цель автора вполне серьезна: «изложить в доступной для русского читателя форме новейшие достижения западноевропейской научной мысли в области социологии языка». На первом месте среди излагаемых ученых был Ф. де Соссюр.
Однако книга далеко не сводится к простому переложению идей «социологической школы». Большая ее часть посвящена проблеме, обычно вообще не рассматриваемой лингвистами, несмотря на свою важность. Книга, обращенная к широкому читателю, исследует стереотипы массового, «наивного» сознания в отношении языка, выявляет их причины и старается отучить от них. Начинает Шор с такого примера: негр Джим из «Приключений Гекльберри Финна» М. Твена не мог даже поверить, что в мире есть не один английский язык, и повстречавшийся ему француз может самые обычные вещи называть совсем по-другому, чем он. То есть, как пишет Шор, «рефлектирующее над языковыми фактами наивное сознание» удивляется множеству языков и особенно тому, что «в различных языках для обозначения одной и той же вещи применяются совершенно различные звуковые комплексы». «Серьезная наука» редко замечает такие проблемы (впрочем, как раз Соссюр их обсуждал, говоря о произвольности знака), но они очень важны. И недаром современный лингвист В. А. Плунгян назвал популярную книгу о языке «Почему языки такие разные?». И Шор вкратце рассматривает, какими разными бывают языки, давая начатки знаний о типологии и приводя разнообразные примеры.
Другая проблема связана с тем, что «сталкиваясь с проблемой многообразия человеческих языков, наивное сознание реагирует на нее, прежде всего, своеобразным протестом» (непривычное кажется «нечеловеческим», отсюда пародии на чужое произношение, прозвища и пр.). На это накладываются замечаемые носителями изменения в языке, что «окончательно разрушает свойственное наивному сознанию представление о естественно-необходимом характере его родной речи». И несостоятельность такого представления показана на разных примерах: говорится о социальном, а не естественном характере овладения языком, о различии между природными звуками (таковыми кажутся и звуки чужой речи) и звуками, включенными коллективом в систему фонем.
Еще один предрассудок: «примитивному сознанию слово представляется тождественным с обозначаемым им предметом», что проявляется в магии слов, табу и пр. «Но в основе этого наивного представления лежит проблема менее ясная – проблема о тождестве значения, как существующего в коллективном смысле слова, и названия, как указания на предмет». И далее рассматриваются серьезнейшие проблемы семасиологической и номинативной функций, в том числе случаи их несовпадения.
Образование само по себе не ведет к преодолению «наивного сознания», наоборот, появляются новые предрассудки, связанные с письмом: «наивному языковому сознанию основной единицей речи обычно представляется графическое слово», хотя в связной речи это не так, на что указывают народные этимологии и каламбуры. Один из примеров Шор хочется привести: строку «Интернационала» Воспрянет род людской кто-то (ребенок?) воспринял как: Воз пряни[ков] в рот людской. Последнее, против чего предостерегает Розалия Осиповна – свойственное даже некоторым лингвистам отождествление значения слова с его этимологией: «Установление этимологической связи двух слов отнюдь не раскрывает их значение, но делает это значение “образным”, наглядным».
Анализ точно подмеченных свойств «наивного сознания» играет у Шор двоякую роль. Во-первых, оно дает возможность на, казалось бы, совсем простом уровне рассмотреть серьезные и сложные проблемы языка. Во-вторых, это имело тогда и имеет сейчас и самостоятельное значение. В 20-е гг. шло активное распространение литературного языка и книжной культуры среди массы, часто сохранявшей «наивное сознание», в том числе языковое, что могло порождать те или иные коллизии. А сейчас, конечно, человек со средним или высшим образованием уже не будет рассуждать, как негр Джим, и называть любого, кто не говорит на его языке, немцем. Но, вспоминая совсем недавние выступления за возвращение городу «настоящего» (в отличие от Петрограда и Ленинграда) имени Санкт-Петербург, или же сталкиваясь в наши дни с тем, как очень уважаемые люди всерьез считают проект небольших изменений русской орфографии «покушением на русский язык», думаешь, что поднятые Шор вопросы еще долго будут актуальными.
Последняя часть книги непосредственно посвящена теме, заявленной в ее названии. В то время социолингвистика как особая дисциплина еще не существовала, а в нашей стране Шор наряду с Е. Д. Поливановым выступала в роли первопроходца. Рассмотрено на ряде примеров, как социальная дифференциация отражается в языковой дифференциации; описываются социальные диалекты, включая тайные языки, и их соотношение с «общим языком»; обращается внимание, что таким образом в языке выражается классовое или групповое самосознание. Шор избегала заявлений марристов (см. очерк «Громовержец») о всеобщей классовости языка, говорится лишь о выражении классовой борьбы в экспрессивной окраске слова (в том числе звуковой) и об обусловленных «классовым сознанием» мерах по регулированию языка (в зависимости от ситуации это может быть поощрением или искоренением заимствований и пр.). Специально обращено внимание на редко тогда упоминавшиеся теоретиками языка «торговые жаргоны» и пиджины. В то же время Шор признает (что делали не только марристы) существование смешанных языков, к которым относит английский и современный персидский. Постоянно автор книги старается объяснить те или явления языка изменениями в обществе, причем роль экономических факторов (особенно экономического господства) считает более важной, чем роль политики. При общей разумности подхода иногда объяснения выглядят излишне прямолинейными. Процесс распада языков Шор однозначно связывает с экономическим регрессом: распад латыни и образование романских языков она объясняет регрессом после падения Римской империи.